– Ты весь мокрый, брат, – сказал ученик перед уходом, и Бруно лишь кивнул, рассеянно и неуверенно.
– Брат, – спохватился Бруно, – в котором часу в Прими обычно начинаются занятия в школе?
– В девять, но не сегодня. И, возможно, даже не завтра.
Малец непонимающе уставился на ученика.
– Школу закрыли – я сам узнал ночью, пока дежурил.
Бруно кивнул с растущей растерянностью.
– Да пребудет с тобой слово, – сказал ученик.
– Да пребудет с тобой слово, брат, – ответил Бруно, однако мыслями он уже был далеко, очень далеко, а может, и не сказал ничего вслух, может, это уже не имело никакого значения.
В Косточке воняло. Опомнившись, Бруно удивился, что собрат-ученик ничего не сказал о жутком смраде, сочившемся из-под двери. Малец старался ни о чем не думать; он держал дудку обеими руками, сжав кулаки до побелевших костяшек. Воняло. Примерно через час появился Карм в сопровождении еще одного ученика, который нес корзину из рафии, накрытую свиным пузырем. Они поприветствовали друг друга взглядом, без единого слова. Карм вошел в Косточку один. Бруно и ученик переглядывались в ожидании. Через несколько минут Ясный вышел, и лицо его исказилось от отвращения. Корзина в руках как будто потяжелела. Прежде чем дверь закрылась, Бруно успел заглянуть в Косточку, но не увидел ничего особенного – всего лишь большой ящик, вероятно, деревянный, накрытый тканью. Но вонь… эта жуткая вонь… Двое ушли, и Бруно опять остался в одиночестве. Изнемогая от любопытства, поднялся со своей табуретки, прошел через Мякоть и Кожуру, остановился в дверном проеме и поискал взглядом Карма. Тот нашелся во дворе храма, прямо у печей. Склонившись над корзиной, с которой уже снял пузырь и положил на печной выступ, Карм достал из нее мешок и вывалил содержимое в огонь. Бросил пузырь на дно корзины и ушел. Из трубы немедленно повалил густой дым, а ветер развеял его и понес отчасти на город, отчасти на гору. Затем Бруно увидел, как второй ученик развешивает по углам храмового двора лаванду целыми охапками. Малец вернулся на свой пост. Внезапно изнутри Косточки донесся тихий голос:
– Как тебя зовут, юный ученик?
Бруно вздрогнул. Поднялся с табурета и подошел к двери Косточки. Не услышал ни шагов, ни шороха, ни дыхания. Решил не отвечать.
– Не бойся, я заперт и связан, – сказал голос.
Это был мужской голос, теплый, как у менестреля или опытного повествователя; голос из тех, которые цепляют и связывают по рукам и ногам; тембр, который лишает воли.
– Как тебя зовут?
– Бруно, – проговорил парнишка. – Бруно Крабаль.
– Крабаль… – прошептал человек из Косточки. – Ты не из Альрауны.
– Я – да, – ответил Бруно. – Папа нет.
– Он из Кра, верно?
– Верно.
– Храбры люди из Кра, – сказал мужчина и умолк.
Тишина воцарилась между ними так естественно, словно в Мире никогда не звучало ни единого слова. Бруно вновь сел на свою табуретку, хмурый и растерянный. Итак, подумал он, братство держит в Косточке узника… но почему? И кто он такой? Спросить? Его могли сурово наказать. Но кто узнает? Задавшись этим вопросом, он огляделся по сторонам. И все же, почему этот человек там? Бруно напряженно думал, копался в памяти, ища легенды об учениках и святых, избравших слово, истории, в которых братству случалось однажды брать кого-то в плен, но ничего не вспоминалось – не от нехватки усердия, а потому что таких историй не было. Затем он улыбнулся, сказал себе: ну да, вот так я произведу на свет новую легенду. И обрадовался.
– Разве ты не хочешь узнать мое имя? – раздался голос, и Бруно признался себе самому, что да, хочет. – Я же теперь знаю твое. На Ступне Тапала есть целые города и долины, где неблагоразумно сообщать чужакам, как тебя зовут. Это все равно что проиграть на поле боя, даже не обнажив оружия.
Пауза.
– Спроси мое имя, – продолжил голос, – и мы будем равны под небом Ступни.
Бруно поколебался, но затем, преисполнившись решимости, спросил, кто он такой.
– Антоний, – прозвучало в ответ. – Антоний из Альбарены.
И опять тишина. Альбарена, подумал Бруно, никогда не слышал про Альбарену. Или…
– Ты когда-нибудь слышал про Альбарену? – спросил мужчина, словно прочитав его мысли.
Бруно, сам того не осознавая, покачал головой, и тут же последовало разъяснение.
– Это один из старейших городов на Ступне Тапала.
Бруно вздрогнул. Повернулся спиной к двери Косточки и замер, теребя дудку в руках, стуча пятками об пол так, что чашка с водой опрокинулась. Словно ощутив его смятение, мужчина проговорил:
– Не бойся, я связан. Я заперт в Косточке под Мякотью внутри Кожуры храма Прими внутри Медии внутри Инфими в Альрауне на Ступне Тапала в Мире.
– Миры внутри миров… – задумчиво прошептал Бруно.
Казалось, кто-то обращался к нему извне, из отдельного и незримого порядка вещей, и это ужасно тревожило. Слыша голос узника, он словно чувствовал, как пороги Тауша смещают косяк Мирской двери, и как будто – да, как будто – переставал быть Бруно, а делался некоей формой, искажавшей человека, и ему казалось – всего лишь казалось, – что он стиснут переплетом книги, которую читает вслух некий ученик, сам, в свою очередь, попавший в переплет, и так далее, до бесконечности. Ему захотелось встать, пойти в библиотеку и там поискать себя среди страниц.
– Странный тебе выпал жребий, Бруно, – снова заговорил мужчина. – День за днем охранять сколоченную из дерева каморку, пока братья трудятся в храме или в Альрауне.
– У каждого ученика свое место, – сказал ему Бруно.
– Да, ты прав, прошу меня извинить: у каждого ученика свое место. Тот, который ко мне приходит…
Бруно заволновался.
– Как его зовут?
– А тебе какое дело? – спросил парнишка.
– Я когда-то был таким же. Как будто вижу себя в нем…
– Ты был учеником?
– Да, – сказал узник.
– Он ученик-голос.
– В смысле?
– Его голос принадлежит не ему, а Отче, но лишь когда они соприкасаются. Отче не может говорить.
– Я не был таким.
– Таким, как Карм?
– Это его имя? – спросил узник, и Бруно, осознав, как легко раскрыл имя брата, умолк.
– Помнишь, что я сказал тебе про имена?
Бруно устыдился – как запросто он пожертвовал Кармом в бесполезной битве, победить в которой у него не было ни единого шанса.
– Карм, значит. Я не был таким, как он. Мой святой не держал меня при себе. У меня были другие обязанности.
Тишина.
– Я был больше похож на тебя, – сказал мужчина за дверью.
– Нам не следует разговаривать, – проговорил Бруно.
– Верно, не следует, и все-таки мы разговариваем. И все же, до чего несправедлива эта наша битва сквозь деревянную дверь… – отозвался Антоний.
– В каком смысле? – спросил Бруно. – Я знаю твое имя, и ты сказал…
Но узник умолк надолго. Бруно все это время сидел и думал, надо ли пойти к Карму и сказать, что человек в Косточке с ним разговаривает и искушает, или лучше остаться. Он поразмыслил как следует, потом вскочил и повернулся к выходу. Он принял решение.
– Как его назвали? – внезапно спросил Антоний.
Бруно остановился.
– Кого?
– Обгорелого, – ответил узник.
– Обгорелого… – повторил Бруно. – Откуда ты про него знаешь?
– Я все знаю про обгорелого. Как его назвали мэтрэгунцы?
– Не скажу, – ответил Бруно, но не ушел, а плюхнулся обратно на табурет, как будто невидимая рука остановила его, и непостижимые пальцы заставили вернуться к обязанностям ученика.
Парнишка вновь сжал дудку в руках, и мысли его забегали по кругу: он мчался за Лили, она – за Игнацем.
– Не скажу, – повторил Бруно, затем прибавил: – Что ты о нем знаешь?
– О нем? – спросил Антоний, и Бруно как будто расслышал в вопросе узника очертания улыбки. – Ладно, пусть будет он. Я его привез.
– Как это?
– Очень просто, юный Бруно Малец с телом из Альрауны и душой из Кра, я его привез в этот город одной чрезмерно длинной зимней ночью. Уложил на ступени церкви и даже увидел, как его забрали те, кто хотел о нем позаботиться.
Это ничего не значит, подумал Бруно, об этом мог узнать любой – весь город слышал, что Игнаца нашел на ступенях церкви Сарбан, и весь город об этом сплетничал. Откуда мне знать, спросил себя Малец, что этот человек не пересказывает услышанное от других, да и только?
– Давай прекратим этот разговор! – взмолился парнишка.
– Давай, – согласился Антоний, и оба надолго замерли в молчании.
В полуденной тишине Бруно услышал суету храма сквозь деревянные стены. Опять что-то случилось, и Бруно должен был узнать, но стоило ему встать с табурета, как появился один из младших учеников с глиняной миской, над которой витал заманчивый аромат токаны.
– Поешь, пожалуйста, – сказал мальчик, и Бруно поблагодарил.
Мальчишка сел рядом и стал ждать, пока брат все съест.
– Я должен отнести миску на кухню, – объяснил он, и Малец кивнул, а потом спросил:
– Что происходит снаружи?
– А? – Мальчишка успел погрузиться в свои грезы.
– Что за шум во дворе?
– Ох, это братья из города вернулись. Они дошли до Инфими и, вроде, наткнулись на крысолюдов в тамошней корчме. Но вырвались, а крысюки удрали в Бурта-Вачий, но когда братья попытались войти, бандиты Полчеловека их не пустили – дескать, не проникли туда ни люди, ни крысы, ни крысолюды, а если и проникли, то их уже выгнали, так было сказано. Дескать, не надо превращать Бурту в наше поле боя.
– И что теперь?
– Теперь Карм хочет встретиться с Полчеловека и поговорить об этом с глазу на глаз.
Бруно кивнул и сказал лишь одно:
– Да пребудет с тобой слово, брат.
И протянул пустую миску.
– Да пребудет с тобой слово, – ответил мальчишка и ушел.
Бруно опять остался наедине с Антонием, который, однако, не произнес ни слова. Тепло от токаны в желудке немного успокоило парнишку. Потом он вспомнил, что ни разу за несколько недель, пока караулил Косточку, не видел, чтобы узнику давали еду. Самому Бруно приносил кто-то из младших и ждал, пока он доест, а потом уходил с пустыми тарелками, а вот к Антонию из Альбарены не приходил никто. Или он не ел, но это бред, сказал себе Бруно, или он получал пищу через другую часть Плода. Значит, кто-то другой – не только Карм – имел доступ к Косточке. Пока Малец об этом размышлял, вошел ученик, который должен был его сменить на дежурстве. Бруно осмелился перед уходом спросить брата, доставляли ли еду в Косточку во время его вахты. Парнишка нахмурился и спросил, с какой стати. Бруно неопределенно взмахнул руками, пожал плечами и сказал: