[327]. (Но) я скажу: ни познание, ни любовь не объединяют. Любовь воспринимает Самого Бога, покуда Он благ, — и отпади Бог от имени «благо», любовь никогда не могла бы двинуться дальше. Любовь воспринимает Бога под покровом, под одеянием. А разум поступает не так; разум берет Бога таким, как Он в нем познается. Но и он ни за что не постигнет Его в море Ему присущей бездонности[328]. Я говорю: над сими двумя, разумом и любовью, простирается милосердие. В высшем и наичистейшем, какое Бог только может соделать, Он творит милосердие.
Один учитель прекрасно сказал, что в душе присутствует нечто потаенное и скрытое и высоко вознесенное, куда не достигнут силы, разум и воля[329]. Святой Августин говорит: как неизреченно то, откуда в первом исхождении Сын исходит от Отца, так есть нечто весьма потаенное над оным первым исхождением, откуда исходят разум и воля[330]. Некий учитель, который лучше многих сказал о душе, говорит, что вся человеческая наука никогда не постигнет того, что есть душа в своем основании[331]. (Чтобы постичь), что представляет собою душа, для этого надобно сверхъестественное знание. Ибо мы ничего не знаем о том, откуда силы из души исходят в дела, об этом нам известно немногое, но этого недостаточно. — Что есть душа в ее основании, об этом никому не известно. Если об этом что-то возможно узнать, то сие должно быть сверхъестественным; сие должно источаться из благодати; там Бог творит милосердие. Аминь.
ПРОПОВЕДЬ 8
О мучениках читают, что «они умирали от меча». Наш Господь сказал Своим апостолам: «Блаженны вы, когда страдаете за имя Мое»[333].
Он говорит: «они умирали». Первое (когда сказуется. — М.Р.), что они суть мертвы, означает, что страдание в этом мире и в этом теле, подошло к концу. Святой Августин говорит: всякое страдание и тяготы труда завершаются, но награда, которую за них дарует Бог, пребывает вовек[334]. Кроме того нам следует помнить, что вся эта жизнь смертна, что не надо бояться никаких бед и трудов, угнетающих нас, ибо у них есть окончание. А в-третьих, нам надлежит держать себя так, словно мы умерли, дабы нас не касалось ни страдание, ни горе. Некий учитель утверждает, что неба ничто коснуться не может[335]; он имеет в виду, что тот человек есть человек горний, если для него все вещи не столь велики, чтобы коснуться его. Один учитель спрашивает: если все творения столь ничтожны, как же тогда получается, что они так легко отвращают от Бога? Ведь душа в своем наименьшем все-таки ценнее, чем небо и всякие твари. И отвечает[336]: это получается из-за того, что человек мало обращает внимания на Бога. Если бы он не пренебрегал Богом, как и положено, то едва ли когда-нибудь смог бы преткнуться. И сие — благое учение, что человек должен соблюдать себя в этом мире, как будто бы мертвым. Святой Григорий говорит: Богом никто не может обладать в полной мере, разве что тот, кто в полную меру мертв для этого мира[337].
Четвертое наставление — важнейшее. Сказано, что «они умирали». (Но) смерть дает им бытие. Один учитель говорит: природа никогда не разрушает без того, чтобы дать (за это) что-нибудь лучшее. Если воздух становится огнем, то сей — благородней. Когда же воздух превращается в воду, то это есть разрушение и извращение[338]... И если так поступает природа, то тем более Бог: Он никогда не разрушит без того, чтобы даровать лучшего. Мученики умерли и утратили жизнь, но обрели бытие. Один учитель утверждает: наиболее благородное — это бытие, жизнь и сознание. Сознание выше жизни и бытия, ведь сознавая, оно тем самым обладает жизнью и бытием. А с другой стороны, жизнь благородней бытия или сознания, как это бывает у дерева, которое живет, в то время как камень лишь существует. Теперь возьмем бытие обнаженным и чистым, каким оно пребывает в себе: тогда бытие выше познания или жизни, ведь тем, что существует, оно включает (в себя) познание и жизнь[339].
Они утратили жизнь и обрели бытие. Один учитель говорит, что Богу ничто так не подобно, как бытие. Насколько что-нибудь имеет бытие, настолько оно подобно Богу. Некий учитель утверждает: бытие столь чисто и столь высоко, что все, что является Богом, является бытием[340]. Бог не осознает ничего, разве что бытие; Он не ведает ничего, кроме бытия, — бытие есть Его круг. Бог не любит ничего, помимо Своего бытия; Он не помышляет ни о чем, за исключением Своего бытия. И я скажу: все твари суть бытие. Некий учитель говорит, что некоторые создания столь близко расположены к Богу и так напоены Божественным светом, что сообщают бытие прочим творениям[341]. Это неверно, ведь бытие настолько высоко, чисто и родственно Богу, что никто не способен даровать бытия, кроме Бога в Себе... Подлинная сущность Бога есть бытие. (Хотя), как говорит некий учитель, одно творение может вполне сообщать жизнь другому (творению)[342]. Поэтому на бытии основано все, что как-то имеется. Бытие есть первое имя. Все, что испытывает недостаток, является отпадением от бытия. Вся наша жизнь должна бы стать бытием. Насколько же наша жизнь — бытие, настолько она — в Боге. Насколько наша жизнь заключена в бытии, настолько она родственна Богу. Какая-то жизнь может быть весьма несущественной, но если ее воспринять, поскольку она есть бытие, то она благородней всего, когда-либо получавшего жизнь. Я уверен, что если бы душа познала самое малое, обладающее бытием, то она никогда не отвернулась бы от этого даже на миг. Самое малое, что познают в Боге — да, пусть познают даже цветок, когда он имеет бытие в Боге — благородней целого мира. То малое, что имеется в Боге, лучше, поскольку оно обладает бытием, чем познать ангела[343].
Если бы ангел обратился к познанию тварей, то настала бы ночь. Святой Августин говорит: когда ангелы познают творения без Бога, то это есть свет вечерний; а когда они познают творения в Боге, то это есть утренний свет. Когда же они познают Бога, каков Он — только в самом себе бытие, то это есть светлый полдень[344]. Я скажу: человеку следовало бы принять и осмыслить, что бытие столь благородно. Не бывает столь ничтожных творений, которые не стремились бы к бытию. Гусеницы, когда падают с деревьев, забираются вверх по стене, дабы сохранить свое бытие. Бытие столь благородно. Мы воспеваем смерть в Боге, чтобы Он нас перенес в бытие, которое лучше, чем жизнь; бытие, в котором живет наша жизнь, — в нем наша жизнь становится бытием. Человеку следует добровольно вручить себя смерти и умереть, чтобы стяжать лучшее бытие.
Я иногда говорю, что древесина благородней, чем золото; сие весьма удивительно. Камень, поскольку он имеет бытие, благородней Бога и Его Божества, лишенных бытия, если у Него, разумеется, можно было бы отнять бытие... Это должна быть очень крепкая жизнь, в которой оживают мертвые вещи, в которой даже самая смерть становится жизнью. Богу, — для Него ничто не мертво; все вещи имеют в Нем жизнь. «Они умерли», говорится в Писании о мучениках, и перенесены в вечную жизнь, в ту жизнь, где жизнь является бытием. Надо быть до основания мертвым, чтобы нас не касались ни радость, ни горе. Что следует познавать, то следует познавать в его первопричине. Никогда правильно не познаешь вещь саму по себе, если не познаешь ее в первопричине. (И) никогда не будет познанием то, что не познает нечто в его явленной причине. Так вот и жизнь никогда не может стать завершенной, если не будет возведена к своей явленной причине, где жизнь является бытием, каковое обретает душа, когда умирает до основания, чтобы нам жить в той самой жизни, в которой жизнь является бытием. Что же препятствует нам оставаться в бытии постоянно? — На это указует некий учитель и говорит: сие следует из того, что мы касаемся времени. Что касается времени, то подвержено смерти[345]. Один учитель говорит: бег неба вечен; и верно, что от него происходит время, но это случается в отпадении; (само же) оно в своем беге вечно, оно ничего не знает о времени[346]. И это-то указует на то, что душа должна быть перенесена в чистое бытие. Другое (что препятствует находиться в бытии. — М.Р.) — это когда что-то содержит в себе противоречие. Что такое противоречие? Радость и горе, белое и черное — это находится в противоречии, и оно не остается в бытии.
Некий учитель говорит: душа для того дана телу, чтобы ей стать очищенной[347]. Будучи отделена от тела, душа не имеет ни разума, ни воли. Она одна. Она не располагает той силой, посредством которой могла бы взойти к Богу. Душа, конечно, имеет ее в своем основании как в своем корне, однако не в действии[348]. Душа очищается в теле, дабы собрать воедино то, что рассеяно и вынесено на поверхность... Когда то, что пять чувств выносят наружу, обратно возвращается в душу, она обретает единую силу, где объединяется все. Кроме того душа очищается в упражнении добродетелей, то есть когда она достигает той жизни, которая собрана в единое целое. В том и состоит душевная чистота, что душа, очищаясь от жизни раздельной, восходит в объединенную жизнь. Все разделенное в низших вещах собирается вместе, когда душа поднимается в жизнь, не знающую противоречий. Как только душа восходит в свет разума, она забывает о противоречиях. То же, что выпадает из этого света, подлежит смерти и умирает. Третье, в чем заключена душевная чистота, это то, что душа ни к чему не склоняется. Все, что склоняется к чему-то иному, то гибнет и не может стоять.