[655]. А мы скажем, что блаженство заключено не в познании и не в любви, но в душе есть нечто такое, из чего источаются и познание и любовь. Это самое нечто не познает и не любит, подобно силам души. Кто постигнет его, тот постигнет, в чем скрыто блаженство. Сие не имеет ни до, ни потом и не ждет ничего привходящего, ибо не может выиграть или утратить. Поэтому оно лишено также знания о том, что в нем действует Бог. Оно само скорей есть то самое, что наслаждается собой по образу Божьему. Итак, скажем мы, пусть стоит человек пустым и порожним, да не ведает он и не сознает, что в нем действует Бог; так он сможет стяжать нищету. Учителя говорят, что Бог есть бытие и разумное бытие и Он познает все вещи[656]. Но мы скажем: Бог — не бытие и Он не разумен и не познает ни этого, ни того. Посему Бог пуст от всяких вещей, и посему Он — все вещи. Кто должен быть нищ духом, да станет тот нищ всем своим собственным знанием, дабы не знать ничего: ни Бога, ни творение, ни себя самого. Вот потому-то и нужно человеку стремиться к тому, чтобы суметь не ведать и не знать ничего о деяниях Божьих. Таким-то путем человек может быть нищ своим собственным знанием.
В третьих, нищий человек — это тот, кто ничего не имеет. Многие говорили, что совершенство заключается в том, чтобы не обладать ничем из телесных вещей царства земного. И это, конечно же, верно в том смысле, когда это делают с вожделением. Но это не то, что я имею в виду.
Я уже говорил, что тот человек нищ, кто не хочет исполнять (даже) Божественной воли, но живет таким образом, что остается столь пустым от обеих, своей собственной воли и воли Бога, сколь пустым был тогда, когда его не было. О такой нищете мы говорим, что это высшая нищета. Во-вторых, мы сказали, что нищ тот человек, кто не осознает в себе действия Божьего. Если кто-то пребывает столь пустым от разумения и осознания, как Бог пребывает пустым от всяких вещей, то это чистейшая нищета. А в-третьих, это последняя нищета, о которой мы теперь хотим говорить: это, когда человек ничего не имеет.
А сейчас прислушайтесь с тщанием и вниманием! Я много раз говорил, и о том же говорят великие учителя: человеку нужно быть столь порожним от всех вещей и всяких дел, как внутренних, так и внешних, чтобы стать собственным местом Божьим, где Бог мог бы действовать[657]. Но теперь мы скажем иначе. Если случится, что человек пребывает пустым от всех тварей, от Бога и от себя самого, и если с ним получится так, что Бог найдет в нем место для действия, то мы скажем: пока такое место имеется в человеке, человек (еще) последней нищетою не нищ. Ведь для Своего действия Бог не нуждается в том, чтобы человек имел в себе какое-то место, где Он мог бы действовать. Но то лишь и есть нищета духом, когда человек остается таким пустым от Бога и всех Его дел, что Бог, захоти Он действовать в душе, Сам был бы тем местом, где Он желает творить, — и это Он делает весьма охотно. Если Бог обретает человека в такой мере нищим, то Он совершает свой собственный труд, а человек претерпевает Бога в себе. И Бог оказывается собственным местом для Своих действий, потому что Бог — это тот, Кто действует в Себе Самом. Здесь, в такой нищете, человек достигает вечного бытия, которым он был и которым является ныне и которым пребудет всегда.
Вот слово святого Павла, он говорит: «Все, что есмь, я есмь благодатью Божьей»[658]. Но эти (мои) речи кажутся выше благодати, выше бытия, выше разумения, выше воли и выше желания, — как же тогда слово святого Павла может быть истинным? На это отвечают, что слово святого Павла (все-таки) истинно. Было нужно, чтобы в нем находилась Божественная благодать, ибо Божественная благодать в нем была потребна к тому, чтобы случайное исполнилось в сущностное. Когда благодать иссякла, а ее действие осуществилось, Павел остался тем, чем он был[659].
Итак, скажем, что человеку следует быть таким нищим, чтобы не быть каким-либо местом и не иметь какого-то места, где сумел бы действовать Бог. Где человек хранит место, там он сохраняет различие. Посему умоляю я Бога, да сделает Он меня свободным от «Бога», ибо мое сущностное бытие выше Бога, поскольку мы берем Бога как начало творений. Ведь в той самой сущности Божьей, где Бог — над бытием и выше различий, там был я собою, там я хотел себя самого и сознавал сам себя как Творца себя, этого человека. Потому я — причина себя по моему бытию, которое вечно, а не по моему становлению, которое временно. И поэтому же я не рожден, и, по образу моей нерожденности, никогда не смогу умереть. По образу моей нерожденности, я был вечно, есмь ныне и вечно пребуду. Чем же являюсь я по рождению, тому надлежит умереть и обратиться в ничто, ибо это подвержено смерти, потому со временем это погибнет. При моем рождении появились все вещи, и я был причиною себя самого и всех вещей. И если бы я пожелал, то не было бы ни меня, ни вещей. А не будь меня, не было бы и «Бога». Что Бог является «Богом», тому причиною я. Не будь меня, Бог не был бы «Богом». Хотя знать это не нужно.
Некий великий учитель сказал, что его прорыв благородней его истечения[660], — и это верно. Когда я из Бога истек, все вещи сказали: Бог есть, но это не могло меня сделать блаженным, ведь тогда я осознал себя как творение. В прорыве же, когда я стою опустошенным от своей собственной воли, от воли Божьей, всех Его дел, да и от Самого Бога, я выше всяких творений, и я — не Бог и не тварь, а то, чем я был и чем я должен оставаться теперь и всегда. Здесь я переживаю некий подъем[661], который меня вознесет выше всех ангелов. И в этом подъеме я получаю такое богатство, что мне не достаточно Бога со всем, что Его делает «Богом», вкупе со всеми Его деяниями Божьими, потому что в оном прорыве я обретаю то, что я и Бог — это одно. Тут я — то, чем я был, тут от меня ничего не убавится и ко мне ничего не прибавится, ибо я — та неподвижная вещь, которая движет всеми предметами[662]. Здесь нигде Бог не найдет в человеке какого-то места, ведь человек, с такой нищетой, достигнет того, чем от века он был и вечно останется. Здесь Бог — единое с духом, и это крайняя нищета, которой человек может добиться.
Кто не уразумел этих речей, да не омрачит из-за того своего сердца. Ведь пока человек сей истине не уподобится, до тех пор ему не понять этих речей, потому что такова неприкровенная истина, непосредственно изошедшая из Божьего сердца.
Дабы и нам жить так, чтобы сие постигать вечно, в этом помоги нам, Боже, Аминь.
ПРОПОВЕДЬ 53
«И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне».
Когда я проповедую, то обычно говорю об отрешенности и о том, что человеку надлежит быть пустым от себя самого и всех вещей. Иной раз, — о том, что нужно вернуться в простое благо[664], им же является Бог. В-третьих, — что стоит поразмыслить о великом благородстве, коим Бог наделил душу, что человек посредством него приходит чудесным образом к Богу. В-четвертых же, — о чистоте Божественного естества... каково сияние в Божественном естестве, этого не передать! Бог есть Слово, неизреченное Слово.
Августин говорит: «Всякое писание напрасно. Если скажут, что Бог — это Слово, то Он изречен. Если же скажут, что Бог неизречен, то о Нем нельзя говорить»[665]. Однако, Он чем-то является; кто может изречь оное Слово? Такое никому не по силам, кроме того, кто есть оное Слово. Бог — это Слово, которое изрекает себя самое. Где ни был бы Бог, там Он изрекает оное Слово, а где Его нет, там Он и не говорит. Бог изречен и неизречен. Отец есть говорящее действие, а Сын — деятельное говорение. Что существует во мне, то из меня исходит, и если я о чем-то подумаю, то мое слово это откроет и все-таки пребудет внутри. Я уже много раз говорил: исхождение Бога есть Его вхождение[666]. Насколько я близок Богу, настолько полно Бог Себя во мне изрекает. Все наделенные разумом твари в их действиях, — чем больше исходят из себя самое, тем больше входят они в себя самое. У телесных творений это не так: чем больше они действуют, тем больше исходят из себя самое. Все твари хотят изречь Бога во всех своих действиях, — и они изрекают, как только могут, но они Его не могут изречь. Хочется им того или не хочется, сладко им это иль горько: все они желают изречь Бога, а Он все-таки остается неизреченным.
Давид говорит: «Господь имя Ему»[667]. «Господин» означает то же самое, что утверждение посредством власти вверху, а «раб» — утверждение внизу. Иные имена подобают Богу и они отделены от всех прочих вещей, как (имя) «Бог». «Бог» — самое подлинное имя Бога, как «человек» — человека. Человек — всегда человек, глуп ли он или мудр. Сенека говорит: «Сколь жалок тот человек, что не возвысится над человеком»[668]. Отдельные имена указуют на присущее Богу, как «отцовство», «сыновство». Когда говорят об отце, то помышляют о сыне. Не может быть отца, если у него нет сына, ни сына, если у него нет отца; но они несут в себе выше времени вечное бытие. В-третьих, некоторые имена содержат указание на Бога и (одновременно) обращены к времени. В Писании Бога называют многими именами. (Но) я скажу: если кто-то познает что-нибудь в Боге и приложит Ему некое имя, то это будет не Бог. Бог выше имен и выше природы. Мы читаем об одном