– Знаю, на платформах не принято друг друга замечать и тем более смотреть друг другу в глаза, – проговорил мужчина. – Не говоря уже о том, чтобы беседовать! Но я вижу, что ты такой же понурый, как я, – и, если ты что-то ищешь на платформах, возможно, сумею тебе помочь. Я вот уже два года неустанно хожу по ним.
Алеку молчал.
– Более того, сама природа моей профессии располагает к молчанию. Я храню все секреты, какие существуют в Прими.
– А кто хранит твои? – спросил Алеку.
Мужчина улыбнулся.
– Минимум двое. А твои?
Алеку не ответил.
– Ты не из Прими, – догадался мужчина, и Алеку опять промолчал.
Мужчина сел на краю платформы, свесив ноги над чьим-то дымоходом. Достал трубку из нагрудного кармана, набил ее табаком и закурил. Глубоко затянулся и, не глядя на Алеку, протянул ему ее через плечо. Писатель – как заведено среди ему подобных – думал одновременно обо всем и ни о чем, надеялся на многое и ни на что, так что принял трубку и сел рядом.
Повисшее над окутанным мглой горизонтом созвездие Лярвы начало спускаться под землю. Позади них – мужчины знали, не оборачиваясь – из-за горы показались голова и плечи созвездия Святого. Он каждую ночь загонял тварь в преисподнюю, и новый день загорался над Альрауной, прежде Мандрагорой, а до того – Рэдэчини.
– Помню, вечером наблюдал, как Лярва выбирается из-за горы. Мы кричали, играя, и не хотели идти спать. Родители гнали нас с улицы, как гусят, – со смехом сказал мужчина. – Ты вырос в Альрауне?
Алеку помотал головой.
– Меер, – сказал он, выпустив облачко дыма из легких.
– А-а, сын рыбака, – проговорил мужчина, и Алеку, согласно кивнув, вернул ему трубку.
– Лучшая токана[9] из рыбы… – проговорил мужчина. – Я был молод и без гроша в кармане, бродяжничал, и одна женщина впустила меня в дом и поставила передо мной тарелку с лучшей токаной из рыбы, какую мне случалось пробовать. В Меере есть хорошие люди. Зря ты оттуда ушел.
Некоторое время они молчали. Великая Лярва уходила все глубже за горизонт; если бы они подняли глаза, увидели бы, как Тауш улыбается им, достигнув зенита.
– Мы добровольные сомнамбулы, верно? Бродим в лунном свете, что-то ищем. Я не стану спрашивать, что ищешь ты, поиск – личное дело каждого, так уж сложилось. Я просто думаю, что, когда брожу по ночам, как дурак, потеряв покой и сон, – впрочем, нет, сон я не теряю, а кому-то отдаю безвозмездно, только сам не знаю кому, – я думаю, что там, в Прими, есть девицы, которые спят, потому что им не оставили выбора. А другие, кому не оставили выбора, не спят – не смыкают очей, ибо им страшно. Насколько беспомощным ты себя ощутил, – спросил мужчина, – когда счел самого себя наиболее беспомощным?
Алеку на мгновение узрел перед собой невод, полный плоти, и в тот же самый миг возненавидел этого проводника воспоминаний, захотел скинуть его в дымоход под ними. Но не сделал этого.
– Ты знаешь, что их решили вскрыть? – спросил мужчина.
Алеку вопросительно уставился на него, не понимая.
– Проделать дырку и заглянуть внутрь. До сих пор никто не смог им помочь – их непостижимый сон длится уже много дней и ночей. Лекари попытались исцелить их тела, пробудить плоть ото сна, но все тщетно, никто не может сказать наверняка, что с ними случилось. Они не говорят и не могут сказать, что у них болит, если болит. Не плачут, не жалуются, не стонут. Те, кто затеял вскрытие, не знают, где резать, что искать, куда смотреть; они будут действовать наугад. Идеи со Двора… А знаешь, что самое странное? – Алеку помотал головой: нет, не знает. – Одна из них, та, которую хотят вскрыть завтра, начала вонять.
– Умерла?
– Живая… Дышит. И выдыхает трупный смрад.
– Где ее будут вскрывать?
– В зале Анелиды, на Пьяца-Маре.
– Публично?
– Не совсем. Совет старейшин и Городской совет решат.
– Пойдешь?
– Пойду, – сказал мужчина.
– Сможешь и меня провести? – спросил Алеку, и мужчина покачал головой.
– У меня нет такой власти.
– Они все там будут? Я про девиц.
– По-моему, только одна.
– Которая воняет?
– Которая воняет.
Вдалеке солнечные лучи изо всех сил старались вырваться из мглы горизонта. Иные города, подумал Алеку, уже проснулись, и для них начался новый кошмар.
– Ты когда-нибудь бывал в Биваре? – спросил мужчина, застигнув Алеку врасплох.
Покинув Меер, писатель, прежде чем добраться до Альрауны, успел пожить в семи городах, начать десятки рассказов и столько же закончить. Бивара была одним из этих городов.
– Нет, – ответил Алеку, понимая, что этого требует здравый смысл. – В Биваре я никогда не был. Какая она?
– Город Хантера, – ответил мужчина. – Когда-то там жили добрые люди, чистые телом и душой, и за каждым следовал зверь, любимый больше всех на свете. Чистые дворы, незапертые двери. Когда-то с трех сторон света явились люди, и Хантер их объединил. У каждой улицы три названия на трех разных языках, а иногда случались дни, слишком хорошие, чтобы быть обыкновенными днями, им бы затянуться на века, их как-то по-особому озарял солнечный свет, я не знаю, – так вот, в такие дни можно было увидеть три улицы разом там, где пролегала только одна, и даже пройтись по всем трем одновременно. Но ты-то сам оставался единым и неделимым, разумеется…
Он помолчал.
– Ты знаешь кого-нибудь из Бивары?
На этот раз Алеку не солгал, когда покачал головой, – он действительно не встречал в Альрауне биварцев.
– Похоже, славное местечко, – проговорил рассказчик. – Может, я однажды туда наведаюсь.
Мужчина сказал:
– Того места, о котором я тебе поведал, больше не существует. На его месте валяется труп. Лежит и источает смрад на три стороны света, заявляя о себе. Бивара уже не та, что прежде; души людские охватила такая сильная печаль, что некоторые перестали разговаривать, и вместе с их языком умерли и их улицы, зримые лишь в определенном свете. Когда по ним идешь, чувствуешь, что движешься по единственной улице, а не по трем сразу. А по единственной улице можно пройтись где угодно, и ради этого не обязательно отправляться в Бивару.
Мужчина встал. Положил руку Алеку на плечо и сказал, что чувствует его печаль – и в этом мире печаль чувствует себя как дома.
– Иногда в эти последние дни – а они последние, как подсказывает чутье – мне хочется, чтобы мы все заснули и никогда не просыпались. Пусть наступит покой на Ступне Тапала, пусть стихнут все звуки. Я смотрел на тех спящих девиц и спрашивал себя – знаешь, о чем? Я спрашивал себя, вдруг они правы, а мы ошибаемся. Вдруг они не спят, а на самом деле проснулись и откуда-то глядят на нас, мы же как раз спим. Может быть… – Мужчина вздохнул. – Может быть, нам повезло, и нас вовремя разрежут, вскроют, вывернут потроха, выпустят черную желчь, избавят от печали. Да, я бы хотел, чтобы мы все уснули, и мне трудно простить самого себя за такое желание.
Алеку вздрогнул: что это за мир такой, где все спят и никто больше не рассказывает истории?
– Я не могу тебе помочь, – холодно проговорил писатель. – И простить тебя не в силах.
– Знаю, знаю, – ответил мужчина. – Время еще придет.
И он двинулся прочь. Алеку остался сидеть, свесив ноги над домом, в котором постепенно просыпались горничные и начинали заниматься домашними делами. Сделав несколько шагов по платформе, мужчина остановился и сказал Алеку напоследок:
– Если ты ищешь Урода-с-платформ, боюсь, это всего лишь сказка. Ступай домой, никто тебе не поможет.
С этими словами он ушел.
Алеку оставался на прежнем месте, пока ликующее солнце не вышло из-под земли и весь город не ожил. Пока длился восход, у Алеку возникло странное ощущение, что он видит не привычное светило, а какое-то другое, посланное ему одному как знамение, взошедшее только для него, и никто в Альрауне под ним не подозревал об обмане, о том, что это солнце – не солнце, а нечто иное. Но что именно, не знал даже сам Алеку, ибо кое-какие вещи остаются сокрытыми даже от тех, кто сокрыт.
Над Альрауной мчались часы, близился обед со своими ароматами, шумом и гамом, но Алеку не чувствовал ни голода, ни жажды. Он не покинул то место, где случился ночной разговор с мужчиной, показавшимся знакомым, а может, все-таки нет – писатель все спрашивал себя, кто нынче может быть уверен, что знает кого бы то ни было? С момента расставания с этим человеком его никто не потревожил, совсем никто – ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, ни зверь не ступил на ту платформу. Дом внизу принадлежал какому-то толстосуму, но Алеку не знал, кому именно; час назад слуги приготовили паланкин, вынесли хозяина из передней и исчезли вместе с ним в лабиринте многолюдных улиц. На протяжении этого часа Алеку развлекался подглядыванием в окно хозяйского сына: там время от времени мелькал холеный юноша, готовившийся к обеду. Он несколько раз прошел мимо окна, сперва в длинной ночной рубашке, миг спустя – обнаженным, и Алеку увидел его молодые ягодицы в щели между шторами; потом хозяйский сын оделся и наконец закрыл окно; распахнулась входная дверь, и молодой человек, выйдя из дома танцующим шагом, затерялся в толпе прохожих.
За это время Алеку Деляну дважды мастурбировал, капая семенем сверху, с платформы, один раз в уличную грязь, другой – в огромную корзину с яйцами, которую несла спешащая торговка; она растерянно уставилась на испачканное яйцо, но не посмела поднять глаз на платформу. Алеку решил, что ему обязательно нужно принять участие во вскрытии девицы из Прими, чтобы увидеть собственными глазами доказательство того, что человек с головой коня был рассказчиком, не имеющим равных на том и этом берегу Слез Тапала.
Он спустился и пошел по Страда-Маре в сторону ворот Прими. Шаг за шагом в нем рождалась новая история, но она пока что казалась смутной, тусклой и безжизненной, как любое повествование, не изреченное человеком с головой коня. Алеку почти поверил, что больше никогда е