– Силы бы мне сейчас! Силы!
Долго потом морячок Даше виделся. Такого парня встретить мечтала она, обнять, прижать к груди, и жить можно. Даша тихонько, не стукнуть бы, положила молоток и спросила:
– Чего же ты людям говорить станешь? Да и знаешь ли, сколько твоя жизнь на сходке стоит?
– Цена везде одна, а определять не мне. Как прожито, столько и нажито. – Костя встал, проверил, ладно ли застегнут воротничок, одернул кожанку, глядясь в оконное стекло, причесался.
Корней пришел, однако остановился за портьерой, и сидевшие в зале его не заметили.
Столы были сдвинуты, образуя букву «п», видно, присутствующим очень хотелось придать своему собранию вид пристойный и официальный. Накрыли столы богато, но никто не ел, пили только квас, хотя большинство «депутатов» были пьяницами отчаянными, а некоторые откровенно голодны.
Мест было около ста, собралось человек сорок, и расселись через одного, в «президиуме» развалился Сипатый, четыре стула рядом были свободны. Одессит и Ленечка сидели по углам главного стола.
Корнея через заднюю дверь впустил хозяин заведения, который к воровским делам никакого отношения не имел, краденого не принимал, однако из-за месторасположения трактирчика и его абсолютной незащищенности в вечернее и ночное время отказать в просьбе «справить именины» не посмел. Корней стоял за портьерой, оглядывал «собрание», видел широкие плечи и прибитый сединой затылок Сипатого и думал о жизненной суете, несбывшихся мечтах, мерзости происходящего и еще большей мерзости, которая предстоит.
С кем воевать? Серьезных людей тут по пальцам перечтешь, но казна – сто тысяч, деньги громадные, а возьмет Хан сейф, нет, еще неизвестно.
Расчет Корнея был прост: казну оставить за собой, сходке больше не собраться, уголовный розыск, да и сам Корней не позволят. Схода нет, ответа не перед кем держать. Одно плохо, все это и Сипатый скумекал, потому, рискуя, свою шкуру дырявую на сходку и притащил. Навел бы уголовку на него Корней, за Сипатым грехи немалые, да не знает, где тот в Москве засел.
– Корень – человек уважаемый, слова не скажу, обещал быть. – Сипатый повернулся к старику Савелию, дернул взглядом.
– Обещал, обещал, – запричитал Савелий. – Люди засвидетельствуют, истинную правду говорю. – Он указал на Кабана и отца Митрия.
– От Корнея обещаний и не требуется, он казначей наш, он должен быть, – продолжал Сипатый, голос у него был низкий и красивый, в песне, видно, хорошо слышится. – Сто тыщ Корнею дадено было, деньги солидные. – Он оглядел присутствующих, которые не ели, не пили, зато папирос и цигарок не гасили, дым тяжело слоился над столом, как над полем битвы.
Большинство людей и не знали, зачем сюда пришли, риск один, толку никакого. Кассу, которую хранил Корней, собрали для помощи бежавшим и на организацию побегов. С удачных «дел» отчислялась доля, которая, пройдя через многие руки, попадала к Корнею. О гостинице «Встреча» для солидных гастролеров знали немногие, и разговора Сипатого, его цели почти никто не понимал. Выпить, поесть вволю, спеть душевное, одного расцеловать, другому морду набить – это сход, а сейчас вроде какого-то собрания, начальник говорит, а ты знай помалкивай.
– Судить Корнея не могу, не выслушавши, – продолжал Сипатый. – Он в деньгах отчитаться должон. Но раз не явился, полагаю, люди, что кассу нашу у него требуется забрать…
– Что там осталось-то? – срепетированно подал реплику Ленечка.
– Что осталось, то и забрать, – картавя, встрял Одессит. – Самого по обычаю нашему. – Он чиркнул большим пальцем по горлу.
– Кассу пополнить, – дрожащим голосом вступил старик Савелий, – обчеству денежки необходимы. Кто в беду попадет, дите с молодкой оставит, на хлебушек-то требуется.
– Ежели люди разрешат, – перекрывая возникший говорок, сказал Сипатый, – с Корнеем я разберусь, а на новую кассу скинемся по способности. – Он вынул из кармана пачку денег, бросил на стол небрежно. – Три тыщи.
– Две, – бросил деньги Одессит.
– Восемьсот, – подкинул Ленечка.
Митрий ковырял в зубах, усмехался, многие полезли в карманы, парень с землистым цветом лица не сводил глаз с розовой ветчины, отщипывал от куска хлеба, жевал тщательно.
Сипатый мигнул Ленечке, тот поднялся легко, взял пачку червонцев, ловко прищелкнув, пересчитал, подошел к парню, выложил перед ним хрустящие купюры.
– Пятьсот, Кузя. Расписки не берем, мы не Корней.
– Это дело. – Старик Савелий хлопнул в ладоши. – На полной мели Кузя, ему очень требуется.
Кузя погладил деньги, взять не смел, проглотил корочку хлеба, привстал, поклонился неловко.
Ленечка, худой и жилистый, придавил Кузю жесткой ладонью.
– Не за поклон даем, не на бедность. – Он стрельнул взглядом на Сипатого, который лишь наклонил голову.
За столом одобрительно зашумели, раздались голоса:
– Вот это по-нашенски…
– Люди должны помогать…
– Ежели каждый положит… а возьмет пятьсот…
– Верно, – одобрительно прогудел Сипатый, он ждал такой реакции. – Общество страдать не должно, эти хрусты, – он хлопнул по деньгам, – пожарные, их на большую беду держать надобно. Вы лучшие люди делового общества, ну как бы соратники в ратном войске. – Сипатый знал, какую струну дернуть, «люди» расправили плечи, подняли головы. – У Пугачева, скажем, либо у Стеньки Разина в войске дисциплина была – обиженных поддержать, захребетников к ногтю. Ты, Кузя, безвинно был у дяди на поруках, возвернулся пустой, получи. В Сокольниках обитаешь?
– В цвет, Сипатый, – восхищенно откликнулся Кузя.
– Там наших порядком наберется, да и нэпмачи жиреют. Я тебя над ними старшим назначаю, буржуям передай: сход решил за их животы десять кусков получить. – Сипатый заметил, да и другие тоже, как Кузя деньги, лежавшие перед ним, тихонечко отодвинул. – Не дадут? Скажи, сам приду, возьму не десять, а сто, с женами и девками…
– Добрый вечер, люди! – Корней дождался, когда Сипатый выложил на стол козыри, вышел из-за портьеры к свету. – Не десять, так сто, да с женами и девками. – Он, как сумел, рассмеялся. – Батыя замашки, так татарва нас топтала.
Элегантный и подтянутый, похожий на иностранца, Корней производил впечатление, несколько человек даже встали.
– Сидите, люди, все равны. – Корней положил на свободный стул шляпу, трость и портфель. – Извините, припозднился я. – Он взглянул на Сипатого с насмешкой, кивнул на лежавшие на столе деньги. – Корень деньги общества попер, а вы восполняете? Хорошее дело. – Корней, стоя, налил из графина большую рюмку, поднял. – По русскому обычаю!
Налили мгновенно. Сипатый, Одессит и Ленечка вынуждены были молчать, остановить людей уже не представлялось возможным.
– Со свиданьицем, деловой народ! – Корней выпил, тут же налил снова, поднял, ждал, глядя, как глотают, не прожевывая, не дыша даже. – За дорогих гостей! – Он кивнул Сипатому и подручным. – Они прибыли в стольный город на променаж, а нам с вами тут жить. Со здоровьицем, дорогие гости, – выпил, переждал чуток, пока люди на закуску бросятся, и продолжал: – Сейчас закусим, чем бог послал, дела обождут. А пока скажу, уважаемые: не случалось на Руси, чтобы гость уму-разуму хозяина учил.
Люди ели, кивали согласно, смотрели на Корнея с благодарностью, и хотя он понимал прекрасно, что Сипатый поступил правильно, сыграл против, пусть пьют. Корнею от них лишь эти пять-десять минут поддержки и нужно, дальше он сам разберется.
Старик Савелий втянул седую голову в плечи, не ел, не пил, на дверь и взглянуть не смел, прикидывал, как выбраться теперь. Отец Митрий как сидел, откинувшись вольготно, так и не двинулся, махнул лишь водки стакан, взял щепоть капусты квашеной и лениво думал, что Сипатый сер и глуп, затея его с оброком пуста изначально. Нэпман при советской власти уголовникам копейки не даст, навострит милицию, мелкое же жулье лишь на водку и марафет тянет, золотушники и другие люди имущие не пришли, Сипатый денег не получит, конец ему. Корней людям еще по рюмке разрешит и гостей на ножи бросит.
Корней выдержал паузу точно, налил снова, когда жулье первый голод утолило, получилось, что пьют по его, Корнееву, приказу, однако он поднять рюмки не дал, свою отставил и быстро, не упуская инициативу, сказал:
– Зенки на меня, уважаемые! – Он выставил на стол портфель, открыл замки, перевернул, и пачки червонцев в банковской упаковке выросли горкой рядом с тощенькими стопками Сипатого и его дружков. – Казна ваша, сто штук, до грошика. А расходы у меня были, – Корней положил на деньги бухгалтерскую книжку, – и немалые. Клим, ты от дяди ушел? Валет, твою бабу с пацанами два года кормил? – Он не давал никому ответить, говорил быстро, перечисляя, кому на что отчислялись деньги. На самом деле Корней не имел к этим делам отношения, но жизнь воровская путаная, водкой залита, марафетом подернута. Кто что помнит?
– Встаньте, люди, прошу вас. Я, Корней, прошу. А ты, – Корней опрокинул рюмку Сипатого, – сиди. Ну что ж, выпьем за товарищество, за веру нашу друг другу.
У чувствительных выступили на глазах слезы. Когда все выпили, смотреть на Сипатого, Одессита и Ленечку никто не мог. Сипатый рванулся к двери, вытаскивая на ходу наган, но налетел на Костю Воронцова, который ловко у бандита наган выхватил и ударил рукояткой по голове. Сипатый упал, остальные застыли на местах.
– Нехорошо, граждане, – спокойно сказал Костя, разрядил наган. – Договорились прийти без оружия, и я свой под подушкой оставил. – Он бросил наган на стол, патроны швырнул в угол, они безобидно защелкали, как простые камешки.
– Воронок! – выдохнул кто-то.
– Воронок – тюремная машина. – Костя повернулся, подвел к столу Дашу. – А меня зовут Константин Николаевич Воронцов. Я один пришел и без оружия, как договорено. – Он для убедительности провел ладонями по кожанке. – Поговорить с вами хочу. Василий Митрофанович, Семен Израилевич, – обратился Костя к Ленечке и Одесситу, – поднимите друга-то, усадите, вроде ему нехорошо…
Ленечка и Одессит вскинулись, подняли Сипатого, голова его свисала безжизненно.