По тому, как сердце забилось, Костя понял: время. Главное, чтобы пришла, пусть мучает и невесть что из себя изображает, только увидеть, за руку взять, как бы невзначай губами волос коснуться, запах колдовской ощутить. Он уже знал: французские духи «Коти», три рубля грамм. С ума сойти! Он дошел до угла, не завернул, отмерил пятьдесят шагов в обратную сторону, подошел к тумбе. Афиши сменили, к чему бы это? Теперь не придет. Он тупо смотрел на бумажные незнакомые лица. Какие-то Пат и Паташон. Костя тронул пальцем заскорузлую от клея бумагу, хотел сосредоточиться, прочитать, что же тут написано, глаза ему закрыли прохладные ладони. Он прижал эти ладони к лицу и неожиданно для себя поцеловал, осторожно поцеловал, боялся спугнуть. Так бы и стоял Костя, будто нет на этой улице ни единой души… Сердце замирает, сейчас разорвется…
– Здравствуй, – сказал он, снова целуя ладони, повернулся, словно не живой.
Даша, а это была она, похлопала Костю по щеке.
– Здравствуй, отдай, самой нужны, – и спрятала руки за спину. – Где это ты руки целовать научился?
Костя не ответил, улыбнулся смущенно. Словами тут ничего не объяснишь. Даша взяла его под руку, раньше Костя стеснялся, теперь привык, даже удовольствие получал.
– Ты молодец, Даша, сегодня почти вовремя.
– На минуту раньше пришла. Ты из меня солдата воспитаешь.
– Каждый культурный человек должен быть точным. – Костя немного пришел в себя, даже глаза поднял. – Ты не голодная?
Дашу умилял этот вопрос, который Костя задавал каждый раз обязательно.
– Спасибо, – церемонно ответила Даша, – буржуи накормили меня.
Она придумала для Кости байку, что работает прислугой в доме нэпмана.
Костя признался, что работает в милиции, но об уголовном розыске, тем более о должности своей, умолчал. Не от недоверия, а от скромности, считал, похвальбой покажется.
Даша знала, где и кем работает Константин Николаевич Воронцов, но о службе никогда не расспрашивала. Он ценил ее за скромность особенно, забывая при этом о врожденном женском любопытстве. Лишь благодаря этому любопытству они и познакомились.
Однажды, еще до встречи Паненки с Корнеем, она с двумя мальчиками выходила из «Эрмитажа». Неожиданно мальчики переглянулись, подхватили ее и быстро назад, в тень, и притаились.
– Воронцов?
– Он. Подлюга. Слыхал, на этой неделе в Сокольниках в него в упор пальнули и промазали.
– Везучий, черт.
– О чем разговор, ребята? – спросила тогда Паненка.
И тут показали ей парня, скромно одетого, ничем не примечательного.
– Запомни его, Паненка, и остерегайся. Только с виду он прост, серьезный мальчонка, стреляет с обеих рук. Работает Воронцов Константин Николаевич в угро начальником.
Больше года прошло. Даша как-то из гостиницы от скуки убежала, решила по Тверской пройтись. Остановилась у витрины и почувствовала, что рассматривает кто-то ее. Дело привычное, могла уйти и не глянуть. Так нет, черт попутал. Узнала сразу, будто вчера видела: «Значит, не прост, курносый, и с двух рук стреляешь?» А он стоит, уставился, будто фотографирует.
– Скажите, как пройти к «Метрополю»? – спросила Даша, нарочно слова с «р» выбрала, знала, нравится мужчинам, как она картавит славно.
Возможно, специально в Костю уголовники промахивались, берегли для Даши. Она его влет подстрелила. Костя стоял для окружающих, но Даша знала: он у ее ног валяется. Такое и раньше случалось, она оставляла тело и уходила. Но даже бывалая Паненка не видела, чтобы в восемь вечера, посреди Тверской, начальник уголовного розыска, вооруженный наверняка, на коленях стоял. «Я тебе покажу, как с двух рук стреляют! Небо с овчинку покажется. А ну, курносый, марш за мной!» И Костя пошел.
Даша познакомилась с Костей из озорства и любопытства. Разных мужчин она видела, но сотрудника уголовного розыска, да еще начальника, в ее коллекции не было. С Тверской Даша сразу свернула в переулок и больше уже никогда на центральных улицах с Воронцовым не гуляла. Совершенно ни к чему, чтобы Паненку вместе с ним видели.
В первый день они погуляли полчаса и разошлись, договорившись встретиться через день. Вместо Кости на свидание явился какой-то хмурый и озабоченный парень, пробормотал, что Константин Николаевич на заседании, и передал записку, мол, просит позвонить завтра. Даша хотела отдать бумажку с телефоном Корнею, пусть распорядится по усмотрению, не отдала. Она решила его сначала своим рабом сделать, а уж потом посмотреть, как приспособить парня. На третьем свидании Костя признался, что работает в милиции, взглянул вопросительно, но, так как Даша никакого интереса не выказала, пояснил, что занимается беспризорниками. О ребятах, живущих на улице, он мог говорить бесконечно. Даша молчала, наливалась злобой, ждала, когда курносый поведет себя как нормальный мужик, тогда она и отыграется. Как именно и за что отыграется, Даша не знала. Она, прошедшая огонь, воду и медные трубы, неожиданно выяснила, что не знает обыкновенной жизни с простыми человеческими заботами. Главное – оказалось, что она не все знает о мужчинах.
Курносый был влюблен, все признаки были налицо. Он смотрел больными, лихорадочно блестевшими глазами, пытался дотронуться до нее без надобности. Если она «случайно» прижималась к нему, вздрагивал, забывал, о чем говорит, и смешно краснел. Однако про любовь не говорил.
«Давай-давай, чего маешься, – торопила его мысленно Даша. – Какой отмычкой воспользуешься? У тебя день рождения, и ты предлагаешь отметить его вдвоем? Ты не можешь без меня жить, я не должна быть мещанкой? Мужчины перестраивают мир, и женщины должны им помогать? Ты устал и одинок? Чего там еще у вас, мужиков, имеется? Деньги? У тебя денег нет, ясно как божий день. Оружие? Пистолет у тебя в левом внутреннем кармане пиджака, давай, курносый! Ну и скука с тобой!»
Даша лгала себе, скучно ей не было. Этот парень был абсолютной загадкой. Начать с того, что она не могла понять, сколько ему лет. По виду понятно – около четвертака, по уму сколько? То он смотрит и мычит, как дитя малое, то глянет свысока, скажет снисходительно, и уже не он, а Даша словно девочка с бантиками. Известно, оружие для мужчин – любимая игрушка. Имеет парень нож, так то в один карман сунет, то в другой, не набахвалится. Курносый ни разу и не намекнул, что всегда при оружии. Жарко, парится в пиджаке, нет по-человечески объяснить, чушь какую-то про насморк несет. И вообще чокнутый, про девок своих не рассказывает, подвигами не хвастается, а ведь воевал и сейчас работенка у него как в сказке: чем дальше – тем страшнее. А как интересно послушать! Множество историй Даша слышала и от мальчиков, и от людей серьезных, менты в тех историях подлые и трусливые. А как ситуация с другой стороны видится?
Однажды Даша спросила:
– Костя, ты воевал?
– Все воевали. – Он вздохнул. – Страшное дело.
– Беляки, они ведь звери, – подзадорила Даша.
– Понимаешь, Даша, порой зверем любой может стать: и белый, и красный. – Он обнял за плечи дружески. – Надо добиться, чтобы любой человек не забывал, что он… – Костя сделал паузу и произнес по слогам: – Че-ло-век. Высшее звание.
– Я слышала, среди этих, как они, – Даша вроде бы замялась, – уголовников, что ли… «людьми» самых бывалых, заслуженных называют.
– Уголовники – народ чудной, смешные они. – Он улыбнулся.
Даша оторопела, все готова была услышать, но такое… «Корней смешной? Действительно, можно от смеха умереть».
А Костя продолжал:
– Знаешь, Даша, я с фронта вернулся, хотел на завод, а меня в милицию определили. «Я – рабочий!» – кричу, а мне: «Ты сначала большевик…»
– Ты партиец?
– В Кронштадте вступил. Был там такой момент, совсем грустный. Умирать, думаю, всегда неприятно, а в восемнадцать – так обидно до слез. Страшно стало, вот-вот побегу либо закричу несуразное, понимаешь, опереться мне было не на что, а без опоры, чую, пропаду позорно. Попросился я в партию. Нечестно, конечно. Другие от сознательности вступают, а я от слабости. Знаешь, на миру и смерть красна.
– На миру! – Даша фыркнула. – Это кто же, кроме тебя да комиссара, про твою партийную бумажку знал?
– Не надо так. – Он взглянул строго. – Ты повзрослеешь, Даша, стыдиться этих слов будешь. Маленькая ты, Даша. Билета мне тогда не дали, откуда у комиссара документы могли быть? У нас ни воды, ни патронов, только злости навалом, на всех хватало. Поднялись люди в атаку, и я со всеми, ведь слово дал. Кто жив остался, комиссар не дошел, позже люди за меня сказали. В Питере партбилет и орден дали… Ну это к делу не относится.
Они долго тогда молчали. Даша смотрела на Костю, она с того момента звать его про себя курносым перестала, и он ей красивым и рослым показался. Ни ростом, ни красотой Костя не мог похвастаться.
– Так за что же тебя в милицию?
– А что я мог? – Костя пожал плечами. – Кому-то надо, чем я других лучше? Начал работать, так разозлился! Обидно мне, Даша, стало. Столько хороших парней полегло, народ море крови пролил, завоевал жизнь счастливую. Так нет тебе, какие-то «кривые», «косые», «ширмачи», «паханы» жить нормально не дают. Ну, думаю, передавлю, не дам им пощады! – Он рассмеялся, махнул рукой. – Молодые все одинаковые: давай вперед, все ясно и понятно. Хорошие направо, плохие налево. Жизнь мне быстро мозги вправила. Где хорошие? Где плохие? Слово-то какое – уголовник. Приглядеться, в каждом человек прячется, в другом так далеко закопался, совсем не видно, однако есть точно, можно раскопать, обязаны. Уголовник! От какого слова произошло, думала? В угол человека загнали, он по слабости стал уголовником. Его надо из угла вывести, каждого отдельно, человек так устроен: его боль – самая больная, обида – самая обидная.
– Хватит! – Даша отстранилась, чуть не ударила. – Много ты понимаешь! Думаешь, умный?
Костя видел, ударить хочет, не отстранился.
– Прости, обидеть не хотел.
– А мне ни к чему. – Даша прикусила губу, отвернулась. – Врешь все, слушать противно. Сам же говорил, с сопляками возишься. Ничего ты про загнанных в угол не знаешь, не придумывай.