Гоблин выглядел весьма экзотично в глазах обычного человека: покрытое шерстью тело, маленькие рога, пробивающиеся сквозь волосы на лбу, злобные черные глазки и в довершение всего – ярко-синий шелковый ханбок, который обычно носили только аристократы. Чудовище в человеческой одежде. Для Сина, который за долгие столетия привык к странным существам в своем трактире, внешний облик токкэби не являлся чем-то необычным. Но Енын, похоже, была потрясена и молчала, старательно отводя взгляд от гоблина. Син невольно фыркнул: «А чего ты ожидала, маленькая госпожа, выросшая в тепличных условиях? Думала, он окажется прекрасным принцем из твоих дурацких романов?»
– Нам нужна крупная сумма денег, – несмело сказал Имуги, очевидно, тоже чувствуя неловкость в присутствии этого неприятного и хитрого существа.
– Золото? Хм… – Токкэби подпер голову мохнатой лапой. – Конечно, я могу дать его вам, только что я получу взамен? У вас есть что мне предложить, юная госпожа?
– Я… я не знаю… а что вы хотите? – пролепетала Енын, покраснев до корней волос.
– Нравятся мне невинные, неискушенные девы, – поиграл бровями монстр и наклонился вперед, почти касаясь своими рогами нежного лба Енын. Она отпрянула, а Син так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони.
– Я… могу предложить что-то другое? – Енын дрожала, не смея поднять глаз на чудище.
– Даже не знаю, – притворно задумался гоблин, – я так давно не прикасался к красивому юному телу, что ничего другого мне сейчас не хочется. Не беспокойся, красавица, я очень даже хорош в этих делах, уверяю тебя, ты не пожалеешь.
Наглый тип проворно вскочил со своего места и сел рядом с Енын, прижавшись к ней почти вплотную. Несчастная девушка, казалось, готова была расплакаться и не знала, что делать. Син не вытерпел и вышел из укрытия.
– Убери от нее свои руки, грязный гоблин! – громыхнул он, вихрем подлетев к столу.
Токкэби отскочил от Енын и залебезил перед Сином:
– Господин, я не знал, что вы здесь! Давно не виделись! Как вы поживали все это время?
– Хорошо, пока не услышал твое отвратительное предложение. – Син разъяренно смотрел на согнувшегося в почтительном поклоне токкэби, придумывая для него всевозможные пытки. – Как ты посмел произнести его своим грязным ртом!
– Но, мой господин, я не могу дать золото просто так. У всего есть своя цена, – осклабился гоблин, глядя на Сина снизу вверх из полусогнутого положения.
– Тогда назови другую цену и даже не вздумай смотреть в сторону этой девушки! – Син кивнул на онемевшую Енын.
– Что ж… если вы того желаете… Тогда пусть юная госпожа выполнит одно мое заветное желание. – Токкэби перестал улыбаться, и из его поведения исчезло подобострастие. Он выпрямился и вернулся за стол, глядя на Енын тоскливым взглядом. Хитрец изменился всего за секунду.
– Что вы хотите? – тихо спросила она, мельком бросив на Сина непонятный взгляд. Удивленный? Благодарный?
– Отыщите мою хозяйку. И помогите с ней встретиться.
– Хозяйку? Разве у токкэби есть хозяева? – удивился Имуги, который все это время молча наблюдал за всем происходящим вместе с притихшей за соседним столом Ино.
– Токкэби рождается из энергии старых вещей, – неохотно ответил Син. – И у каждой вещи есть свой хозяин.
– Все верно, господин. Моя хозяйка была гончаром, и я родился из первого созданного ее руками кувшина. Он получился уродливым, кривым, но для нее он был дорог как первая самостоятельно сделанная вещь, – сказал токкэби, который уже не выглядел как нахальный развратник. В его маленьких карих глазах отразилась печаль, как только он заговорил о прошлом, и стало понятно, что для него это грустные, но дорогие воспоминания. – Она хранила кувшин в своей спальне на самом видном месте. И благодаря ее любви я появился в этом мире. Но прошли годы, она захворала и больше не могла заниматься гончарным делом. Моя дорогая хозяйка слегла, и в наш прекрасный теплый дом пришли ее родственники. Они убрали все созданные ею произведения искусства, в том числе и глиняный кувшин, в котором уже жила моя душа. Я долго лежал в темном сарае, не зная, сколько прошло времени и что со мной будет дальше. И вот, спустя долгое время, я материализовался в этом мире, но не смог найти дом, где прожил всю жизнь. Я не знаю, жива ли моя госпожа, что с ней, поэтому мое самое горячее желание – узнать ее судьбу, увидеть хотя бы раз, а если она умерла, то поклониться ее могиле.
Некоторое время после рассказа токкэби все присутствующие молчали. Даже Син был удивлен верностью этого низшего создания, которого он всегда презирал. Выходит, даже в самой ничтожной душе есть место для любви?
– Как зовут твою госпожу? – спросила Енын. Ее глаза были полны искреннего сочувствия.
– Я не знаю, – печально покачал головой токкэби. – Когда жил в ее доме, я был еще бесплотной душой, сгустком энергии. Единственное, что помню, – это огромный древний вяз санкан[31] за окном. Я много раз видел, как с его ветвей опадают листья и потом рождаются вновь.
– И все? – разочарованно протянул Имуги. – Как мы можем найти человека по дереву, которое растет у него во дворе? Наверняка в Ханяне много домов, рядом с которыми растут старые вязы.
– Нет-нет, в этом есть смысл, – задумалась Енын. – Если дерево растет во дворе несколько столетий, значит, дом принадлежит древнему аристократическому роду. Хозяева редко сажают вязы, в основном – вишни. Плюс ко всему, санкан – довольно редкое явление, так что… придется обойти все дома чиновников в поисках этого дерева. Но одна я буду искать долго, мне нужна помощь.
Енын посмотрела на Имуги, который с готовностью кивнул, обозначая свое согласие.
– Думаю, Хэиль тоже не откажется помочь, – улыбнулась она.
– Госпожа, если только вы найдете мою хозяйку, я дам вам столько золота, сколько захотите! – восторженно воскликнул токкэби и подобострастно поклонился.
Син насмешливо хмыкнул: не он ли несколько минут назад нахально приставал к юной девушке? А теперь ведет себя так, будто готов служить ей до конца жизни. Двуличный гад!
Вскоре вернулась довольная и пышущая энергией Хэиль, которая все это время пропадала на охоте в поисках энергии ци, и тут же исчезла, присоединившись к безумному плану Енын. Имуги тоже покинул пещеру, оставив свою подопечную Ино рядом с полной бочкой воды. После их ухода Син почувствовал себя одиноким и ненужным. Даже друг, с которым они коротали вечность, присоединился к играм смертной девицы. И никому не было дела до духа ветра, которого они оставили в изуродованной пещере.
Син в очередной раз обошел все свои деревья, пытаясь восстановить их прежний облик, но у него опять ничего не вышло. Словно насмехаясь над его усилиями, деревья все больше напитывались жизнью, подтверждая слова Ханнелиума.
Странная компания, которая ушла на поиски хозяйки токкэби, все не возвращалась, и Син заволновался. Крутанувшись на месте, он исчез из пещеры и оказался на улице, вновь сливаясь с силой природы и превращаясь в порывистый ветер. Метался по улицам, ища упрямую девчонку, лису и друга. В груди что-то ныло и тянуло, не давало спокойно жить, сигнализировало о какой-то опасности. Но откуда она могла прийти, Син не понимал.
На Ханян опустились сумерки, и, сливаясь в унисон с утопающим в тоске сердцем духа, пошел снег. Син поднял голову, глядя, как с черного неба падают большие хлопья. Чувствовал, как они тают на его лице, приятно охлаждают и успокаивают встревоженную душу. Он закрыл глаза, прислушиваясь к той магии, которая серебряными нитями привязала его к смертной девушке. И вдруг сразу понял, где она. Стрелой метнулся на восток, чуть не сбив по дороге ученого Сонгюнгвана, и остановился, невидимый ни для кого, возле ворот дворянского дома. Старый трехствольный вяз, не выдержав груза лет, треснул у основания, устало сложив тяжелые толстые ветви на каменный забор. Хозяева подставили деревянные подпорки, чтобы сохранить дерево, но Син видел, что это не поможет. У всего есть свой срок, и время древнего вяза подошло к концу.
Син скользнул в дом, успев просочиться в узкую щель почти закрывшейся двери, и увидел печальную картину. На расстеленной постели лежала женщина. Ее волосы были совсем седыми, а лицо словно высохло, но едва вздымавшаяся грудная клетка и подрагивавшие веки говорили о том, что она еще жива, хоть и доживает свои последние дни. Совсем как старый вяз во дворе ее дома. У постели больной сидели Енын и женщина средних лет с волосами, закрученными в низкий пучок, какие носили замужние дамы, а в углу комнаты скорчился невидимый для людей токкэби.
– Я не знала, что у матушки была ученица, – всхлипнула женщина, аккуратно вытирая платком глаза.
– Несколько лет назад я вынуждена была уехать из Ханяна, и мы потеряли с ней связь, – ответила Енын, печально глядя на больную. – Спасибо, что впустили и дали возможность проститься с ней.
– Она жила так уединенно… Мы с сестрой давно вышли замуж и вынужденно оставили ее одну. Как, должно быть, ей было одиноко! Мы не понимали ее увлечения гончарным делом, считали это странной забавой, поэтому после того, как она заболела, убрали все ее изделия в сарай. Однако только недавно я начала понимать, что, должно быть, так она спасалась от одиночества… А я так редко ее навещала… – Женщина зарыдала, судорожно прижимая руки к груди.
В глазах Енын стояли слезы. Ее чистая душа сочувствовала чужому горю, переживая его как свое собственное, и в сердце Сина что-то оборвалось. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного, когда в груди невыносимо жжет и тянет. Так сильно, что хочется разорвать грудную клетку и выпустить все то, что давит, мешает, словно внутри этому неизведанному не хватает места. Эта юная девочка, сама того не ведая и не желая этого, показала ему, что значит быть человеком. Это было больно, это было страшно, но оно стоило всего.
– Простите, госпожа, вы же хотели попрощаться, оставлю вас наедине, – спохватилась хозяйка дома, поднимаясь на ноги.