Алеку разжег трубку и курил, пока не захмелел. Вернувшись на чердак, попытался родить историю, хотя бы ерундовую, одновременно постукивая по виску основанием правой ладони и левой рукой лаская обмякший пенис и трепещущую мошонку. Тщетно. Ни с того ни с сего ему захотелось плакать, и он устыдился; потом стал звать человека с головой коня. Кричал, никого не видя, требовал все объяснить, показаться и поведать без обиняков, какова цель этого безумия. Снизу постучали в потолок, и Алеку замолчал. Он ничего не понимал; пытаясь успокоиться, он молча прокрутил перед внутренним взором весь спектакль последних месяцев, на протяжении которых тварь пробиралась через скопище пыльной мебели, вступая в его жизнь, рассказывая историю о спящих девицах, юницах, похищенных и отправленных под землю, о живых сосудах, в которые человек-личинка помещал по очереди младенцев Великой Лярвы, о последних мгновениях этого города, о торжестве личинок – и да, думал он, такую историю ему ни разу не удалось написать, да-да, Алеку завидовал человеку с головой коня, но что же теперь? Как теперь быть? Как такое могло случиться, что девицы из центрального округа заснули и не просыпаются? И, что еще сильнее терзало Алеку, чем на самом деле заканчивается история человека с головой коня? Где ее концовка? На один странный миг Алеку Деляну показалось, что он всего-навсего простой персонаж книги, которую придумал кто-то другой, совсем в другом пространстве-времени.
(Вот он запрокидывает голову и смотрит на тебя.)
Писатель выкинул эти мысли из головы и переоделся в свой рабочий наряд. Прежде чем отправиться на улицы южного Инфими, он придумал себе еще одну миссию. Вышел на Страда-Маре, миновал ворота, пересек Медии, не меняя направления, достиг Прими и спросил у торговца, который курил трубку, облокотившись на подоконник, где искать булочную Гундиша.
– А кто спрашивает? – поинтересовался мужчина, и так было всегда: потомки мэтрэгуны относились с подозрением к безбородым гражданам.
Алеку представился скромным учеником плотника из Медии, дескать, хозяин послал его забрать калачи для дочкиной свадьбы. Торговец принял эту ложь и указал ему, в какой стороне булочная.
Когда писатель добрался до нужного квартала, тот показался ему странно тихим. Он обычно проходил через Прими по платформам и никогда не задерживался надолго. С того места, где он стоял, было слышно голоса детей, игравших в комнате этажом выше. Мальчик и девочка, подумал Алеку, примерно одних лет. Потом женский голос ласковым тоном велел мальчику выйти, а дальше долго шептались, писатель не разобрал ни слова, и в конце концов шепот прервался, когда девочка тихо и жалобно заплакала. Но Алеку не мог и дальше следить за семейным представлением – из соседнего дома, насвистывая, вышел мужчина в знакомой одежде и с деревянным ящиком на спине. Это был шанс.
– Нехорошо свистеть по ночам, – сказал Алеку и вышел из тени переулка.
Мужчина, высокий и широкоплечий, с лицом, изуродованным то ли избытком выпивки, то ли чрезмерно частыми драками, то ли тем и другим разом, нахмурился. Увидев по одежде, что имеет дело с собратом-золотарем, ослабил бдительность.
– Я заблудился, – продолжил Алеку. – Я здесь новенький, до сих пор работал в Медии и еще не…
Золотарь подошел и спросил, куда ему надо. Алеку понял, что на самом деле не так хорошо знает Прими, чтобы ответить и поболтать с тем, кто наверняка изучил в квартале не только каждый уголок, но еще каждого местного мэтрэгунца, отличая его по запаху и цвету дерьма.
– Вот если пойти сюда… – начал он.
– Там тебе нечего делать, дружище. Там тупик.
– Но тогда… – Алеку нахмурился, изображая дурачка. – Как же тогда… кто приходит к этим двум семьям? Или…
– К каким еще семьям, дружище? – и золотарь вошел в переулок.
Алеку, не теряя времени, изо всех сил ударил его в правый висок. Хрустнули пальцы, руку пронзила острая боль. Золотарь крякнул и повалился на бок, ящик для дерьма ударился об угол дома и не дал жертве свалиться на мостовую. Алеку, не теряя времени даром, начал бить золотаря по лицу так часто и сильно, как только мог, но застигнутый врасплох громила не сдавался – он отчаянно пытался подняться, будто перевернутый на спину таракан, а Алеку бил, бил, бил, чем мог и как мог. Увидев, что соперник не шевелится, писатель содрал с его тяжелого тела ящик с нечистотами и закинул себе на спину. Вышел из переулка и направился к дому булочника. Постучался и стал ждать. Вскоре девушка в одежде горничной, уставшая и смурная, открыла и тотчас же приняла грозный вид.
– Поздновато, – сухо заметила она.
– Приношу свои извинения, – ответил Алеку и опустил глаза.
Девушка исчезла, вместо нее появился парнишка лет четырнадцати, неся в руках пять полных ночных горшков. Алеку снял ящик с плеч и открыл крышку; вылил содержимое горшков внутрь и протянул руку. Мальчик сунул ему в ладонь два «когтя» и собрался было закрыть дверь. Алеку достал из кармана еще два «когтя» и, сложив монеты столбиком, сжимая их двумя пальцами, спросил:
– Десять «когтей» надо?
Мальчик, судя по всему, вовсе не был новичком в повседневных махинациях. Он поднял бровь и спросил, что за дело.
– Кто с хозяйской дочкой?
– Ее бабуля.
– Где булочник с женой?
– В церкви.
– Знаешь, когда вернутся?
– Нет, – сказал мальчик, – но думаю, они останутся на полуночную службу. Там вроде должны помянуть спящих.
Юный слуга за последние дни заработал немало славных «клыков», позволяя приятелям и незнакомцам тайком взглянуть на спящую хозяйскую дочь, так что он знал, к чему ведет этот разговор у порога.
– Добавь, – дерзко велел парнишка, и Алеку, достав еще пять «когтей», сунул их в протянутую руку. – Ну, иди первым, я догоню. Вон туда, вглубь; потом по коридору и налево. Я скоренько.
И он закрыл входную дверь.
Алеку поступил как велели и дождался, пока мальчик не заглянул в дверь комнатки в дальней части дома. Коротко свистнув, слуга двинулся прочь по темному коридору, и Алеку поспешил за ним. Они поднялись по лестнице на второй этаж, прошли мимо дверей, ведущих на улицу и в булочную, а потом вошли в комнату девушки.
– Одна минута, и все, – предупредил мальчик и отошел в угол. – Вижу, бабка ушла за куревом.
Алеку ничего не мог разглядеть. Свет, льющийся изнутри чугунной печки, растворялся в складках занавески от пола до потолка, окружавшей ложе со всех сторон. Писатель медленно приблизился и отдернул занавеску. На кровати лежала девушка, одетая в чистую ночную рубашку, хорошо накрахмаленную, в островерхом колпаке и с рубином на лбу.
– Кто надел это на нее? – спросил Алеку.
– Аптекарь, – сказал парнишка. – Аламбик. Но Кунрат все снял, когда пришел, и в угол швырнул. И протянул ей эти штуки через затылок.
Алеку наклонился и увидел две ленты, протянутые через толстую кожу на затылке и завязанные узлом на правом плече девицы.
– Ее маманя вернула колпак и камень на место, потому что уже не знает, кому верить. Ну все, хватит, а то сейчас бабка припрется.
– Секундочку, – сказал Алеку и обошел кровать.
Снял одеяло с девушки, отбросил к ее ногам.
– Ты что делаешь? – испуганно спросил парнишка. – Нельзя! Нет, нет, нельзя… они же увидят! Верни, верни на место! – верещал слуга, как ошпаренный, и сделал несколько шагов к кровати, но Алеку остановил его взмахом руки.
Писатель наклонился и приложил ухо к животу девушки. Нахмурился, задрал ей ночнушку до пупа.
– Ай-ай! – взвыл парнишка. – Прекрати сейчас же, ну!
Алеку опять прижался ухом к животу девицы и прислушался. Парнишка потрясенно замолчал и остался на месте. В комнате воцарилась тишина. В печи время от времени потрескивал огонь. Среди едких запахов преобладала мята, притирания и мази Аламбика испускали свои ароматы в потаенных уголках девичьего тела. Алеку в ночной тиши слышал, как колотится в груди собственное сердце, страшась того, о чем он подозревал, но пока не обнаружил, и сквозь ритм сердца как будто просачивались голоса, звуки человеческой речи из глубин живых существ, словно все, что было, есть и когда-либо будет живо на земле, вело долгий разговор шепотом во чреве спящей девицы со всем, что было, есть и когда-либо будет мертво.
– Ты откуда взялся, негодяй? – спросил кто-то скрипучим голосом, и Алеку очнулся от ступора.
Старуха стояла в дверях, и в ее глазах отражались угли из печи.
– Эй! – крикнула она и оттолкнула слугу, который вытаращил глаза и затрясся, как осиновый лист. – А ну проваливай, пока я тебя не убила вот этими руками!
Она сделала три шустрых шага в сторону Алеку, однако он отпрянул, нырнул в занавеску и вынырнул с другой стороны, так, чтобы бабка не увидела его лица, обогнул ее, выскочил в коридор и сбежал по лестнице вниз. Перепрыгивая через три ступеньки, услышал, как позади слуге отвесили такую пощечину, что он ударился головой о дверной косяк, а потом на пол со звоном упало что-то металлическое – видимо, «когти» из кулака. Алеку выбрался во двор, шмыгнул в переулок и побежал по лабиринту улиц, бросив ящик с самым вонючим секретом, который извергли из своих внутренностей мэтрэгунцы, живущие в этой части округа. Он бежал и искал ближайший вход на платформы, неустанно, невольно думая о том, что человек с головой коня был лучшим рассказчиком, какого случалось родить земле, а сам Алеку – всего-навсего кровоточащим пером, с помощью коего тварь строчила свое великое произведение, вырезая каждый знак в нежной плоти Альрауны.
Идя домой по платформам, Алеку осознал, какая мысль его терзала, наряду со всем (волшебным и извращенным), что произошло: писатель впервые в жизни напал на человека без намерения закончить с его помощью одну из своих историй. Мысль о том, что он мог убить золотаря в том переулке, еще преследовала Алеку, когда он спустился на свой чердак через люк. Он сказал себе, что если тот человек и впрямь умер, необходимо написать рассказ, и прямо в рабочем наряде, воняя дерьмом и потом, схватил мятые листы, несколько минут пытался выдавить из себя начало, однако не преуспел; сорвал с себя одежду, и лунный свет, проникавший на чердак сквозь открытый люк, покрыл его влажное от испарины тело бликами – в таком виде, с волосами, облепившими голову, Алеку стал похож на абортированный, но еще живой плод. Он вычеркивал, писал, вымарывал, рвал, швырял, нервно плевал на лист и размазывал мокроту по буквам, орал и проклинал человека с головой коня. Той ночью у него ничего не вышло, и, спустя несколько часов, когда он лежал на полу чердака и смотрел через люк на звездную процессию, вот что небесные светила ему показали: