С минуту дядя выжидал за закрытыми ставнями, а затем прыгнул вперед, рванул крюк и раздвинул их; тусклый дневной свет тут же проник в комнату. За окном стоял человек; его мертвенно-бледное лицо прижалось к стеклу, гнилые зубы осклабились в усмешке.
Это был Гарри-разносчик… Джосс Мерлин выругался и распахнул окно.
— Черт тебя побери, ты что, войти не можешь? — крикнул он. — Хочешь получить пулю в кишки, проклятый болван? Ты заставил меня пять минут простоять, как глухонемого, с ружьем, нацеленным тебе в брюхо. Отопри дверь, Мэри; да не жмись ты к стенке, как привидение. В этом доме хватает неприятностей и без твоей кислой мины.
Как все мужчины, которым довелось до смерти перепугаться, трактирщик переложил вину за собственное малодушие на чужие плечи и теперь бушевал, чтобы успокоиться. Мэри медленно пошла к двери. При виде разносчика она с живостью вспомнила свою борьбу на проселочной дороге. Тошнота и омерзение вернулись в полной мере, и она не могла на него смотреть. Девушка молча открыла дверь, спрятавшись за нею, а когда Гарри вошел в кухню, сразу же повернулась, направилась к тлеющему очагу и стала машинально подкладывать торф на угли, стоя спиной к нему.
В ответ разносчик причмокнул губами и указал большим пальцем через плечо.
— Округа бурлит и пышет, — сказал он. — За дело взялись все злые языки Корнуолла, от Тамара до Сент-Айвза. Нынче утром я был в Бодмине; весь город гудит, они там все с ума посходили, требуют крови, да и правосудия тоже. Накануне я заночевал в Кэмелфорде, так там каждый встречный и поперечный размахивал кулаками и обсуждал новости с соседом. Эта буря может кончиться только одним, Джосс, и ты знаешь, чем именно. — Он взялся руками за горло. — Надо бежать. Это наш единственный шанс. На дорогах опасно, а в Бодмине и Лонстоне хуже всего. Я пойду через пустоши и переберусь в Девон за озером Ганнис. Конечно, так будет дольше, но какая разница, если спасаешь свою шкуру? У вас не найдется в доме кусочка хлеба, хозяйка? У меня со вчерашнего утра крошки во рту не было.
Он задал вопрос жене трактирщика, но смотрел при этом на Мэри. Пейшенс Мерлин нашарила в буфете хлеб и сыр, нервно дергая ртом, двигаясь неуклюже и думая о чем угодно, только не об угощении. Накрыв на стол, она просительно посмотрела на мужа.
— Слышишь, что Гарри говорит, — взмолилась она. — Это безумие — оставаться здесь; мы должны ехать сейчас, немедленно, пока еще не поздно. Ты сам знаешь: люди тебя не пощадят, они убьют тебя без суда. Ради Бога, послушай его, Джосс. Я ведь не за себя боюсь, а за тебя…
— Закрой рот! — загремел ее муж. — Я пока еще не спрашивал твоего совета и сейчас не спрашиваю. Я и сам могу справиться с тем, что мне грозит, без того, чтобы жена блеяла у меня под боком, как овца. И ты тоже решил приложить к этому руку, Гарри? Побежишь, поджавши хвост, только потому, что попы и веслианцы взвыли и требуют у Иисуса твоей крови? А они доказали, что это мы? Скажи мне. Или твоя совесть взбунтовалась?
— К черту совесть, Джосс; тут речь идет о здравом смысле. Жизнь в этой части страны стала вредна для моего здоровья, и я уберусь отсюда, пока еще есть время. Ну, а что касается доказательств, то за последние месяцы мы достаточно натворили дел, чтобы доказательств было довольно, правда ведь? Разве я не верен тебе? Пришел сюда сегодня, рискуя головой, чтобы тебя предупредить. Я ничего против тебя не имею, Джосс, но ведь это твоя проклятая глупость довела нас до беды. Ты напоил нас до одури и сам напился, и повел нас на берег, затеял безумное, шальное дело без всякого плана. У нас был один шанс на миллион, и всё повернулось чертовски удачно, на нашу беду, слишком удачно. Потому что мы были пьяные и потеряли голову, пооставляли на берегу вещи и сотню следов. А кто в этом виноват? Да ты, кто же еще! — Разносчик стукнул кулаком по столу, вплотную придвинув к трактирщику свое желтое наглое лицо с усмешкой на потрескавшихся губах.
Джосс Мерлин разглядывал его с минуту, а когда заговорил, голос его звучал тихо и грозно.
— Так, значит, ты меня обвиняешь, Гарри? — сказал он. — Знаю эту породу: такие начинают извиваться как змея, когда им изменит счастье в игре. А ведь по моей милости дела у тебя шли неплохо! Золота у тебя куры не клевали; жил как принц все эти месяцы, а не прозябал на дне шахты, где тебе самое место. А если бы мы не потеряли голову позапрошлой ночью и в полном порядке убрались бы до рассвета, как это уже было сотню раз? Ты бы сейчас подлизывался ко мне, чтобы набить карманы! Ты бы вилял хвостом вместе с остальными подлыми шавками, выпрашивая свою долю добычи, называя меня Господом Всемогущим; ты бы лизал мне сапоги и валялся в пыли. А теперь беги, если хочешь; беги к берегам Тамара с поджатым хвостом, и будь ты проклят! Я и один справлюсь хоть с целым светом.
Разносчик принужденно хохотнул и пожал плечами.
— Разве мы не можем поговорить, не перерезав при этом друг другу глотки? Я не пошел против тебя, я по-прежнему на твоей стороне. Я знаю, что все мы были пьяны до умопомрачения в Сочельник; не будем больше об этом; что сделано, то сделано. Вся компания разбежалась, значит, с ними не надо рассчитываться. Они слишком напуганы и не станут высовываться и беспокоить нас. Стало быть, остаемся ты да я, Джосс. Мы с тобой увязли в этом деле глубже всех, так что чем больше мы станем помогать друг другу, тем лучше для нас обоих. А теперь нужно все обговорить и понять, на каком мы свете; вот почему я здесь. — Гарри опять рассмеялся, показывая мягкие десны, и принялся барабанить по столу короткими грязными пальцами.
Трактирщик холодно посмотрел на него и снова потянулся за трубкой.
— Так к чему ты клонишь, Гарри? — спросил он, наклоняясь над столом и заново набивая трубку.
Разносчик зацокал языком и усмехнулся.
— Я ни к чему не клоню, — ответил он. — Я хочу как лучше. Нет никаких сомнений: нам придется выйти из игры, если мы не хотим болтаться в петле. Но дело вот в чем, Джосс: мало радости выйти из игры с пустыми руками. Два дня назад мы сложили в той комнате кое-что из награбленного на берегу. Верно? И это по праву принадлежит всем тем, кто потрудился в Сочельник. Но никого не осталось, кроме нас с тобой. Я не говорю, что там много ценностей — несомненно, это по большей части хлам, — но согласись, это могло бы нам помочь добраться до Девона, а?
Трактирщик выпустил облако дыма собеседнику в лицо.
— Значит, ты вернулся в трактир «Ямайка» не только ради моей нежной улыбки? — спросил он. — А я-то думал, что ты меня любишь, Гарри, и хочешь пожать мне руку.
Разносчик снова ухмыльнулся и заерзал на стуле.
— Ладно! — сказал он. — Мы же друзья! Не надо обижаться на откровенность. Вещи здесь, и нужны двое мужчин, чтобы их перенести. Женщинам тут не справиться. Почему бы нам не ударить по рукам, и дело с концом?
Трактирщик задумчиво пыхтел трубкой.
— Ты битком набит идеями, дружище, и все они лежат рядком, хорошенькие, как безделушки на твоем подносе. А что, если здесь ничего нет? Что, если я уже от всего избавился? Я ведь проторчал тут два дня, а мимо проезжают кареты. Что тогда, малыш?
Усмешка сошла с лица разносчика; у него отвисла челюсть.
— Ты шутишь? — прорычал он. — Ты ведешь двойную игру здесь, в трактире «Ямайка»? Если да, то скоро поймешь, что просчитался. Ты иногда был слишком молчалив, Джосс Мерлин, когда мы отправляли грузы и когда повозки были в пути. Иногда я видел кое-что непонятное и слышал странные вещи. Ты блестяще вел это дело из месяца в месяц; слишком блестяще, думал кое-кто из нас. Никакого сравнения с той ничтожной выгодой, которую получали мы, рисковавшие гораздо больше. И мы ведь не спрашивали тебя, как ты это делаешь, правда? Послушай, Джосс Мерлин: тобой командует кто-то другой?
Трактирщик набросился на него, как молния. Он ударил разносчика кулаком в подбородок, и тот опрокинулся навзничь; стул под ним с грохотом рухнул на каменный пол. Гарри тут же опомнился и поднялся на колени, но трактирщик возвышался над ним, направив дуло ружья прямо на горло.
— Только шелохнись, и ты мертвец, — тихо сказал он.
Гарри-разносчик смотрел на своего обидчика снизу вверх, его маленькие подлые глазки были полузакрыты, одутловатое лицо пожелтело. Падение чуть не вышибло из него дух, и он прерывисто дышал. При первом же признаке ссоры тетя Пейшенс распласталась по стене, охваченная ужасом; ее взгляд с тщетной мольбой искал взгляда племянницы. Мэри пристально наблюдала за дядей; на этот раз она не могла разгадать его настроения. Он опустил ружье и пнул разносчика ногой.
— Теперь мы с тобой можем поговорить как разумные люди, — сказал трактирщик.
Он опять облокотился на стол с ружьем в руке, а разносчик расположился на полу, не то на корточках, не то на коленях.
— Я в этой игре главный, и всегда им был, — медленно проговорил трактирщик. — Я вел ее с самого начала, еще три года назад, когда мы переправляли грузы с маленьких двенадцатитонных люгеров в Пэдстоу и считали себя счастливчиками, если получали чуть больше полшиллинга барыша. Я вел ее, пока дело не стало самым прибыльным от Хартленда до Хейла. Мной кто-то командует? Господи, хотел бы я взглянуть на человека, который посмеет попробовать. Ну, теперь с этим покончено. Мы сделали свое дело, и хватит. Игра окончена для всех нас. Ты сегодня пришел не для того, чтобы предостеречь меня, ты пришел посмотреть, нельзя ли чем-нибудь разжиться в суматохе. Трактир оказался заперт, и твое жалкое подлое сердце возрадовалось. Ты царапался в окно, потому что по опыту знал: крюк на ставне болтается, и окно легко можно высадить. Ты же не думал найти меня здесь! Ты думал, тут окажется Пейшенс или Мэри, и ты их легко запугаешь и завладеешь моим ружьем, которое здесь, под рукой, на стене — ты его часто видел. А потом — к черту хозяина трактира «Ямайка». Ты, Гарри, крысеныш, неужели ты думаешь, что я не понял все это по твоим глазам, когда распахнул ставни и увидал в окне твою рожу? Ты думаешь, я не слышал, как ты задохнулся от изумления, не заметил, как ты кисло усмехнулся?