Крысы теперь поднимались из кроватей одна за другой, но дальше не шли – без дозволения хозяина они не могли сделать ни единого шага.
– Берегите лампы! – приказал человек с головой коня, и тотчас же несколько неодетых крыс ринулись к зеркалам, рядом с которыми стояли немногочисленные источники тусклого света.
– Дружище Алеку Деляну, многоуважаемый творец забавной ерунды, да будет тебе известно, что твою драгоценную помощь мы весьма оценили. Важно, чтобы ты это знал. Ничто из увиденного тобой не случилось бы без твоего писательского таланта. Конечно, история сама по себе не твоя, но именно ты нанизал факты на нить повествования, облек их в словесную плоть – о да, это целиком и полностью твоя заслуга! Ты оживил замысел, как не смог бы ни один из нас, и должен этим гордиться. Можешь не сомневаться, славный рассказчик, что этой ночью я пришел сюда, зная, что мы встретимся, и желая не причинить тебе вред, а передать слова благодарности от величайших персон не'Мира.
Алеку нахмурился.
– Мать Лярва шлет тебе свое почтение и предлагает бесценный дар.
– Если это снова ребенок, вроде того, которого распотрошили на чердаке, то одного достаточно, – сказал Алеку.
– Ох, ну ты глянь! – воскликнул человек с головой коня. – Экий злыдень. Я же объяснил, что бояться не надо, а ты все равно думаешь, что мы хотим тебе навредить. Ни в коем случае. Мы стремились выгнать тебя с того чердака, как дымом выкуривают насекомых из стен. Это был подарок, дорогой мой, подарок Матери Лярвы.
– Не нужны мне ее подарки, – парировал Алеку.
– Тебе не нужна жизнь? – изумился человек с головой коня. – Как странно… Я только и вижу, как все за нее цепляются любой ценой. Мне-то она никогда не нравилась, – тут он перешел на шепот, будто обращаясь к самому себе, – столько мороки… Если бы ты мог отдать ее кому-то другому, это было бы очень щедро с твоей стороны – но, не правда ли, о мой возлюбленный творец миров, брать проще, чем давать? Мать Лярва может как дать, так и отнять жизнь, и потому мы молим тебя принять ее презент и этой же ночью покинуть Альрауну. Прими жизнь!
– Если это жизнь, созданная червем, то она мне не нужна!
Человек с головой коня промолчал, но никто бы не сумел прочесть его эмоции под маской. В наступившей тишине Алеку услышал тяжелое дыхание твари, скрывшейся под конской плотью.
– Где девицы? – спросил писатель.
– Как, по-твоему, я мог бы ответить на этот вопрос? – отозвался человек с головой коня.
– Куда ты их дел?
– А может, они уже разродились? Или умерли? – подхватила тварь. – Может, их чада уже рушат улицы и дома на своем пути? Ты наружу-то смотрел?
Алеку, поддавшись навязанному порыву, именно это и сделал – выглянул в окно, высматривая сквозь ветви деревьев во дворе улицу с ее лоснящейся мостовой, надеясь узреть не то, что мысленным взором и под воздействием человека с головой коня столько раз видел в снах наяву.
Но он совершенно позабыл про улицу, когда увидел, что среди листвы поблескивают гладковыбритые головы: на ветвях сидели трое юнцов, маленькая банда притаилась под покровом ночи, как наемные убийцы. Они устремили на Алеку пристальные взгляды, один прижал палец к губам, без слов взывая к товарищескому духу и умоляя не разглашать их секрет. Писатель не издал ни звука, но от потрясения при виде трех безбородых, одетых в простые серые робы парнишек молчал он дольше, чем следовало, и опомнился, лишь когда три крысолюда грубо повалили его на пол.
Придавленный их тяжестью, Алеку почувствовал безграничную, непоколебимую решимость в движениях почти человеческих рук, и понял, что своим кратким замешательством выдал сидящих на дереве убийц. Но, подумал писатель, с чего он взял, что троица явилась сюда за человеком с головой коня? Как он мог быть уверен, что они пришли глубокой ночью, чтобы остановить безумие Великой Лярвы, а не чтобы воплотить в жизнь какой-то совершенно другой, собственный план, столь же преступный, как и замысел свиты громадной личинки? Кто они такие? Но в тот момент это уже не имело значения, ведь остался единственный важный вопрос: где девицы? Увы, этому вопросу не суждено было обрести ответ в тот момент и в том месте, а может, никогда и нигде.
Крысолюды подняли Алеку с пола, не ослабляя хватки. Человек с головой коня приблизился, и писатель испугался, что он сейчас обнаружит секрет на дереве. Все-таки не исключено, что эти трое по другую сторону стекла, пребывающие в Мире, а не в не'Мире, пришли творить добро. Он, Алеку Деляну, в первый раз за тридцать лет жизни попытался сделать что-то во благо и потерпел неудачу. Может быть, он не создан для добра; может быть, думал Алеку в лапах крыс, может быть, между ним и человеком с головой коня не так много различий, как он предпочитал думать, и стоило признать, что писатель одновременно уважал и презирал эту тварь, проецируя на нее чувства, которые испытывал к себе самому.
– Собираешься уйти, наш дражайший рассказчик? – поинтересовался человек с головой коня, вытирая окровавленные ладони о свой элегантный сюртук.
– А куда мне идти, брат мой? – спросил Алеку, и эти слова заставили человека с головой коня замереть посреди палаты.
– Брат… – повторила тварь. – Знаешь, я давным-давно научился не доверять сочинителям историй. Спрашиваешь, куда тебе идти?
И тут человек с головой коня как будто погрузился в глубокую задумчивость, чертя силой мысли огромную карту мира в пустоте вокруг них, ища место, где Алеку Деляну, великий сочинитель историй из Альрауны, мог бы обрести покой, потаенный от верхнего мира, словно уголь, и ценимый миром нижним, будто алмаз.
– Хм-м… – протянул человек с головой коня. – Да, ты прав. Куда же тебе идти? Снаружи для тебя места нет, и только внутри себя ты мог бы бродить по долинам и взгорьям. Но внутри тебя бесплодные земли, всюду смерть, и много дорог пришлось бы пройти, пока разыщешь в себе какое-нибудь обитаемое местечко. Даже если повезет, ты обнаружишь, что в каждой лачуге каждого хутора в тебе целые семьи лежат бездыханные, истлевшие и забытые, за столами, полными изобильной плесени, у очагов, чье пламя давным-давно погасло. Ну как, возлюбленный мой выдумщик, нравится тебе такой мир? В сочиненной тобой вселенной, дражайший мой фантазер, нет ничего живого, и пока ты, будто кукловод, расставляешь и рассаживаешь трупы, уподобляя их живым людям, во внешнем мире все и вся гибнет, а ты слеп и тоже обречен. Так что прими новый дар Матери Лярвы, двойной дар двойной жизни – твоей и твоего воображаемого мира, – ибо без нее ничто на твоих страницах не ожило бы. То, что ты видишь вокруг себя, – смерть живая, и потому я пред тобой склоняюсь и аплодирую. Ты благословлен. А теперь возрадуйся – и ступай!
Алеку молчал, обреченно опустив взгляд. Наступила тишина, и в молчании Альрауны Алеку Деляну, который некоторое время назад перестал быть Алеку Деляну, попытался прислушаться к биению собственного сердца, но тщетно. Итак, можно сделать вывод, что в тот самый миг писатель Алеку Деляну и начал умирать.
Человек с головой коня подал знак крысам, которые держали писателя крепкой хваткой, и повернул обратно во тьму больничной палаты, прекрасно понимая, что Алеку не скрыться и некуда бежать, ведь он уже скрылся, но путь его лежал не наружу, а внутрь. Алеку Деляну уже шел, измученный жаждой и усталый, по иссохшим равнинам своего духа, и неустанно жаждал, но не воды, и безгранично устал, но не от жизни, а от чего-то другого, но чем оно было, это другое, он не знал, и из-за этого сильнее всего печалился в пустоши своей души.
Беспамятство накатывало волнами, и то и дело он видел будто со стороны, как его несут по платформам и проулкам, по канавам и аллеям, к месту одновременно чужому и знакомому. Он увидел, как его бросили на землю за стенами Альрауны, подкатили к зловонной выгребной яме, а потом – пнув крысиными ногами, так похожими на человеческие, – скинули в черную бездну. Он видел, как медленно и легко погружается, словно в крысином сне, в скверну земную, в экскременты и жидкости, раньше принадлежавшие живым, а наверху, через вырезанный в небесах круг, видел крысолюдов, склонившихся над выгребной ямой, один был старше прочих, другой святее, третий умнее, а потом они все повернулись спиной, присели на корточки на краю, и из дырки в каждом заду вывалилось по длинной и толстой какашке прямо во тьму, которая его постепенно поглощала, пока не сожрала целиком.
Случилось это в одиннадцатый день месяца кузнеца пятьсот семьдесят четвертого года эпохи Третьего града.
(Страница переворачивается, а с ней и Великая Лярва.)
Цитринитас
Крысолюды месили тесто и напевали мелодию, которая казалась Аламбику чужеродной даже во сне. Их фартуки побелели от муки, но под ее толстым, влажным и липким слоем проглядывала замурзанная ткань. Единственными проблесками света в кунсткамере были кусочки теста размером с кулак, будто звездочки, разбросанные по длинным столам пекарни. Крысы возились и напевали, а Аламбик стоял в дверях и ждал Гундиша, и во сне ему пришла в голову извращенная мысль, что булочник не объявится, что фрагменты его тела уже болтаются где-то глубоко в желудках этих отвратительных существ, а может, даже пребывают внутри мячиков теста.
(Ты голодный?)
Аламбик вздрогнул и проснулся в тот самый миг, когда трубка упала на пол. Пепел рассыпался всюду, угодил в широкие промежутки между досками. Аптекарь выругался, стряхнул пепел с груди, поправил одежду, поднял опустевшую трубку и вышел на порог лавки. Огляделся по сторонам: на площади перед церковью не было ни души. Философ вспомнил, что не так давно сказали юнцы и юницы – дескать занятий этим утром не будет, – и, собравшись взглянуть на вход в школу, почему-то посмотрел на окно здания рядом с нею. Там стоял священник и наблюдал за ним своим молодым и пылким взглядом, полным проницательности и тревоги. Аламбик, знавший Сарбана с детства, после его возвращения в Альрауну не мог избавиться от ощущения, что святой отец что-то скрывает, но разве мог он осуждать этого человека? Аптекарь пошарил в кармане, нащупал связку ключей и издалека поприветствовал молодого священнослужителя еле заметным поклоном – тот, однако, шустро поймал его на лету и ответил тем же. А потом бу