– Человек, которого я искал, связан с девицами из Прими, которые заснули. Ты про них слышал?
– Слышал, – ответил Полчеловека.
– Все не то, чем кажется. Это не простой сон.
– Сны никогда не бывают простыми, – заметил Полчеловека.
– Это не просто болезнь, – продолжил Алеку и сделал шаг ему навстречу. – Ты мне веришь?
Полчеловека нахмурился и уставился в пустоту. Он словно вышел из комнаты, хотя никуда не делся; вокруг похолодало. Алеку опять повернулся к двери, потом, не глядя на парня, спросил:
– Слушай, этот Урод… он кто такой?
Алеку прислушался к дыханию хозяина и почувствовал смену ритма, когда тот очнулся от своих пепельных грез.
– Он существует? – спросил писатель.
– Да, – ответил Полчеловека. – Но ты никак не сможешь добраться до него и вернуться целым и невредимым.
– Где это?
– На платформах, в библиотеке.
– Он знает все?
– Все. Он старый, господин рассказчик, он очень старый. Он древний и знает все. Многое из того, что знаем мы, оборванцы, сделал он, и многое из того, что делаем мы, знает этот старик.
– Почему его так называют?
– Уродом? Так он действительно уродливый – сшитый из кусков. Но мало кто его видел. Иногда тот, кому это удалось, сбегал; он такое разрешает, просто чтобы люди говорили, что видели Урода-с-платформ. Но кто поверит? Кто обращает внимание на увечных?
– Как мне с ним встретиться? – спросил Алеку.
Тишина.
– Почтеннейший, – наконец проговорил Полчеловека. – Умоляю, ступай прочь. Прочь отсюда, прочь из Альрауны. Если ты убежден, что никто другой не знает о том, что известно тебе, можешь не сомневаться – Уроду-с-платформ это тоже известно. Это его город, он знает все. Если ты прав, если город действительно в опасности, и ты с твоим приятелем в этом виновны – не важно, по твоей воле или вопреки ей, – покинь Альрауну немедленно.
Алеку покинул Бурта-Вачий без сопровождающих. Калечный Полчеловека сдержал слово. «Я не смог тебе помочь, – сказал он, – значит, и ты ничем мне не обязан». Пока Алеку шел через тесную Глотку к свету, он слышал смех мальчишек из Бурты, их насмешливый гогот. Писатель вернулся на свой чердак и тотчас же погрузился в глубокий сон. Вот что ему приснилось.
Он как будто очутился в Меере, лежал в своей кровати; была ночь, в доме царил мрак, из подвала доносился плеск волн, казавшийся громче обычного; волны что-то напевали, и малыш Алеку слышал слова на чужеземном, совершенно незнакомом языке; отца не было видно, наверное, ушел на рыбалку (ночью?); он знал, что мать спряталась в соседней маленькой комнате, стояла неподвижно в темноте и молчала; он ее не видел, но знал, что она там; он хотел ее спросить, спят ли рыбы, но не посмел; ему вдруг ни с того ни с сего захотелось подняться этажом выше, и он это сделал; вошел в большую комнату, а там была она: огромная сука без задних лап, с телом, зашитым вдоль брюха и спины – шов образовал кожаный рот со стиснутыми зубами; малыш Алеку знал, что что-то шевелится у суки в животе; мгновение спустя в дверях уже стоял не он сам, а его старик-отец, держа в руках корзину, переполненную спящими рыбами, и смотрел на суку, у которой в животе, как ему тоже было известно, пребывал его малыш Алеку; ну, давай, сказал старик, давай разбудим рыб; завтра Он придет в гости; и не успел Алеку спросить, кто этот Он, кто же придет в гости, кто, как почувствовал, что его маленькое тело полностью растворилось в кислотном соке сучьего желудка и вытекло на пол, превратившись в горячее пятно с человеческими очертаниями, его небрежно выблевал зверь к ногам старого рыбака; если бы у этой жидкости были уши, она бы услышала, как отец говорит, что своим вытеканием он разбудил рыб, а если бы у нее были глаза, она подняла бы их на него; но не было; под ним – грустные волны, над ним – опечаленный отец.
Алеку проснулся. Опять был вечер. Многоголосый шум Альрауны показался ему чужим, словно он проснулся в другом городе; затем он окончательно пришел в себя и вспомнил, где находится. Прислонился к стене и начал грызть черствый калач. Он еще раз позвал человека с головой коня, но ничто и никто не вышло из-за пыльной мебели и мешков с тряпками и картошкой. Он прокрутил перед глазами визит в Бурта-Вачий и весь разговор с Полчеловека. Если кто и знает, где скрывается человек с головой коня, подумал писатель, то наверняка это Урод-с-платформ. Но как его найти? И даже если получится разыскать, с какой стати ему рассказывать Алеку, где скрывается человек с головой коня? А если расскажет, неужто отпустит? Писатель перебирал эти вопросы, вспоминая печаль в красивых глазах Полчеловека. Но, допустим, Урод его отпустит, и Алеку разыщет человека с головой коня – что дальше? Писатель с ужасом осознал, что никакого плана у него нет, нет даже самой смутной идеи, как поступить, чтобы человек с головой коня прервал свою историю и пробудил девиц от их убийственного сна. Кроме того, ему-то какое дело? Пусть рухнет город, пусть восторжествуют черви и погибель! С чего бы ему тревожиться? Он сочинил свои концовки в Альрауне, так почему бы теперь не воспользоваться советом Полчеловека и не уйти? Выбраться из города ночью, целым и невредимым, и отыскать себе новое местечко, новый чердак (а может, и подвал!) в городе за горами, чтобы там вершить свои концовки и дальше? А если черви позже доберутся в новый город? Ну, он же об этом узнает, верно? Он заметит предвестников раньше всех, поймет, что монстры движутся, направляются к ним, и сумеет вовремя уйти еще дальше, на восток. Алеку представил себе красный закат, себя на скале над миром и внизу – тысячи и тысячи тяжело ползущих личинок, испещривших равнину, собирающихся со всех сторон света, со всех городов, а ему оставалось лишь смиренно их ждать. Он был посвящен в величайшую тайну Ступни Тапала. Эта мысль так разгорячила и возбудила Алеку, что он вытащил свой болезненно затвердевший член и дрочил, пока вязкое семя не излилось на пол. В тот самый момент и в том самом месте Алеку, охваченный дрожью и головокружением, понял, почему должен найти сперва Урода, а потом человека с головой коня и почему обязан последнего остановить. Где-то, в далеком городе вечных рыбаков, время неожиданно начало диктовать ему конец истории, и малыш Алеку сам себе пообещал, что это никогда больше не повторится, ибо концовки принадлежат ему и только ему, что время больше не будет пробовать на нем финалы своих рассказов, пока он, великий Алеку Деляну, не вырежет слово «КОНЕЦ» в хрупкой плоти самого времени.
Полчеловека предупредил, что он не сможет найти Урода-с-платформ; тот всегда сам всех находит – кажется, предводитель нищих выразился именно так. И все-таки Алеку почувствовал желание покинуть свой чердак и провести ночь, бесцельно блуждая по платформам. Он точно не знал, что ищет, надеется ли обнаружить способ попасть к Уроду или случайно наткнуться на человека с головой коня, но осмелился поверить, что что-то изменится, если выйти на городские платформы. Он даже не знал, с чего начать, он не представлял себе, где остановится и какие пути перед ним откроются и закроются между началом и концом. Он поел, попил и поднялся на крышу, откуда мог смотреть во все четыре стороны, во всю даль, какая открывалась. В ночи трепетали огни города. Он ступил на платформы и выбрал направление наугад, глядя не на звезды или луну, не на улицы и переулки, а лишь на эту странную висячую анатомию платформ, отслеживая шаг за шагом текстуру досок, стыки, изношенные от непогоды и времени веревочные узлы, пытаясь что-то прочитать в этих тропах над Альрауной, как в вещих линиях на громадной ладони, не зная, что именно ищет, но убежденный, что найдет.
Алеку шел несколько часов в ногу с луной, он пересекал город, она скользила по небу, оба что-то искали. Вся жизнь есть поиск, думал Алеку; если луна найдет то, что ищет, она остановится, а с нею и мир, и мы в мире, только вот мы так ничего и не найдем. Чужой поиск – это жизнь, думал писатель, опьяненный идеями, и время от времени останавливался, чтобы погладить веревочный узел, пощупать какую-нибудь доску. Он чувствовал, что от него что-то ускользает, как прицепившееся к одежде насекомое, он ощущал его лапки, многочисленные, остренькие, достающие до кожи сквозь ткань, он слышал, как существо щелкает жвалами, и это была мысль, это был образ, но Алеку его не видел (мысль от него пряталась, как нередко делают лучшие мысли из тех, что приходят человеку в голову). Затем – как будто жвала щелкнули слишком громко, как будто одна из тысяч лапок вонзилась слишком глубоко – у Алеку сложилось впечатление, что он понял! Он наклонился и ощупал глубокие царапины на платформенных досках. В глубине дощатая рана казалась свежей, но края борозды выглядели старыми, стертыми от множества тихих шагов. Казалось, кто-то время от времени обновляет царапины, оставляет зарубку. Пока Алеку гадал, с чем же эта зарубка связана, у него за спиной послышались шаги. Он обернулся.
– Интересно, да? Они появляются в разных местах, как тайные символы на карте, которая кажется банальной, – проговорил представший перед ним мужчина.
Алеку выпрямился и посмотрел на него. Незнакомец был невысокого роста, бритоголовый, чуть полноватый, но с красивыми чертами лица и гладкой кожей, как будто внутри него кто-то спрятал от всего мира ожившую мраморную статую, над которой трудился кропотливо и долго.
– Я не знаю, что они значат, – продолжил мужчина. – Но появляются часто, там-сям.
И Алеку понял: вот он, искомый образ, чье существование он ощутил подспудно; царапины на платформах, поначалу незамеченные, прицепились к нему, впились в оставленный им след, и теперь он их наконец-то увидел. Но уже не был в одиночестве. Что это за человек? Как с ним поступить? Алеку ждал, что мужчина представится, но он этого не сделал, и писатель тоже решил не называть своего имени. Лучше соблюдать осторожность. И все-таки его лицо казалось знакомым; Алеку был убежден, что где-то его уже видел, недавно и недалеко. Да, точно, он знает этого человека. Интересно, а он тоже думает, что знает Алеку?