— Нет, — мотнул головой Лешага.
— По этому соглашению вы платите дань зверолюдам? — вмешалась дочь старосты. — Дань тем, кто дает вам жизнь?!
— Женщина, не встревай в мужской разговор, — возмутился Сохатый.
— Это моя женщина, — напомнил Лешага. — И только я буду решать, что ей делать, а что — нет.
Лилия фыркнула.
— Я говорю правду, вы отдаете нас волкоглавым.
— Женщины рожают здесь детей. Потом уходят за Рубеж. Уехать за Рубеж всегда было пределом мечтаний женщин в этих краях, — не глядя на Лилию, подтвердил отец Настоятель.
— К прорвам! — с нажимом повторила дочь старосты.
— К тому, кому подвластен Неодолимый ужас. Зверолюды лишь псы его. Согласно договору, женщин, если они не попытаются бежать, не станут убивать или калечить, а также подвергать каким-либо пыткам.
— А вы будете отлавливать все новых, чтобы угодить Хозяину прорв.
Марат удивленно поглядел на Лилию, затем на хмуро молчащего Лешагу.
— Наши предки зачастую облагали города подобной данью, но даже в те дикие времена они требовали лишь одну красавицу с города в год. А вы… — он явно вспомнил длинный зал, полный вопящих женщин.
— У мужчин и у женщин разная форма служения! — огрызнулся Сохатый. — И служение женщин не менее важно.
— Я не давала согласия ни на какое служение!
— Ты не была вразумлена.
Лешага крепко сжал плечо Сохатого.
— Мне надо идти. Я вернусь, и мы продолжим бой.
— Да пойми ты! Я не могу тебя отпустить просто так. Это нарушение Закона, монастырского устава.
— Быть может, сказать, что Лешага отправился в паломничество к Барьеру Ужаса, — предложил Марат. — Он этот… пилигрим, отмаливающий грехи!
— Что?! — глаза Лехи удивленно расширились.
— Я когда-то читал, эти пилигримы ходили в святые места! Если служение женщин — уходить за Рубеж, то добровольно отправиться к Барьеру…
— Хитрый зверек! — Сохатый улыбнулся одним лишь уголком губ. — То, что он предлагает, не лишено смысла.
— Он не зверек, — вновь отчеканил Лешага. — Я пойду. Где тоннель?
— Постой! — не скрывая удивления и разочарования, напомнил чешуйчатый. — А как же мы? Я, Лилия…
Воин почувствовал, что у него сдавило прежде бесперебойно работавшее сердце. Это новое, совершенно неведомое ранее чувство ошеломило его. Спешить, догонять караван, чтобы отбить побратима, казалось ему столь нормальным и естественным, что вопрос потомка драконов застал его врасплох. Сегодня Марат в самом деле доказал, что может быть, как он говорил… союзником. Но брать его сейчас на последний рывок…
— Нет, — с натугой выдавил он. — Ты плохо ходишь и мало что умеешь.
— Но я тебя освободил, и я же нашел Бурого!
— Я хочу, чтобы ты жил дальше, — пытаясь хоть как-то объяснить свою мысль, выдохнул несчастный Леха.
— Это нечестно! — возмутился Марат. — Как же так! Мы с тобой вместе и с прорвами дрались, и с живоглотом, и… — он помедлил, — тут…
— Слишком опасно, — резко перебил ученик Старого Бирюка.
— А оставаться здесь менее опасно?! — вскинулась Лилия. — Я же твоя женщина, не забыл об этом?! Ты сам заявил.
Лехе казалось, будто он стоит, привязанный, между двумя яростными скакунами, и погонщики настегивают их бичами.
— Я должен идти… — усилием воли выталкивая слова из горла, ответил воин. — Если бы там был любой из вас, а Бурый здесь, мы бы пошли вместе с ним. — Он чувствовал, что у него в груди при каждом выдохе сам собой лепится комок из невысказанных слов, мешающий говорить и ясно соображать. От этого дыхание воина стало частым и тяжелым. — Я должен…
— Вы останетесь здесь, — вставил Сохатый. — Моими гостями, пока он не вернется. Я даю слово, что вам ничего не будет угрожать. Твой учитель, Лешага, был мне как брат, даже больше, чем брат. И то, что он упрямый тупица, ничего не меняет.
Верхняя губа Лехи приподнялась, обнажая клыки. На большинство людей эта гримаса оказывала чуть ли не парализующее действие. Но Сохатый лишь трижды хлопнул в ладоши.
— Ну, да, он тоже так делал. Расклад такой. Если ты все же не вернешься, я отправлю их по домам.
Это будет мое приношение на твою безвестную могилу. Но когда возвратишься, мы продолжим бой. Потому что закон есть закон. А теперь идем.
Они шли довольно медленно. В обход поросших лесом холмов с их обрывистыми склонами, провалами и глухими буреломами. В обход болот, притаившихся в глубоких оврагах. В обход гиблых пустошей и кишащих змеями осыпей. Прорвы не торопились. Им куда важнее было в целости довести бесценный живой груз.
Леха видел это, наблюдая за караваном верхним зрением. Он ясно различал побратима, накрепко привязанного к телеге кожаными ремнями. Лешага знал: будь сейчас Бурый в сознании, такая предосторожность показалась бы ему просто смехотворной. Сложить кузов телеги, подобно книге, было бы для него делом единого мига. Но побратим не двигался, лежал, бессмысленно глядел в небо, лишь изредка моргая. Воин старательно высматривал того неизвестного, которого видел со спины, перед тем, как непроницаемый туман заволок округу. Тогда незнакомец явно почувствовал наблюдение и тут же принял меры, будто задернул плотную серую занавеску. Нынче в караване его не было, только волкоголовые и их пленницы, бредущие в неизвестность растянувшейся понурой толпой.
Лешага двигался вперед быстро и легко, не стесняемый больше ни грузом, ни живым балластом. При воспоминании о Марате у Лехи невольно заныло в груди. Этот юнец оказался, сверх ожидания, хорош, и считать его балластом попросту нечестно. Но брать с собой…
…Собачья голова, черная, покрытая недлинной, но густой шерстью, высунулась из-за куста, оценивая взглядом мчащегося, не разбирая пути, человека. Пес выглянул и отпрянул, продолжая сквозь листву наблюдать, не спуская изучающего взгляда с будущей добычи, на свою беду забредшей в охотничьи угодья Стаи. В желудке радостно заурчало. Добыча ожидалась крупная, мясистая, хватит на всех. Он представил всю Стаю, каждого из своих клыкастых братьев и сестер, представил и будто бы созвал на предстоящую охоту. Пес знал, что его зов услышан, и вскоре собратья окружат будущую жертву, заняв раз и навсегда отведенные места. Что и говорить, этот человек был не чета многим другим, он двигался быстро, но все же не быстрее его самого. И сила в нем чувствовалась, немалая сила. Но уж, конечно, не больше, чем у того дикого быка, которого Стая завалила неделю назад. Пес чуть приотстал. Ему незачем было следить за жертвой, запах вел не хуже протоптанной тропы. Вот сейчас он выскочит на поляну и попадет в ловушку.
Стая, он знал это точно, уже ждет его там. Вожак чуть прибавил шагу, еще немного, еще совсем чуть-чуть, и он закроет последнюю лазейку в круге смерти…
«Вперед, вперед!» — погонял себя воин, словно и без того не мчал, что есть сил. Лесок сменялся пригорком, пригорок новым лесом. Он бежал, перескакивая через поваленные деревья, раздвигая кусты, перебираясь через ручьи и овраги. Не сбавляя хода, Леха выскочил на прогалину. Должно быть, не так давно молния выжгла здесь кусок леса. Черные обугленные пеньки виднелись среди побегов молодой зелени. Он выскочил и замер. Несколько десятков глаз смотрели на него в упор, будто сверлили, вдавливая в голову тупые гвозди.
«Стоеросовый чурбан! — с интонацией Старого Бирюка констатировал бывший страж. — Как можно было не почуять засаду?! Даже гнилое полено, и то почуяло бы!»
В том, что это засада, воин не сомневался ни мгновения. Черные, черные с подпалинами, серые… Псы глядели на него со всех сторон внимательно, не спуская глаз, вытянувшись стрункой, одинаково готовые броситься вперед и отскочить назад. Лешага чувствовал эти взгляды, он слышал от учителя о таких Стаях. Теперь промашка не казалась ему удивительной. Старый Бирюк говорил, что Стаи хитры и жестоки, у них один общий разум и невозможно ни застать врасплох, ни испугать кого-то одного. Теперь понятно, откуда он это знал. В его родных предгорьях псы встречались редко. А если и встречались, то куда мельче.
Леха попытался было поднять руку к автомату, висевшему на груди. Псы оскалились, зарычали и сделали короткий шаг вперед, усиливая нажим. «Еще шаг — и бросятся все вместе. А даже если не бросятся, прорвы совсем близко, стрельбу услышат, и тогда — прощай, Бурый, — воин прикрыл глаза, вспоминая урок наставника. — Где вожак? Где-то здесь есть вожак». Разум Лешаги наполнился опьяняющей радостью поединка, охватывая разом всю приготовившуюся к броску Стаю.
«Ага, точно, вожак. За спиной. Готовится прыгнуть на загривок, сбить с ног, сомкнуть челюсти, вгоняя клыки в сонную артерию».
Леха резко повернулся, собаки на миг отпрянули. Этого времени ему вполне хватило. Он, словно щенка за шкирку, поймал сознание большущего черного пса и хорошенько встряхнул, требуя беспрекословного повиновения. Сейчас он был для этого безмозглого комка шерсти всеми ужасами мира. Черный понял это, почувствовал каждой малюсенькой клеточкой и жалобно заскулил, умоляя простить за то, что не распознал хозяина.
Но хозяин был добр, ужасен, но добр. Он погладил верного пса по холке, потрепал за ухом. Он был добр! Добр, но ужасен…
Дорога огибала холм. Высокий, точно срезанный, отвесный склон. Лишь в одном месте дожди уже начали промывать овраг, и проточина тянулась с самой вершины вниз, по дуге обходя торчавшую обломками зубов каменистую гряду. Даже не слишком внимательный глаз мог разобрать, что это не камень, а бетон, густо поросший мхом. Но Лешаге не было до этого дела. Как и до того, что было здесь много лет назад, до Того Дня, когда квадрат подвергся бомбардировке сверхмощными боеприпасами объемного взрыва. След одной из бомб — глубокая воронка, ставшая за прошедшие годы небольшим заплесневелым озерцом, заставила караван в этом месте еще сильнее растянуться, чтобы не лезть на еще один бетонный холм, утыканный скрученными ошметками железной арматуры. Лешага сидел за валуном, покрытым бурым мхом, стараясь полностью слиться с местностью. Конечно, бетон — не живой камень, и сливаться с ним куда труднее, но другого укрытия поблизости не было.