ром, где не'Люди решили сделать все наоборот и спустились под землю, чтобы творить свои миры, миры вверх тормашками, где слова вывернуты наизнанку, а мысли прячутся в закутках. Но, Бруно, мальчик мой, кто в силах разобраться, где добро, а где зло, ведь если спуститься в не'Мир, ты узнаешь, что именно человек из Мира – тот, кто ходит вниз головой и говорит шиворот-навыворот, и ты, возможно, удивишься, но не'Люди боятся людей, совсем как те боятся не'Людей. Что касается Альбарены – той, что в колодце, – то, когда давным-давно там поселились люди, под ними, под землей, обосновались не'Люди. Немногие боги, оставшиеся в Первом Слове, были грустны и расстроены, они хотели вернуть своих братьев и сестер домой. И вот Салларина вышла из Первого Слова, отправилась к жителям Альбарены, чтобы их уговорить. Они сомневались и колебались, и в конце концов сдались, решили спуститься вместе с Саллариной под землю, чтобы примирить народы и вернуться в древние сады Первого Слова. Люди под предводительством Салларины начали копать, в основном голыми руками, потому что еще не овладели в полной мере человеческими ремеслами, и трудились целые поколения, породив таким образом ту громадную яму, которую мы сегодня зовем в честь богини: Колодец Салларины. Но не всем это нравилось, и часть людей осталась на краю колодца, в то время как остальные спустились. Прошли сотни, тысячи лет, и все научились отличать обитателей глубин от тех, кто жил снаружи, по цвету кожи – у первых она бледнее – и особенно по ногтям, ибо мягкая земля с вкраплениями липкой глины остается под ними навсегда. Так ученики святого Нифы из Альбарены научились читать будущее любого жителя Ступни Тапала по ногтям. Но где-то посреди дороги вся процессия остановилась, а по какой причине – никто не знает, может, на этот раз между богиней и людьми возник новый разлад из-за того, что Салларина вечно пыталась им напомнить, что на самом деле они тоже боги, и не должны пребывать под землей, бледные и с грязными ногтями. Скандал в Колодце Салларины вновь разделил народы, и многие остались там, куда дошли, однако богиня продолжила путь с горсткой верных спутников. Они шли, шли и через некоторое время (а люди к нему начали привыкать, в отличие от Салларины) прибыли к не'Людям. Затеяли переговоры, но без малейшего успеха. Что там случилось, никто не знает наверняка, но спустя годы лишь одной живой душе удалось выбраться из-под земли и вернуться к жителям Альбарены. Город на краю колодца успел вырасти, раскинуться во все стороны и вниз, прямо на стенках появились церкви, дома, больницы и школы, мосты соединяли одну сторону с другой, и бледные братья из колодца помирились и перемешались с румяными братьями, живущими наверху. Лишь в легендах, вроде той, которую я сейчас тебе рассказываю, между ними есть различия, потому что если отправишься в Альбарену сейчас, то увидишь и таких, и сяких, но никто не скажет, что они не похожи друг на друга, пусть это и заметно невооруженным глазом. Лишь один стоит одной ногой в мифе, другой – в реальном мире: Нифа, тот, кто в одиночку выбрался из-под земли, побывав у не'Людей, и после стольких лет, проведенных там, он обрел дар предвидения и начал собирать учеников. Был этот Нифа первым Искателем Ключа, а я, дорогой мой Бруно Крабаль, последний.
С этими словами Антоний замолчал.
Бруно Малец и сам умолк, впустив в себя последнюю крупицу истории и нежданную весть о том, что в Косточке Отче со своими учениками – то есть вместе с самим Бруно – держали в плену святого Ступни Тапала… одного из последних…
– Но… – проговорил мальчик. – Как?.. Почему ты здесь? И… как это, последний? Как может святой быть последним в своем ордене? У тебя нет учеников?
– Их всех перебили, – ответил Антоний, – святые и ученики со всего мира, и потому я, святой Антоний из Альбарены, последний в роду, чтец судьбы по ногтям, некогда Искатель Ключа, а теперь – Хранитель Ключа.
Бруно спросил:
– Хочешь сказать, что знаешь изначальное слово? То, которое сеет в душах Людей и не'Людей скандал и примирение?
И Антоний ответил, что да, а потом умолк. Парнишка взглянул на свои ногти и попытался увидеть что-нибудь (кого-нибудь?) в полосочках на ногтевой пластине, что угодно (кого угодно?), однако его взгляд не мог проникнуть в эту тайну.
В Бурта-Вачий безраздельно царила лень. Те, кто не воровал в Медии, попрошайничали в Прими, а те, кто не попрошайничали в Прими, лениво слонялись по двору в Инфими, в Бурта-Вачий со всеми ее глубинами и высотами, где заблудшие дети города, которые не стали ни подмастерьями в Альрауне, ни учениками над ней, служили Полчеловека и творили беззакония. Глубоко в Бурте, под городом, Полчеловека все еще размышлял над разговором с красивым молодым человеком, тайным повествователем Альрауны. Не многовато ли главарь рассказал ему? Не раскрыл ли невольно какую-то из тайн Урода-с-платформ? Его долг заключался в том, чтобы беречь беспризорников, а не жертвовать ими ради чужих интересов. Он крутил и вертел в мыслях услышанное от повествователя, как вдруг поднялся неимоверный шум и гам.
– Полчеловека! – кричали оборванцы. – Они… они на нас напали!
– Кто? – крикнул Полчеловека. – Кто на нас напал?
– Идет битва, хозяин, но мы тут ни при чем; никто из нас ее не начинал, и она нас не касается. Клянемся!
– Возьмите меня! – рявкнул Полчеловека. – Несите меня!
Один из беспризорников посильнее взял хозяина на руки и поднялся по лестнице к свету. Все это время Полчеловека направо и налево призывал к оружию, и повсюду из погруженных во тьму ниш в стенах высовывали головы оборванцы, грязные и взъерошенные, выбирались из убежищ и по ступенькам шли вслед за своим главарем, гремя вилами и топорами. Полчеловека вел армию попрошаек на битву, которая их не касалась.
Когда они вышли в залитый тусклым светом двор Бурта-Вачий, Полчеловека вытаращил красивые глаза, не в силах поверить в увиденное: три войска схватились на территории его королевства, сея кровь и плач: (во-первых) его собственные ребята, нищие в лохмотьях, оказавшиеся между молотом и наковальней, пытающиеся разнять две группы, набросившиеся на них; (во-вторых) ватага бритоголовых юнцов и парней постарше, в простых длинных одеяниях серого цвета, вооруженных вилами и хорошо заточенными топорами, и (в-третьих), самое ужасное, банда крыс ростом с человека, передвигавшихся на двух ногах, как и их противники, но вместо вил и топоров у них были когти и клыки, вместо щитов – крепкие грудные клетки, а коварные взгляды заменяли им боевой клич.
На мостиках наверху, в окнах, внизу в соломе – всюду была мешанина тел безволосых и волосатых, мелькали то вспотевшие бритые головы, то влажные шкуры крыс, и лохмотья истрепывались пуще прежнего. Всюду царили кровь и грязь.
– Что это?! – рявкнул Полчеловека, и к нему подбежал раненый нищий, начал рассказывать, дескать, все случилось неожиданно, с одной стороны нагрянули юнцы, с другой – крысы, из укрытий бросились друг на друга и начали кусать и рвать, бить и сечь.
– Мы-то при чем?
– Не знаю, хозяин, не знаю – это безумие началось только что и не утихает.
Раздался крик, и к ногам оборванца, который нес Полчеловека, упал бритоголовый ученик. Он не умер, а начал корчиться и стонать.
– Взять его! – приказал Полчеловека, и трое нищих подхватили юнца в сером, унесли в подземные покои своего главаря.
– Ты сказал, что знаешь про Игнаца, – проговорил Бруно, и его голос в тишине Косточки прозвучал неестественно.
– Знаю, – ответил Антоний.
– Но каким образом?
– Я его привез.
– Откуда?
– Никаких чудес, мальчик, – сказал Антоний. – Я его встретил холодным осенним днем в многолюдной крепости, куда меня занес то ли случай, то ли судьба – только вот не знаю, чья. Никаких загадок. Он спал под каштаном на обочине, завернувшись в лохмотья.
– И зачем ты взял его с собой?
– Мы немного поговорили, чтобы разогнать тоску, потому что оба давно покинули родные места и стали скитальцами, которым негде преклонить голову. Сидели рядом, болтали о пустяках, я уловил его акцент и спросил, откуда он, и мой новый знакомый поведал о деревне, где родился, так что я понял: Фрид – а его так зовут, не Игнац, – да, Фрид, как я уже сказал, оказался одним из тех, кто умеет верно произносить слова. Я, конечно, промолчал и не выдал своего интереса, но как-то умудрился провести с ним день и ночь, пока не удостоверился окончательно, что Фрид – то есть твой Игнац – владеет искомым словом. Я ему хорошо заплатил, и он стал моим спутником. Куда я шел, туда и он. Несколько месяцев он провел рядом со мной, переживая хорошее и плохое, помогал в трудную минуту, шутил в минуту веселья.
– У него уже были ожоги? – спросил Бруно.
– Нет, ученик, не были. Он был очень красивым юношей, высоким, голубоглазым, кудрявым и широкоплечим – настоящим красавцем с широкой грудью, сильными руками и неутомимыми ногами. Но однажды… – Антоний не договорил.
Бруно выждал несколько секунд и нарушил молчание.
– Что случилось однажды?
За дверью Косточки раздался тяжелый вздох и, кажется, снизу повеяло холодным воздухом из легких святого Антония.
– Однажды его лицо было обезображено, а язык – сожжен безжалостным огнем, который вспыхнул случайно. Вот как все случилось: мы остановились в трактире «Гнилой зуб» – тот еще клоповник, конечно, однако нам больше негде было переночевать. Я заплатил за комнату с двумя кроватями и щедрый ужин на двоих. Нам принесли все, чего мог пожелать желудок, – вино, пиво, ветчину, соленую брынзу, лепешки с тмином, шоколад, – а также прочее, нужное для расслабления: двух девиц, умевших хорошо петь. Тут прошу меня простить, но ты и сам уже не мальчик, так что все понимаешь без лишних слов, и я на этом остановлюсь. Перейду сразу к тому моменту, когда я проснулся от воплей и суматохи в комнате и вскочил в испуге. Понятия не имею, что случилось – может, Фрид во сне дыхнул девушке в ухо, она начала визжать и метаться. В какой-то момент она перевернула масляную лампу возле кровати, и в комнате взметнулись языки пламени. Все заволокло дымом, и я потерял сознание. Очнулся в соседнем городе – мне сказали, что миновало несколько дней, – когда прошла лихорадка, и после пожара отделался несколькими ожогами. А вот бедолага Фрид изжарился по-настоящему, цирюльники, медики и аптекари едва сумели его спасти. Когда он пришел в себя и попытался заговорить, оказалось, что глотка его выжжена изнутри, и я ужаснулся – какой же из меня Хранитель Ключей, если ключа больше нет? Да, я потерял свой ключ; я знал, кто он и где он, я его видел собственными глазами на соседней койке, но не мог им завладеть. Мой ключ был утрачен навеки. Когда мне наконец удалось оттуда уйти, я взял его с собой – положил в повозку и приволок в Альрауну, потому что знал, что здесь его примут должным образом, потому что в городе нет святого, зато есть новый священник – а я знаю, что бывает, когда в городе, который позабыл своего святого, появляется новый священник. И я оставил Фрида здесь ради его же блага.