– Уважаемые сограждане… из Прими… Медии и… Инфими. С той поры, как ожила мэтрэгуна… (на балконах, где сидели жители отдаленных районов Альрауны, забормотали) наши жизни… нередко… подвергались… тяжким испытаниям… Те, кто знают историю города… знают и о треволнениях народа… а тем, кто не знает… было бы хорошо… это все изучить… чтобы избежать ошибок предшественников… и защитить наших потомков… Ибо мы о защите… говорим сегодня… здесь… самая главная наша ценность… мэтрэгунцы… те, кто из Прими… из Инфими… дар, полученный от славного и отважного… святого Тауша… (вновь послышался гул) который уберег Мандрагору от Великой Лярвы и… изгнал зло… в подземную темницу… Сегодня… пришло время отказаться от всех… недопониманий… и объединиться, чтобы защитить… в свой черед… тех, кто придет после нас… Но… чтобы кто-то пришел после нас… мы должны защитить наших девиц… наших дщерей… они, как видите… пали жертвой недуга, который… никто… не… по… ни… ма… ет…
Старец остановился и перевел дух. Кто-то подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Он кивнул и поднял правую руку.
– Нач… нем… – сказал он и опять сел с помощью все тех же помощников.
С другой стороны сцены из теней, отбрасываемых балконом жителей Прими, вышел на свет Первый советник, пузатый и краснощекий, порождение чужеродной геометрии, совокупность кругов среди ломаных линий. Он заговорил.
– От имени Городского совета приветствую весь город, представленный ныне в зале Анелиды. Также от имени Совета решительно заявляю, что предложение мастера Альгора Кунрата, вызвало волнение в наших душах, и мы очень долго обдумывали свое решение. Оно далось нам весьма нелегко. Известно, что мы не располагаем избытком времени, на помощь извне надеяться не можем, каждый город сам по себе, а Двор, как вы знаете, занят военными вопросами из-за угрозы с того берега Слез Тапала. Но есть у нас ценные граждане, которые наряду с нашими Вспоминаниями делают все возможное для исцеления спящих девиц. Хороший друг Городского совета и первоклассный medicus Альгор Кунрат, коего у постели всякой пациентки сопровождает мастер Хальбер Крум. Сегодня Совет выражает безграничную благодарность за их неустанный труд. Другие… (все взгляды обратились к Аламбику) сделали меньше. Разумеется, кто на что учился. Очевидно, что медицинские познания Городского совета ограничены, и все же мы поняли необходимость открытого диспута, о которой заявил присутствующий здесь medicus Кунрат. Мы это оценили. Однако мастер понял, что простой диспут не сможет исцелить спящих, что требуются радикальные меры. Мы и это поняли, одобрили. Итак… само по себе предложение доктора Кунрата о проведении вскрытия было нелегко понять и принять, но мы верим, что его действия отвечают интересам наших дочерей. Также Городской совет желает сообщить всем присутствующим и всем обитателям Альрауны, что сегодняшнее вскрытие проводится с полным одобрением и благословением всех медицинских и церковных кругов Академии Двора.
На сцену вышел юноша и встал рядом с Крумом, Кунратом и Аламбиком, держа в каждой руке по документу, на котором можно было различить подписи – по-видимому, принадлежащие светилам Академии.
– Итак… семье Хасмерек не разрешили сегодня быть среди нас. Мы настаиваем, чтобы те, кто не способен вынести подобное зрелище, покинули зал. Не допустим осквернения столь торжественного и важного для города момента. Не потерпим. Те, кто останется, сделают это из любви к городу, его чадам и его будущему.
Мужчина вскинул правую руку и провозгласил:
– Начинайте!
Затем он сел в тени. Вновь тишина пала на головы горожан, просочилась под дверьми и проникла на улицы и переулки, заставила сомкнуть уста даже тех, кто находился снаружи, распространилась по дворам и домам, так что в конце концов замер даже ветер. Не колыхалась в воздухе пыль, не скрипели платформы под чьим-то весом. Кунрат откашлялся, повернулся к Круму и пожал ему руку, потом сделал то же самое с Аламбиком. Философ подумал, что Альгор Кунрат лучше смотрится на сцене, чем любой актер из Дома Кальб в Медии – любой размалеванный и расфуфыренный паяц из тех, кто разыгрывал унылые комедии госпожи Кальб, над которыми все смеялись исключительно из вежливости. Кунрат искусно управлял публикой, и аптекарю пришлось признать, что он не такой уж плохой доктор, пусть даже большинство его пациентов выздоравливали сами, по собственному желанию. Более того, горожане испробовали все возможные средства и не раз тайком приходили к Аламбику за какой-нибудь укрепляющей мазью или зельем. Однако лавры всегда доставались Кунрату – тому, кто повидал мир, учился при Дворе, ел и пил за столом великих, разбогател, вскрывая нарывы толстосумов, носил красную рубашку и пурпурный жилет, кожаную шляпу и тяжелые перстни на каждом пальце; тому, кто взбаламутил Двор и удалился в Альрауну, чтобы дефилировать среди кроватей пациентов походной дрессированного аиста. Настали иные времена, сказал себе Аламбик. Отец пытался его к ним подготовить, убедить, что многие пойдут по пути Кунрата, а старая тропа Мермера зарастет сорняками. Но юнец желает того, что видит. Настали иные времена…
– Настали иные времена, – начал Кунрат, словно читая его мысли. – Уже недостаточно просто смотреть и внимать. Во многих других городах Ступни Тапала то, что мы собираемся сделать сегодня, уже происходило бесчисленное множество раз. Пришла пора изучать и понимать. Хватит книжной премудрости (тут он взглянул на Аламбика). Хватит медицины, рожденной на поле боя (и на Хальбера Крума тоже взглянул). Покончим с кипячением мочи и ударами камнем о камень. Настал час, когда мы должны сосредоточиться на человеке. То, что мы сегодня делаем – это Вспоминание, великое духовенство все поняло, пора и нам понять. Я сожалею, что все зашло так далеко. У меня болит душа, когда я смотрю на спящих девиц. Я возмутился, узнав, что вчера вечером во многих семьях произошла трагедия, о чем вы, возможно, уже слышали. Пришло время что-то сделать. Я бы не пошел этим путем, если бы мог поставить диагноз каким-то другим способом. Как вы прекрасно знаете, диалог между пациентом и врачом – святое дело; из него мы извлекаем симптомы и выводим причины, из него же узнаем лекарство. Но эти девушки молчат. Молчат и чахнут на глазах. За последние двое суток, как вы, вероятно, уже узнали, многое изменилось: сон некоторых девиц сделался беспокойным, они невнятно бормочут и шевелятся. Мы понадеялись, что сможем их разбудить, но все попытки оказались тщетными. Ничего не получилось. По-настоящему решающим оказался тот момент, когда тело Ариетты Хасмерек начало источать ужасный смрад. Мы, медики, знаем – так пахнут трупы. (Ропот в зале.) Но она дышит. (Голоса.) Ариетта Хасмерек – живой мертвец.
Он повернулся к Круму и сказал:
– Прошу вас!
Лекарь откинул простыню с лица девушки. Зрители на балконах вскочили и ринулись к перилам, перегнулись через них, чтобы лучше рассмотреть лиловое лицо спящей. Кожа у нее была бледная и туго натянутая, испещренная фиолетовыми пятнами и толстыми венами. Глаза оставались закрытыми. Ариетта Хасмерек – с виду мертвая, но еще живая. Живущая в смерти.
– Прошу вас! – провозгласил Кунрат, обращаясь к публике, и махнул Круму, который обнажил девушку целиком.
Трибуны загудели при виде посиневшего девичьего тела с созревшей грудью и редкими, спутанными лобковыми волосами. Кунрат указал тростью на ее живот и проговорил ровным голосом, будто автомат:
– Обратите внимание на раздутое чрево.
На балконах зашумели.
– Что-то, – продолжил Альгор Кунрат, – мы не знаем, что именно произошло с этой девицей – что-то такое, чего не случалось с остальными. Мои недавние визиты показали, что ни у одной из них нет этих симптомов, ни синяков на коже, ни вздутого живота, ни выступающих вен. Еще кое-что! Я убежден, что, выяснив больше о происходящем в этом чреве, мы узнаем больше о том, что терзает и мучает наших дщерей – и это, дражайшие сограждане, приведет к их исцелению. Мы надеялись, что у нас будет больше времени, мы верили, что кто-то из нас успеет выяснить причину и найти лекарство, прежде чем придется делать то, что последует. Оно не приносит нам радости. Мы не испытываем гордости. Но ни помощь мастера Крума, ни… усилия мастера Аламбика не дали результата. Как главный врач Медии, я чувствую себя обязанным проявить инициативу и, уже получив дозволение Двора, вскрою это тело у всех на глазах, чтобы не было сомнений, чтобы принести облегчение городу. Однако я считаю, что перед этим будет правильно предоставить слово любому, кто захочет что-то сказать – разумеется, независимо от того, каковы его медицинские познания.
Казалось, молчание обосновалось в каждой глотке. Их тела, прямые или согнутые над перилами, с вытаращенными глазами и приоткрытыми ртами, выглядели манекенами, но того, кто обладал достаточно острым слухом, чтобы уловить ток крови, перекачиваемой обезумевшими сердцами в бешеном темпе, наверняка бы оглушило, все равно что шумом водопада. Так или иначе, все молчали, даже старейшины и советники. Раздался лишь один голос.
– Я! – Это прозвучало на самой сцене, посреди зала Анелиды. – Мне есть что сказать, – продолжил Аламбик и посмотрел на Крума, но лекарь не поднял глаза от пола, как будто на время речи Кунрата покинул собственное тело, устав от всего. – Имя мое Аламбик, я фармацевт и философ.
При этих словах на нескольких рядах балконов с жителями Медии и Инфими стало шумно.
– Да, – сказал Аламбик, устремив взгляд туда, – я философ, ибо тайны метаморфоз среды дают нам надежду на духовные метаморфозы. Эти девицы, они же преобразились. Из жизнерадостных юных существ на пороге созревания – в иссохшие оболочки, лишенные того spiritus animalis[22], который ранее обретался в их членах.
– Ха! – выпалил Кунрат. – Spiritus animalis!
– Позвольте мне договорить, мастер Кунрат! Я выслушал вас и, хотя не считаю это правильным, продолжу стоять тут, перед вашей светлостью, пока вы, руководствуясь несправедливым, – да, я осознанно это говорю! – преступным дозволением высших чинов из Академии, будете убивать эту девушку. Ибо вы ее действительно убьете!