Будучи заместителями Б. Кузнецова, мы занимали равные посты. Я был первым заместителем по экономике и финансам, он – по «социалке». Однако на встречи с участниками многочисленных митингов протеста, пикетов, чаще всего «социальщиков», как правило, выходил я (или «простой зам» Владимир Боев), за что и получал от митингующих по полной программе. ГВ старался «не лезть на рожон». Однако из этого не следует, что он проявлял трусость, «дрейфил», как говорили мы в далекие времена.
Осторожность, склонность к всеобщему компромиссу он проявлял до поры до времени, пока в резких телодвижениях не возникало острой необходимости. Если же становилось ясно, что дальнейшая ситуация складывается не в его пользу или требует четко ответить на вопрос типа «ты за белых или красных», он поступал решительно и твердо, гнул свою линию до конца.
Как правило, эта линия его поведения совпадала с моей. Например, во время августовского путча 1991 года. Первые руководители области Михаил Быстрянцев и Рудольф Швабский, явно не сочувствовавшие Б. Ельцину, растерялись и заняли выжидательную позицию. Г. Игумнов, хотя подвигов не совершал, но при своих небольших погонах все же действовал. И попал в масть. Видимо, это не было случайностью: позднее он явно не насиловал себя, поддерживая «демократов», рыночную экономику. О его демократической предрасположенности свидетельствует случай, о котором он рассказывал мне сам.
После свержения Н. Хрущева, работающему в Кизеле ГВ попал самиздатовский экземпляр поэмы, посвященной Никите Сергеевичу. Запомнился (и понравился) следующий куплет:
Насмешили всю Европу,
Проявили простоту:
Десять лет лизали жопу,
Оказалось, что не ту.
ГВ имел неосторожность текст перепечатать, поделился удовольствием с кем-то из знакомых и вскоре… был вычислен КГБ. Все закончилось без особых последствий, хотя страха он натерпелся.
Этот безрассудный по тем суровым временам поступок говорит о многом.
В моих глазах он явно прибавил ГВ очков.
К началу 1992 года мои отношения с ГВ тянули на пять с плюсом. Именно тогда на одном из деловых «мальчишников» он назвал меня другом и братом. Такой степени родства я не ощутил. Но восприятие единодушия, взаимопонимания, комфортной атмосферы сотрудничества и просто человеческой симпатии присутствовало у меня в полном объеме. В не меньшем объеме я воспринимал и наше равенство.
Для этого, как мне представлялось, было немало оснований. У нас были совершенно одинаковые погоны. Практически равными были зоны ответственности, сферы влияния. Мои финансово-экономический, внешнеэкономический и природно-ресурсный блоки были нисколько не легковеснее его «всего остального». Мы были почти ровесниками (я на три года старше). Оба по характеру – «бойцы». Конкурентоспособны по части юмора и лидерства в застольях (он – постоянно, я – по настроению). У каждого из нас были свои преимущества, сумма которых тоже была близка по величине. Я был доктором наук, профессором, у него был большой опыт аппаратной работы. В доперестроечные времена он занимал посты выше меня, но за два последних года звезд на моих «погонах» стало побольше. На момент начала нашей совместной работы он лучше знал людей из аппарата, имел свою готовую команду. Я, не имея «своих», что-то терял, но не был обременен какими-либо обязательствами…
О нашем равенстве я неоднократно с явным удовольствием говорил при ГВ (и Б. Кузнецове), не улавливая при этом отрицательных эмоций. И романтически считал, что его отношение к нашему «равновесию», как минимум, позитивное…
Одной из первых совместных с ГВ акций была «экспроприация» нового здания обкома КПСС, где и поныне располагается администрация области. На здание, не без основания, претендовали городские власти. Не став дожидаться окончания дебатов, мы приняли решение о переезде руководства и основных служб явочным порядком. Подготовка была проведена по всем правилам конспирации. За один день операция была завершена.
С переездом в новое здание связан и первый – в общем-то, смешной – прокол ГВ перед своим «другом и братом». Еще во время рекогносцировки (осмотр перед «штурмом»), оказалось, что из всех кабинетов, доставшихся администрации области, лишь два имеют комнату отдыха. Один, без сомнений, предназначался губернатору. А второй?
Я ожидал, что ГВ заведет разговор на эту тему и, зная его проблемы с «камешками» в почках, готов был уступить (хотя комната отдыха – совсем не роскошь при 12–14-часовом рабочем дне). Но никакого разговора не последовало. Как только началась «операция», исполнители, получившие заранее ценные указания ГВ, шустро потащили его скарб в кабинет с комнатой отдыха… По своим масштабам поступок был далеко не братоубийственным. Но с душком. Он заронил у меня первое легкое сомнение в искренности дружеских чувств, которые ГВ так энергично демонстрировал.
Наши с ГВ кабинеты имели общую приемную, и это было очень «технологично»: пересек три-четыре метра– и можешь общаться напрямую. А потребность в этом была огромная. Жизнь ставила сложнейшие задачи. Большинство из них были новыми не только для меня, но и для всех, включая Е. Гайдара с А. Чубайсом. Реальный спад производства я ощутил не благодаря статистическим отчетам, а из-за того, что вдруг отпала потребность просить начальника Пермского отделения железной дороги Владимира Парфенова подкинуть тому или иному предприятию вечно дефицитные вагоны для отгрузки их продукции. Нечего стало грузить…
Надо было не просто реагировать на уже возникшие проблемы, а предугадывать их, готовиться к их появлению, встречать во всеоружии, «профилактировать», как говорят силовики. В этих условиях нельзя было рассчитывать на чью-либо подсказку. Необходим был собеседник, может быть, оппонент, владеющий ситуацией не хуже тебя. С которым можно говорить без оглядки, выдвигать идеи, вплоть до «завиральных», без риска сойти за сумасшедшего. Собеседник, независимый от тебя, который, в свою очередь, мог сказать все что думает. ГВ идеально соответствовал этой роли. У нас применительно к таким темам даже появился соответствующий термин: «а теперь попробуем от бабы-яги» (т. е. рассмотрим ситуацию утрированно, задирая планку до предела).
В этой атмосфере неприятный привкус эпизода с комнатой отдыха быстро забылся. И мог бы исчезнуть из памяти навсегда, если бы не появление… новых тревожных симптомов.
Губернатор довольно часто бывал в командировках. Исполнять свои обязанности (оставаться «на хозяйстве») он по очереди поручал нам, своим первым заместителям. В командировках бывали и мы, по договоренности подменяя друг друга. Так получалось, что в ту пору я выезжал в командировки в Москву (в администрацию президента, министерства экономики, финансов, природных ресурсов) гораздо чаще, чем ГВ. Подменяя ГВ, я пытался без острой необходимости не влезать в дела его подчиненных. Если этого требовала обстановка, то обязательно информировал о принятых решениях, указаниях. Через какое-то время я ощутил отсутствие подобного со стороны ГВ. Случалось, он давал ЦУ (ценные указания) моим подчиненным в мое отсутствие в течение лишь одного дня, не удосужившись сказать об этом. Более того, пару раз если не отменял, то корректировал мои распоряжения. Опять же, без моего уведомления.
Каждому, наверное, приходилось сталкиваться с тем, что человек, с которым нормально работаешь и который числится в твоих приятелях, сделал что-то не то. Имеются несколько вариантов реагирования на эту нештатную ситуацию.
Первый: усилить внимание к дальнейшему поведению партнера с целью выяснить суть произошедшего. Что это: случайный, досадный сбой или устойчивая негативная тенденция, черта характера, которую ты раньше просто не замечал?
Второй: глядя в глаза партнеру, обратить его внимание на случившееся. По сути дела, потребовать объяснения. Может быть, даже высказать свое «фи».
Третий: делая вид, что ничего не произошло, «спрятать за пазуху» камень, прикатившийся от партнера, и ждать момента, когда он отвернется, чтобы ответить адекватно – «по темечку».
Действия в соответствии с первым вариантом безобидны, но очень продуктивны… Третий вариант для меня принципиально неприемлем. Хотя именно он мог бы оказаться наиболее эффективным. Методом исключения оставалось использовать сочетание первого и второго.
Как для кого, а для меня выяснять отношения, предъявлять претензии – процедура не из приятных. Независимо от того, с кем приходится разбираться: выше-, ниже– или равностоящим. Готовясь к первому объяснению с ГВ, страха не испытывал, но неприятное чувство – сполна. Мысленно набросал текст, суть которого сводилась к аккуратному (одно из любимых слов Б. Кузнецова) напоминанию о святости границ между нашими «епархиями», незыблемости этих границ и о взаимном ущербе от их нарушения. Поставив себя на место ГВ, выдвинул несколько контраргументов. Затем, уже от себя, заготовил ответы на предполагаемые возражения. В общем, подготовился к неприятному, тяжелому разговору. ГВ, как всегда, по-братски встретил, внимательно выслушал мой монолог и заявил, что случившееся – недоразумение, что это следствие торопливости и недоработки подчиненных, что я полностью прав и подобное не повторится.
Все «домашние заготовки», припасенные к дискуссии, остались невостребованными. И, хотя в диалоге с ГВ получился, вроде бы, «счастливый конец», какой-то червячок шевелился где-то глубоко, омрачая радость нежданно легкой победы и торжествующей справедливости.
Червячок шевелился не зря. История повторялась не раз и не два, и каждый раз я пересекал приемную, ГВ обаятельно улыбался, извинялся и… снова вторгался на мои «делянки». Особенно внешнеэкономические.
Какова была подоплека его экспансии? Естественный, как чих, хватательный рефлекс? Или тщательно выверенный стратегический план? Или коктейль того и другого? Тогда в каких пропорциях? У меня нет уверенного ответа на этот вопрос.