знала Лили, ждал и ее обгорелый.
Город вернулся: восстал из небытия кирпич за кирпичом, и даже холод как будто ослабел. Лили слушала, как скрипят деревянные части дома, в котором каждая балка ощутила жар ее тела, и комната вокруг нее расширялась. Юница устроилась в постели поудобнее, укрылась с головой одеялом. Зажмурилась – тьма снаружи стала тьмой внутри – и заснула. Кто знает, что еще могло случиться той ночью, холоднее прочих ночей, в других домах Альрауны? Кто знает, сколько еще юниц проснулись во тьме, ощутив что-то под одеялом? Сколько невинных горожанок отбросили одеяла и узрели там крысолюдов? Мы не знаем, но знаем, что Лили не вскрикнула и даже не заметалась, а в безмолвном ужасе уставилась на крысолюда, который смотрел на нее большими, черными, идеально круглыми глазами.
Наступило утро, такое же будничное, как предыдущие, и застало Лили в постели, голую и разгоряченную, ничего не помнящую о минувшей ночи и о странном сне. Лишь еще влажная простыня заставила ее нахмуриться, а воспоминание о крови Клары Гундиш – испытать краткую дрожь от страха и отвращения. Лили встала, подошла к зеркалу и окинула взглядом свое обнаженное тело. Грудь еще не созрела, зрелище было столь же унылое, как и накануне. Она достала склянку из тайника на дне выдвижного ящика, понюхала снадобье: ничего, испарилось до последней капли. Она бросила склянку в корзину для белья и быстро оделась. На кухне посвистывали кастрюли, в гостиной стояла тишина. Томас читал газету и потягивал кофе.
– Доброе утро, – сказала Лили.
Отец улыбнулся и сложил газету.
– Как спалось? – спросил он.
– Вроде неплохо. Было немного холодно.
– Холодно? Ну что ты, Лилиан. Тебе приснилось.
– Да, наверное… это не важно, – быстро сказала она и потянулась к газете.
Томас быстро схватил ее и, глядя дочери в глаза, сказал:
– Не надо читать за столом.
Лили со вздохом принялась намазывать масло на хлеб.
– Лилиан, сегодня ты идешь в школу, потому что госпожа Лейбер проводит контрольную по географии, но с завтрашнего дня останешься на несколько дней дома.
– Что, прости?
– Это же не проблема, верно? Ты все равно будешь делать уроки. Я поговорю с классными дамами и сообщу им свое решение. Я буду относить твою домашнюю работу и приносить новые задания на дом.
– Но, папа…
– Конечно, – перебил мужчина, – ты сможешь принимать гостей, но я считаю, что для тебя будет лучше остаться дома хотя бы на несколько дней.
– Что-то еще случилось? – спросила Лили.
– Девочки до сих пор не проснулись и… да, похоже, заснула еще одна.
– По-твоему, если я буду сидеть под замком, то ничего обо всем этом не узнаю?
– Лилиан, я просто пытаюсь спасти тебя от всего этого безумия. Сама понимаешь, ты ведь уже разбираешься в людях – мэтрэгунцы несут всякую чушь, Альрауна полнится слухами, и они могут навредить твоему…
– Но, папа, я не понимаю, как…
– Лилиан! Разговор окончен! Я пришлю кого-нибудь в два часа, чтобы забрал тебя из школы и отвел домой. А теперь иди и приготовься.
– С вами все в порядке, Сарбан? – спросили его, когда он вошел.
Священник улыбнулся и сказал, что ему стоило быть внимательнее к мирским вещам.
– Я спускался в подвал, ударился лицом о притолоку и упал с лестницы, – сказал он и попытался честно рассмеяться, насколько это было в его силах.
Несомненно, обман удался, потому что губа потихоньку заживала, благодаря трудам Марисы повреждения были почти невидимы, и лишь синяк под глазом продолжал ныть. Никто, кроме него и Марисы, не знал о ране между ребрами, от которой тело на каждом шагу пронзала боль и несколько раз в день перехватывало дыхание – Сарбан легко маскировал эти муки под страдания и тревогу из-за происходящего в Альрауне.
– На данный момент, – начал один из членов Городского совета, – этот… недуг… не распространился за пределы Прими. Мы не сомневаемся, что ни один ребенок в Медии не пострадал, но что касается Инфими – тут, конечно, полной уверенности быть не может.
Второй день подряд Городской совет встречался с Советом старейшин на таких необычных собраниях; на этот раз Сарбан стал особым гостем. Им принесли горячий шоколад, кофе, пирожки с перепелиным мясом, много воды, но никто не притрагивался к еде и питью. Они сидели за большим круглым столом в зале Анелиды, с его огромными окнами и потолком, покрывшимся патиной от благовоний и табачного дыма; часы громко отсчитывали секунды. Сарбан старался дышать неглубоко; каждый раз, тревожа ребра, он вспоминал о бессонных ночах и непрожитых жизнях.
Пред ними лежал печальный, зловещий список: имена девушек были уже не человеческими именами, а прозваниями загадочной болезни; того, что необходимо искоренить.
– Башня предлагает, – сказал молодой человек с изящными усиками, – увеличить численность ночных патрулей, чтобы в эти смутные времена они обходили и Инфими. Разумеется, если Городской совет разрешит.
Совет согласился, как будто в мыслях и намерениях все его члены были едины.
– Вот как мы поступим, – продолжил молодой человек. – Позаботимся о том, чтобы постучаться в каждую дверь, даже ту, которая не выходит на улицу, чтобы проверить, все ли в доме в порядке.
После паузы он прибавил:
– А что делать с Бурта-Вачий?
Один из членов Городского совета покачал головой.
– Бурта всегда заботилась о себе самостоятельно, – проговорил он. – Более того, мы должны избегать паники. Люди могут убежать, а если это и впрямь болезнь… кто знает, когда она проявится?
– Верно, – согласились иссохшие старцы. – Все должны остаться в Прими, хотим мы того или нет.
– Вы с городскими лекарями уже говорили? С Кунратом, Маурусом, целителями из Инфими, из трущоб? – спросил Сарбан, гадая, зачем его сюда пригласили.
– Целители из Инфими нам не нужны, – резким тоном ответил один из членов Городского совета. – Достаточно одного целителя из Прими!
Кто-то рассмеялся. Все поняли, на кого он намекает: на Аламбика.
– Наш апофикар очень старается – у него, конечно, самые благие намерения.
Раздались шепоты. Мужчина продолжил свою мысль.
– Маурус не желает вмешиваться, пока не узнает, что зараза прошла через стены и попала в Медии. Кунрат – единственный, кто помогает от души, кто навестил и осмотрел девушек, прислушался к нашим бедам. Теперь нужно подождать. Городской совет полностью доверяет Альгору Кунрату, который решил отправиться ко Двору, чтобы посоветоваться с тамошними медицинскими сообществами. До той поры, пока Кунрат на нашей стороне, мы не нуждаемся в знахарках и прочих шарлатанах. У нас и так с ними проблем выше крыши. На данный момент вопрос касается только округа Прими, и мы ценим помощь мастера Альгора Кунрата.
– Мэтрэгунцы этого не забудут, – благодарно закивали старцы, а члены Городского совета последовали их примеру.
Сарбан чуть не рассмеялся, но рана между ребрами разверзлась вопящей пастью, обнажая влажное нутро, и священник едва не упал со стула. Мэтрэгунцы забывают, сказал он самому себе, забывать у них получается лучше всего. Откашлялся и окинул взглядом собравшихся. Один из старейшин сказал:
– Дорогой Сарбан, тебя сюда сегодня пригласили, чтобы посоветоваться относительно помощи, которую Прими и, в частности, церковь предложила бедолаге Игнацу, так нуждавшемуся в нас и принятому с распростертыми объятиями в минуту страданий. Теперь, как видишь, страдает Прими, причем ужасно страдает. Ты и сам прекрасно знаешь, что не все в городе были согласны с этим нашим… а точнее твоим усыновлением. Совет старейшин осознал необходимость творить добро и защитил интересы Игнаца. Но в то же время Совет старейшин оберегал тебя от самых резких слов, брошенных в адрес Игнаца теми, кто не желает, чтобы он жил в городе. Тебе следует знать, что эти слова умножились в последние дни и недели из-за беды, что свалилась на наши головы, и люди теперь все чаще вспоминают про Игнаца.
Священник вздохнул и выпрямился с лицом, искаженным от боли.
– Знаешь, Сарбан… люди все твердят, будто что-то услышали, увидели, наяву или во сне…
– Во сне? – перебил Сарбан. – Сон остается сном, нет в нем ничего…
Старейшина вскинул руку.
– Сейчас говорим мы, дорогой Сарбан.
Священник опустил глаза и извинился.
– Скажем тебе без обиняков, Сарбан. Многие мэтрэгунцы, включая некоторых важных персон из Медии, настойчиво просят нас принять решение, позволяющее Игнацу уйти.
– Но Игнац не хочет уходить, – сказал Сарбан.
– Сейчас говорим мы! – рявкнул старейшина, но тотчас же взял себя в руки. – Чужаки изрядно навредили Альрауне, Сарбан, ты же сам знаешь эти грустные истории, – а мэтрэгунцы, как всем известно, ничего не забывают.
Сарбан мысленно выругался; рана на боку ядовито ухмыльнулась.
– Игнац здоров, – сказал старейшина. – Ему пора.
– Но…
– Люди боятся, Сарбан! Мы не знаем, что это такое… не понимаем, что происходит. Кунрат старается, мы стараемся, знаем, что и ты из кожи вон лезешь. Но твои усилия должны включить и это. Пусть люди увидят.
– А если выяснится, что это болезнь и ее можно лечить? – спросил священник.
– Тогда, быть может, люди забудут. Будем надеяться.
«Можно подумать, они уже не забыли», – подумал Сарбан.
– Мы тоже не хотим его изгонять. Но грядут тяжкие дни, такова истина, и каждый из нас увидит, какая судьба ему предопределена. Я не прошу тебя принять решение сегодня, завтра или на следующей неделе, однако оно должно быть принято.
Вмешался член Городского совета.
– Мастер Сарбан, – жестким тоном проговорил этот солидный мужчина, – твой Игнац, он же вылечился?
– Вылечился, – подтвердил Сарбан.
– Он может позаботиться о себе?
– Может.
– Тогда что его удерживает?
– Мы! – вырвалось у Сарбана.
– В каком смысле, дорогой Сарбан? – спросил старик. – Как мы его удерживаем? Ты не понял ничего из моих…
– Его появление было предсказано, – сказал Сарбан, потупившись, усомнившись, и слова покидали его уста мертворожденными. – Безумный священник его предсказал…