го не увидит – человек с головой коня ушел, выполнил свою миссию и исчез, оживил свой вымысел в Альрауне и покинул мир, который его слова обязаны были уничтожить изнутри. Но, хотя писателю и не нравилось так думать, все сказанное можно уничтожить, и ни одна история не проживет дольше последнего человека, который ее услышал, – так что, возможно, человек с головой коня вовсе не был таким могущественным, каким его считал Алеку.
Достигнув ворот, рассказчик осознал три вещи: (раз) возможно, концовка, придуманная человеком с головой коня для его истории, не была истинным финалом рассказа; (два) свою собственную новую историю Алеку сочинил полностью, пусть она и была блеклой, неживой; (три) ворота в Прими оказались заперты, а на пороге стоял жандарм.
– Дела в Прими? – спросил он.
Алеку кивнул.
– Какие?
Вопрос застиг писателя врасплох: он не успел придумать причину для визита в центр города.
– Мне надо на рынок.
– Рынок сегодня закрыт. Все ларьки перенесли в Медии, ты найдешь торговцев на тамошних базарах.
Алеку поспешно кивнул и спросил:
– А почему ворота закрыты?
– Не могу сказать, – ответил жандарм. – Приказ Совета старейшин и Городского совета.
– Их часто закрывают?
Мужчина окинул его таким взглядом, будто измерил и взвесил.
– Ты не из Альрауны, почтеннейший?
– Только приехал.
– Откуда?
– Из Меера.
– А рыбой не воняешь, – насмешливо заметил мужчина, и Алеку улыбнулся. – Мне сорок один год, – продолжил жандарм, – и я ни разу в жизни не видел эти ворота закрытыми. Моему отцу семьдесят пять, и он тоже ни разу не видел, чтобы их запирали.
– Разве тебе не любопытно почему?
– Любопытно? – переспросил мужчина. – Любопытство никогда не приносило мне пользы. Разве не лучше прожить в мире целых сорок один год? А теперь ступай, все рынки вон там! – и он махнул рукой в сторону Медии и Инфими.
Алеку повернулся спиной и, пройдя по Страда-Маре, свернул в первый переулок, а оттуда – в первый попавшийся кабак. Сел за стол и попросил пастрами с пивом. Начал с кружки, а когда допил, попросил еще – и, пока наливали, ел пастрами. Прежде чем поставить перед ним новую порцию выпивки, буфетчица попросила показать «клыки» и «когти», и Алеку послушно достал из-за пазухи кошель, со звоном высыпал монеты на ладонь. Это были его последние деньги, но, пока Алеку жадно глотал второе пиво, внутренний голос подсказал, что они ему все равно не понадобятся. Он попросил мяса, хлеба и еще одно пиво. Когда принесли еду, Алеку остановил подавальщицу и тайком сунул ей две монеты в руку.
– Что ты знаешь о происходящем в Прими?
Женщина, оглядевшись по сторонам, прошептала:
– Вроде одну хотят разрезать. Одну из спящих.
– Кто?
– Наш Кунрат. Вроде он был при Дворе и получил дозволение. А больше я ничего не знаю.
– А почему заперли ворота?
– Пускают только некоторых из Медии и Инфими. Говорили, раз никто не понял, что случилось с девицами, нельзя допустить, чтобы от них, ну… распространилась зараза, сам понимаешь. А теперь отпусти, – с этими словами женщина вырвалась из хватки писателя.
Алеку ел, пил и думал, неустанно размышляя и напрягая изнуренный бессонной ночью разум. Он принял решение. Но, пока суд да дело, новая история требовала концовки.
Весь день он провел за стенами Альрауны. Растянулся в траве на равнине, слушал звуки, доносящиеся из города, из чуть влажного рва, потом несколько часов бродил по хуторам, рассеявшимся в тени стен вокруг Инфими, наблюдая, как мальчишки гоняются за девчонками в густой траве, прямо в глубокой канаве, окружавшей Альрауну; дети предместий казались самым ценным имуществом, какое было у тамошних мужчин и женщин, поскольку ни один ребенок не выглядел истощенным. Выкинув их из головы, Алеку вернулся в город. Набиравшие обороты события в Прими терзали его снаружи, как будто отрывая куски плоти, – а в это же самое время новая история разъедала дух изнутри; он опасался, что если не примет какое-то решение, то вскоре растает телом и душой, словно туман.
Еще через час блужданий по переулкам Инфими он наткнулся на чумазого мальчишку, который притулился в стенной нише. Пацану было лет десять. Его лицо показалось Алеку знакомым.
– Ты из Бурты? – спросил он.
– Угу. Я вас видел, господин, – сказал мальчишка и сплюнул табак.
– Любишь сказки?
– Не-а, – ответил беспризорник. – Но люблю «клыки» и «когти».
– Какой грозный, – сказал Алеку.
– А то.
– Ну и что ты можешь делать за деньги?
– Что угодно.
– Сказки слушать умеешь?
– Если надо, – сказал мальчик, и они отправились на чердак Алеку.
Мальчик такое уже видел, уже пережил – он многое, очень многое пережил, побольше многих других, если бы все их жизни соединить в одну, ведь не зря же говорят, что слуги Бурты бессмертны. На чердаке Алеку пытался что-то рассказать, но вскоре понял, что мысли, которые он ошибочно счел обрывками новой истории, были всего-навсего бессмысленными фразами без начала и конца. Мальчик сидел на тюфяке рассказчика в ожидании денег, готовый в любой момент шмыгнуть наружу через люк в крыше, если этот мужик, вспотевший и все более взволнованный, на него накинется. Он видел, как под штанами выделяются изогнутые очертания затвердевшего пениса.
– Господин, гоните бабки, а потом еще поговорим.
Алеку вынырнул из глубин своего бреда и посмотрел на мальчика, как будто увидел его впервые.
– И, наверное, вам стоит немного поспать, господин, а то вы какой-то неспокойный. Только не засыпайте насовсем, как те девчонки из Прими.
– С чего бы это? – рявкнул Алеку.
– С того, что у вас в животе найдут червяка, – засмеялся пацан.
– Что? Ты о чем? Что нашли?
– Так люди говорят. Я услышал прямо перед тем, как вы на меня наткнулись. Вроде с той девушкой из Прими все закончили – ну, с той, которую резали.
– И что нашли? Ты знаешь?
– Знаю.
– Что?
– Червя.
– Че… червя, – прошептал Алеку. – Ты знаешь, где девицы?
– Знаю.
– Где?
– Заперты в старом лазарете в Прими, но я там давно не бывал.
Алеку сел на пол, схватился за голову и что-то пробормотал – мальчик рядом с ним с трудом разобрал что. Он услышал лишь слова «человек», «голова» и «конь», но все на том чердаке не имело смысла, а когда беспризорник увидел нож, который писатель прятал за спиной, то в несколько прыжков очутился на крыше, не тратя времени на слова. Говорили, слуги Бурты бессмертны, но кто мог сказать наверняка? Алеку Деляну слышал, как он уходит, но не стал утруждаться преследованием, и поднялся с пола, лишь когда луна целиком уместилась в люке.
Затем он побрел, как сомнамбула, по платформам в сторону Прими, не сводя глаз с церковной башни у подножия горы, и часы на ней становились все больше в лунном свете по мере того, как сокращалось расстояние. Он даже толком не расслышал, что ему сказал мужчина впереди, бездельничавший посреди платформы, прямо над толстой стеной между Медии и Прими. Встрепенувшись, Алеку узнал жандарма, которого видел утром у ворот, ведущих в Прими; и услышал, как тот запрещает ему ступить хоть шаг в первый округ. Похоже, Совет старейшин заблокировал любую возможность пробраться в Прими, даже по платформам.
– Опять ты? – спросил жандарм. – Приспичило на рынок посреди ночи?
Алеку ответил, что вышел прогуляться, только и всего.
– Ну так гуляй в другом месте. И, эй, не пытайся пробовать другую платформу, – прибавил жандарм. – Все, которые граничат с Прими, охраняются.
Оглядевшись по сторонам, прибавил:
– Вот, значит, какой видите Альрауну вы, отребье… Красивая, да? Жаль мне таких, как ты. – Жандарм рассмеялся. – Эй, стоять! – крикнул он, увидев, что писатель сделал два шага в его сторону.
Алеку невинно посмотрел на него и сказал, что да, город красивый.
– С нами или без нас.
– Ну все, хватит – вали отсюда!
Алеку сделал еще шаг навстречу, не глядя на него, не переставая думать, что надо как-то миновать этого человека, и тогда он без труда затеряется в лабиринте улочек первого округа; там никто его не найдет, и он сумеет привести свой план в действие. Какой план, писатель еще сам не знал.
– Эй, ты меня слышишь? Ни шагу больше!
В тот же миг Алеку слепо, неистово бросился на него, размахивая руками; оттолкнулся ногами от платформы, сиганул прямо в руки жандарму, который едва успел схватиться за дубинку на бедре. Оба упали на дощатый настил: Алеку на жандарма, жандарм на спину, и платформа под их весом начала скрипеть и трещать.
– Э-э… – только и сказал жандарм, а потом заехал писателю кулаком по физиономии.
Алеку на мгновение ослеп, но не остановился, ответил тем же. Удар пришелся жандарму прямо по носу (жандармский хрящ громко хрустнул), потом еще один – в доску возле головы (суставы писательских пальцев сухо щелкнули); с онемевшей рукой, ослепший и ошарашенный, Алеку получил еще один тычок в висок и перекатился на спину. Жандарму удалось на него взобраться и садануть вновь – по лицу, в живот. Алеку оттолкнул его руками и ногами, вырвался из хватки. Они поменялись ролями: теперь Алеку стоял спиной к Прими, а жандарм – к Медии. Писатель воспользовался возможностью и побежал к площади Анелиды, но через несколько шагов его поймали и швырнули на платформу; Алеку запутался в веревках и увидел на фоне звездного неба руку жандарма, которая оканчивалась дубинкой, затем услыхал глухой удар и почувствовал на лбу что-то горячее. Жандарм опять замахнулся и еще раз обрушил дубинку на голову писателя. Алеку успел лишь перевернуться и, избежав таким образом верной гибели от руки свихнувшегося от ярости правоохранителя, рухнул в пустоту.
На мгновение – тишина.
В падении Алеку молчал; окровавленный жандарм наблюдал за ним.
Далее: Алеку врезался в крышу ворот между Прими и Медии, свалился в сторону второго округа; попытался схватиться за что-нибудь, падая; достиг края крыши и успел вцепиться в деревянную перекладину; повиснув над проходом, понял, что надо лишь собрать все силы и вновь подняться на крышу, чтобы спуститься на другую сторону, а затем затеряться в первом округе, окутанном ночной тьмой.