Вот здесь-то мы и подходим к существу дела. Оно заключается в том, что слова, выступающие в качестве имен и понятий, обозначают те или иные явления и процессы, а также связанные с ними чувственные образы и в этом смысле отражают их. Это значит, что, услышав или прочитав то или иное выражение, состоящее из одного или нескольких слов, мы можем более или менее точно указать, к каким предметам или совокупности предметов и процессов эти выражения относятся, что они обозначают, о чем с их помощью мы можем говорить.
С другой стороны, мы подразумеваем, что, столкнувшись с теми или иными явлениями в окружающем мире, мы знаем, какими языковыми выражениями они обозначаются.
Таким образом, отношение обозначения, имеющее место между нашими языковыми выражениями, то есть именами и понятиями, с одной стороны, и объектами материального мира — с другой, есть средство или способ, при помощи которого достигается отражение внешнего мира в нашем сознании. Этого, однако, недостаточно, ибо наше знание отражает не просто разрозненные явления, события и процессы, но ту или иную связь, зависимость и взаимодействие между ними, между предметами, их свойствами и взаимоотношениями. Мало знать, какой предмет обозначен именем «Останкинская телевизионная башня», что представляет собой количественная характеристика «536 метров», какое математическое отношение обозначено словом «равняется» и т. д. Необходимо уметь установить соответствие между действительной связью и наличием тех или иных свойств у данных предметов и тем, что говорится, что зафиксировано в наших предложениях, несущих знания об этих предметах. Для этого мы должны уметь осуществлять определенные действия с предметами. Справедливость сведений о высоте Останкинской башни устанавливается с помощью измерений и вычислений, проводимых по определенным правилам; справедливость утверждения о том, что данный минерал глина, а не песок, устанавливается с помощью таких действии, как размачивание материала, создание клейкого теста, обжиг изготовленного сосуда в печи и т. д.
Чтобы установить соответствие двух стержней по тому или иному признаку, нужно произвести определенные действия: приложить их друг к другу, произвести химический анализ или взвесить. Установление соответствия руки и перчатки связано с надеванием перчатки на руку. А чтобы установить соответствие наших знаний с теми или иными объективными явлениями и процессами, чтобы установить действительное наличие или отсутствие тех или иных свойств у определенных предметов, необходимо осуществить сложную последовательность действий, в ходе которых мы зачастую не просто манипулируем с предметами, но и видоизменяем их.
Особенно хорошо это заметно, когда речь идет о знаниях, относящихся к большим совокупностям предметов, выражающим глубокие внутренние связи, скрытые от поверхностного наблюдателя.
И здесь мы подходим, пожалуй, к самому важному пункту теории познания вообще, теории научного познания в особенности.
О том, что истинным является знание, соответствующее объективной действительности, ученые и философы догадывались, и говорили давно. Еще знаменитый древнегреческий философ Аристотель (384— 322 гг. до н. э.) писал: «Истину говорят те, кто называет соединенное соединенным, разъединенное же — разъединенным. Ошибочно же утверждают говорящие противное». Этим он хотел сказать, что то или иное утверждение может быть истинным, лишь если его содержание соответствует действительному положению дел, но при этом оставался открытым вопрос, каким образом может быть установлено и проверено соответствие знании действительности. Ведь знание нельзя приложить к действительности, как прикладывают друг к другу два стержня, нельзя установить соответствие знаний действительности путем химического анализа того и другого, нельзя сделать это и путем уравновешивания их на весах и т. д.
Вот почему вокруг вопроса о природе истинного знания и способах проверки соответствия знаний действительности на протяжении многих столетий шли ожесточенные споры. Одни утверждали, что критерием, то есть мерилом, такого соответствия может быть только наблюдение, основанное на чувственных впечатлениях, другие уверяли, что главный признак истинности заключается во внутренней непротиворечивости знаний, третьи считали, что «внутреннее зрение», интуиция, догадка мыслителя служат гарантией истинности, четвертые полагали, что только бог дает такую гарантию, и, наконец, пятые, убедившись, что каждая из предыдущих позиций уязвима, вообще приходили к выводу о том, что истины не существует.
Великая историческая заслуга К. Маркса и Ф. Энгельса состоит в том, что они впервые перенесли все эти споры в совершенно другую плоскость. Маркс в своих знаменитых «Тезисах о Фейербахе» заметил, что мощь и предметная истинность наших знаний устанавливается в практике, в общественно-производственной преобразующей революционной деятельности, которую он понимал чрезвычайно широко, включая в нее деятельность по преобразованию материальных предметов и общественных отношений.
Развивая мысль Маркса, Энгельс говорил, что познать вещь, и притом познать верно, истинно, — значит прежде всего уметь ее сделать.
В самом деле, лучшим подтверждением того, что мы познали законы строения атомов и притом познали истинно, является, например, синтез трансурановых элементов, таких, как курчатовий (№ 104 в таблице Менделеева), осуществленный под руководством академика Г. Н. Флерова. Это понимание практики как основы и критерия истины нуждается в пояснении.
Картины звездного неба, наблюдаемые с Земли невооруженным глазом и с помощью оптического или радиотелескопа, чрезвычайно отличаются друг от друга.
Еще больше отличается от них картина, которую видит космонавт, находящийся в кабине искусственного спутника Земли, но и она не совпадает с тем, что видит космонавт, облетающий Луну. Нечего и говорить, что то, что увидят космонавты, находящиеся за пределами Солнечной системы, будет еще больше отличаться от наблюдаемого с Земли. Эти различные картины Земли, планет и звездного неба объясняются различной системой деятельности: наблюдением с Земли, с околоземного или окололунного спутника, из лаборатории, вышедшей за пределы Солнечной системы, и т. п. Несмотря на несовпадение наглядных образов Вселенной, получаемых различными способами, все они несут в себе известные «доли и порции» истинного знания. На основании этих знаний мы можем предпринимать новые действия, новые виды деятельности, результаты которых дают практическое мерило того, насколько полна и объективна каждая из полученных картин. Дело, следовательно, заключается не в том, чтобы просто противопоставить одну картину Солнечной системы или Вселенной другой, не в том, чтобы предпочесть то или иное астрономическое представление о мире, а в том, чтобы обнаружить их связь с определенными видами деятельности и более или менее точно показать, чему и в каких условиях соответствуют эти картины и представления, по каким законам и правилам они создаются.
Но пойдем дальше. Говоря об истине, особенно важно иметь в виду, что это понятие необходимо для установления соответствия не столько между чувственными образами и объективными вещами, сколько между этими последними и знаниями, выраженными в языковой, условной, символической форме, что особенно характерно для науки. Мы не можем с помощью органов чувств наблюдать процессы, совершающиеся в атомах или атомных ядрах, даже наше воображение, даже интуиция самых изощренных и изобретательных умов не в состоянии дать образное представление о том, что происходит в мире микрочастиц. Происходящие там процессы и реакции ученые в состоянии выразить лишь с помощью абстрактных математических символов, уравнений. То, что эти уравнения дают нам истинные знания о действительных физических процессах, доказывается тем, что с помощью основанных на этих уравнениях расчетов мы в состоянии получать атомную энергию, осуществлять управляемые термоядерные реакции и т. д.
Но если практика есть основа и критерий объективной истины и определяет степень соответствия наших знаний действительности, то как быть с нашими знаниями, относящимися к прошлому или будущему, с которыми мы не можем практически взаимодействовать? Как быть со знаниями, которые еще не подверглись проверке? Всегда ли практика позволяет определить истину раз и навсегда, во всей полноте?
Все ли виды знаний и в науке и в повседневной жизни нуждаются в сложной практической, экспериментальной проверке или иногда мы можем ограничиться простыми пассивными наблюдениями? Как, наконец, создаются понятия и суждения, истинность которых мы должны установить с помощью практики?
Пока мы не обсудим и хотя бы частично не разрешим эти вопросы, нам будет трудно преодолеть скептическое и недоверчивое отношение к истине, так отчетливо сформулированное в знаменитых словах Понтия Пилата.
Чувственные образы и абстракции
Если бы пчела, ночная бабочка, летучая мышь и человек могли разговаривать на одинаково понятном им языке или решились бы обсудить вопрос о том, как окрашены цветок и листья освещенной солнечным светом розы, то их разговор выглядел бы примерно так:
Пчела: «Мне кажется, что цветок и листья имеют совершенно одинаковую окраску».
Человек: «Я вижу, что цветок розы красный, тогда как листья зеленые».
Ночная бабочка: «Я вообще ничего не вижу при таком освещении. В темноте же они мне кажутся окрашенными одинаково».
Летучая мышь: «Я присоединяюсь к ночной бабочке. Я тоже сейчас не могу ничего сказать об этом предмете. В ночное же время я в состоянии определить его местонахождение, форму и расстояние между цветком и листьями, а также между цветком и другими предметами».
Кто прав из участников этой беседы, на чьей стороне истина? Каждый в подтверждение своей правоты с равным основанием может ссылаться на те чувственные впечатления и образы, которыми он располагает в данный момент. Известно, и это доказано экспериментально, что пчелы в силу особого устройства их органов зрения не различают красный и зеленый цвета. Ночные бабочки видят все в инфракрасном свете и поэтому почти не воспринимают предметы при дневном освещении. Что касается летучих мышей, то они предпочитают пользоваться во всех, так сказать, спорных случаях