Один раз я сказал: единство объединяет всякое множество, но множество не объединяет единства. Когда мы поднимаемся над всеми вещами и когда возвышается все, что находится в нас, ничто нас не тянет. Что подо мной, то не давит меня. Если я помышляю только о Боге, так что кроме Бога надо мной нет ничего, то мне ничто не становится тяжким, и ничто так скоро не обременяет меня. Святой Августин говорит: Господи, когда я склоняюсь к Тебе, то у меня отнимаются всякая тягота, страданье и труд[400]. Когда мы переступили время и относящиеся ко времени вещи, то стали свободными и во всякое время веселыми; и тогда наступила полнота времени и тогда Сын Божий родился в тебе. Я однажды сказал: когда время исполнилось, Бог послал Своего Сына[401]. И если в тебе что-нибудь кроме Сына родится, то не имеешь ты Духа Святого, и нет в тебе действия благодати. Источником Духа Святого является Сын. Не будь Сына, не было бы Духа Святого. Духу Святому неоткуда больше источаться и распускаться, как только из Сына. Где Отец рождает Своего Сына, там Он дает Ему все, что имеет в Своем бытии и в Своем естестве. В этом даянии изливается Святой Дух. И в том еще состоит произволение Божье, чтобы отдать Себя полностью нам. Сие случается так же, как происходит с огнем; когда он стремится втянуть в себя древесину и, наоборот, себя в древесину, то обретает древесину неподобной себе. Ему нужно время. Сперва он делает ее теплой и раскаленной, и вот она уже дымит и трещит, ведь она ему не подобна. А затем, чем горячей становится древесина, тем больше она утихает и успокаивается; и чем подобней огню, тем умиротворенней она, пока совсем не превратится в огонь. Если огню надлежит принять в себя древесину, то должно быть изгнано всякое неподобие.
Сказать по правде, она же есть Бог: если ты кроме Бога на что-то взираешь или помимо Бога чего-то взыскуешь, то дело, которое ты совершаешь, — оно не твое и тем более не Бога. На что ты в деле взираешь как на конечную цель, то и является делом. Что во мне действует, то и есть мой отец, и я ему подчинен. Невозможно, чтобы в природе было два отца, в природе отец может быть только один. Когда прочие вещи изведены вон и «исполнены», происходит это рождение. Что наполняет, то простирается до самых краев и в том нет нигде недостатка; оно имеет ширину и длину, высоту, глубину. Если бы то имело (лишь) высоту, но не ширину, длину, глубину, то оно не могло бы заполнить. Святой Павел говорит: «Просите, чтобы вы могли постигнуть со всеми святыми, что ширина и долгота, и глубина и высота»[402].
Оные три измерения указуют на тройное познание. Одно — чувственное. Глаз созерцает весьма отдаленные вещи, которые находятся за его пределами. А другое — разумное, и оно много выше. Третье (измерение) указует на благородную силу души, сия столь возвышена и столь благородна, что постигает Бога в Его обнаженном собственном бытии. Эта сила не имеет ни с чем ничего общего. Из ничто она творит нечто и все... Она не ведает о вчерашнем и позавчерашнем, о завтрашнем и послезавтрашнем дне, ибо в вечности нет ни вчера, ни завтра, там — одно сплошное сейчас[403]; в нем — ныне то, что было назад тысячу лет, и то, что случится через тысячу лет, да и то, что происходит по ту сторону моря. Сия сила берет Бога в Его ризнице. Одно писание говорит: в Нем, Им и через Него[404]. «В Нем» — это в Отце, «Им» — это в Сыне, «через Него» — это в Духе Святом. Святой Августин говорит некое слово, которое звучит совсем непохоже на сказанное, и все же оно вполне подобно ему: не истина — то, что в себе не заключает всей истины[405]. Вот эта-то сила и берет все вещи в (их) истине. Никакая вещь от этой силы не скрыта. В одном писании сказано: мужам подобает быть с непокрытой главой, а женам — с покрытой[406]. Жены — это низшие силы, они должны быть покрыты. Муж есть оная сила, ей и быть обнаженной и непокрытой.
«Что будет младенец сей?». Недавно я сказал некоторым людям, которые, возможно, присутствуют здесь, одно словечко и говорил так: нет ничего сокровенного, что не открылось бы[407]. Все то, что представляет собою ничто, должно быть отложено и сокрыто, чтобы об этом никогда даже не думать. О ничто нам не нужно знать ничего и с ничто нам не надо иметь ничего общего. Все творения суть чистое ничто. Что — ни здесь и ни там, и в чем — забвение всяческих тварей, в том — полнота всякого бытия. И я говорил: в нас не должно быть чего-либо сокрытого, что не следовало бы полностью открыть Богу и полностью Ему передать. В чем бы мы себя ни нашли, будь то в силе иль в немощи, в благополучии или в страдании, и к чему бы мы в себе не обнаружили склонность, от того нам надлежит отдалиться... Воистину, откроем мы Ему все — и Он нам в ответ откроет все то, что имеет, и не скроет от нас, воистину, ничего из того, что может подать: ни мудрость, ни истину, ни сокровенное, ни Божество и вообще ничего. Ей-ей, это верно так же, как то, что Бог жив, если мы Ему, конечно, откроемся. Ну а если мы Ему ничего не откроем, то что ж удивляться тому, что и Он нам ничего не откроет, ибо сие должно быть именно одинаково: мы — Ему, а Он — нам.
Как не посетовать на людей, мнящих о себе весьма высоко, что они-де с Богом едины? И (при том) они совсем не бесстрастны[408], и цепляются во благе и в горе за ничтожные вещи. Они очень далеки от того, что мнят о себе, — прельщаются много и много хотят. Я как-то сказал: кто ищет ничто, тот и обрящет ничто, кому он на это пожалуется? Он нашел то, что искал. Кто чего-то взыскует или страстно желает, тот взыскует и страстно желает ничто, и кто просит о чем-то, тот получит ничто. Но кто ничего не взыскует и ничего не желает, кроме одного только Бога, тому Бог откроется и дарует все, что тайно имеет в Своем Божественном сердце, дабы сие стало ему свойственно не иначе, как свойственно Богу, ни меньше, ни больше, если он, без какого-либо посредничества, лишь к Богу стремится. Что же странного в том, что больному не нравятся еда и вино? Он не воспринимает вино и еду в соответствии с их собственным вкусом. Язык имеет покров и некое одеяние, с помощью которого чувствует вкус и которое горчит сообразно болезненному естеству той или иной хвори. Никак не удается пробиться туда, где имеется вкус. Больному мнится некая горечь. Что же, он прав, ибо и должно быть горько с таким облачением и из-за такого посредства. Не убрать его — ничто не будет иметь того вкуса, какой ему подобает. Пока посредничество не убрано с нас, Бог никогда не станет нам вкусен Своим собственным вкусом, и жизнь наша будет для нас весьма тяжела и горька.
Один раз я сказал: девы следуют прямо за Агнцем, куда бы Он ни пошел[409]. Некоторые здесь (и впрямь) девы, а иные — не девы, но еще надеются девами стать. Те суть истинные девы, кто следует Агнцу, куда бы Сей ни пошел, в скорби, как в радости... Другие следуют за Агнцем, пока путь тянется в сладости и покое; а когда он пролегает через печаль, непокой и труды, они отворачиваются и не следуют больше за Ним. Право, это не девы, как бы ни были они похожи на них. Некоторые говорят: вот, Господи, я вполне могу достичь этого в чести, богатстве и покое. Ей-ей, если б Агнец так жил и шел этим путем, то и я допустил бы, чтобы вам по нему следовать. Истинные же девы бредут за Агнцем в тесноте и на воле, куда бы Он ни побрел.
Когда время исполнилось, родилась «благодать». Чтобы на нас все вещи исполнились, дабы и в нас родилась Божественная благодать, в этом помоги нам, Боже. Аминь.
ПРОПОВЕДЬ 12
Слово, которое я произнес на латыни, изрекает вечная Премудрость Отца и оно звучит так: «Слушающий Меня не постыдится», — а если чего-то и постыдится, то устыдится того, что стыдится. «Трудящийся во Мне не погрешит. Кто Меня возвестит и излучит, возымеет вечную жизнь»[411]... Каждого из этих трех слов, которые я произнес, хватило бы для проповеди.
Сперва я хочу поговорить о том, что изрекает вечная Мудрость: «Слушающий Меня не постыдится». Кто должен услышать вечную Мудрость Отцову, тому надлежит быть внутри и надлежит быть в дому и надлежит быть единым, и тогда он сможет услышать вечную Мудрость Отца.
Существуют три вещи, они нам мешают, так что мы не слышим вечного Слова. Первое — телесность, второе — множественность, третье — временность. Если бы ты превзошел эти три вещи, то ты жил бы в вечности и жил бы в духе и жил бы в единстве и пустыни, и там услышал вечное Слово. Наш Господь говорит: «Никто не расслышит Моих слов и учения, если прежде не оставит себя»[412]. Ибо тот, кому надо услышать Слово от Бога, должен быть совершенно оставлен. То, что слышит, есть то, что бывает услышано в вечном Слове. Все, чему учит вечный Отец, есть Его бытие и Его естество и все Его Божество. Это-то Он нам вполне открывает в Своем единородном Сыне и нас научает, чтобы и мы стали оным Сыном. Человек, вышедший (из себя) в такой мере, что стал бы единородным Сыном, такому человеку будет присуще все то, что присуще и единородному Сыну. Что Бог творит и чему учит, все то Он творит и тому учит в Своем единородном Сыне. Все Свои дела Бог делает для того, чтобы мы стали единородным Сыном. Когда Бог узрит, что мы — единородный Сын, то бросится к нам так ретиво и так поспешит и поступит именно так, словно все Его Божественное бытие со