— Женщины — слабые существа, Мэри, несмотря на всю их смелость. Лучше вам сейчас держаться от всего этого подальше. Я найду выход.
Девушка не ответила. У нее были свои планы, и Джем в них не входил.
— Что вы собираетесь делать? — спросил он.
— Я еще не решила, — солгала она.
— Если Джосс уезжает завтра ночью, вам некогда особенно раздумывать, — сказал Джем.
— Он думает, что я поеду с ним. И тетя Пейшенс тоже.
— А на самом деле?
— Это зависит от того, что будет завтра.
Что бы Мэри к нему ни чувствовала, она не спешила посвятить Джема в свои планы. Она по-прежнему ничего о нем не знала; и помимо всего прочего — он не в ладах с правосудием. Тут девушке пришло в голову, что, выдав своего дядю, она может выдать и его младшего брата.
— Если я вас попрошу кое о чем, что вы мне ответите? — спросила Мэри.
Тут Джем впервые улыбнулся, насмешливо и снисходительно, как тогда в Лонстоне, и ее сердце тут же рванулось к нему, ободренное этой переменой.
— Откуда я знаю, — сказал он.
— Я хочу, чтобы вы ушли отсюда прочь.
— Ухожу немедленно.
— Нет, я имею в виду — прочь с пустошей, подальше от трактира «Ямайка». Я хочу, чтобы вы пообещали мне, что не вернетесь сюда. Я могу бороться с вашим братом, он мне теперь не страшен. Но не хочу, чтобы вы завтра оказались здесь. Пожалуйста, обещайте мне, что уйдете прочь.
— Что у вас на уме?
— Это вас не касается, но вы можете оказаться в опасности. Больше я ничего не скажу. Лучше вам мне поверить.
— Поверить вам? Господи, конечно, я вам верю. Это вы не хотите мне довериться, глупышка. — Джем беззвучно засмеялся и склонился над нею, и обнял, и поцеловал Мэри так, как целовал в Лонстоне, но только с показным гневом и раздражением. — Раз так, ведите свою игру сами и не вмешивайтесь в мою. Если вы ищете приключений, я не могу вам помешать, но ради своего прекрасного личика, которое я целовал и поцелую еще, держитесь подальше от опасности. Вы же не хотите убить себя? Теперь я должен вас оставить, через час уже будет светло. А если у нас обоих планы сорвутся, что тогда? Что, если вы больше никогда меня не увидите? Ну, конечно, вам будет все равно.
— Я этого не говорила. Вы ничего не понимаете.
— Женщины думают не так, как мужчины: мы движемся различными путями. Вот почему у меня нет к женщинам расположения: от них только неприятности и неразбериха. Было довольно-таки приятно проехаться с вами в Лонстон, Мэри, но когда дело идет о жизни и смерти, как сейчас, ей-богу, я хотел бы, чтобы вы оказались за сотню миль отсюда и чопорно сидели с шитьем на коленях где-нибудь в опрятной гостиной, где вам самое место.
— Такого никогда со мной не было и никогда не будет.
— Почему нет? Когда-нибудь вы выйдете замуж за фермера или за мелкого торговца и заживете, пользуясь уважением соседей. Только не рассказывайте им, что вы когда-то жили в трактире «Ямайка» и что вас любил конокрад. Они вас тогда на порог не пустят. До свиданья, и всего вам хорошего.
Джем встал и пошел к окну. Он пролез в дыру, которую пробил в стекле, и, обхватив ногами столб крыльца и одной рукой держась за одеяло, спустился на землю.
Мэри наблюдала за ним из окна и инстинктивно помахала рукой на прощанье, но Джем повернулся и пошел, не оглянувшись, скользя по двору, как тень. Девушка медленно втянула наверх одеяло и положила его обратно на кровать. Скоро наступит утро; ей больше не заснуть.
Мэри сидела на кровати, ждала, когда отопрут ее дверь, и строила планы на ближайший вечер. Она не должна навлечь на себя подозрения за весь этот долгий день; она должна вести себя пассивно, даже угрюмо, как если бы чувства в ней наконец угасли и она готова была предпринять путешествие с трактирщиком и тетей Пейшенс.
Потом, позже, она придумает какой-нибудь предлог — скажем, усталость, желание отдохнуть у себя в комнате перед напряженным ночным путешествием, — и тут наступит самый опасный момент. Мэри должна будет покинуть трактир «Ямайка» тайно и незаметно и, как заяц, помчаться в Олтернан. На этот раз Фрэнсис Дейви поймет, что настало время действовать и что медлить нельзя. Потом она вернется в трактир, обо всем договорившись, и будет надеяться, что ее отсутствие осталось незамеченным. Это рискованно. Если трактирщик зайдет к ней в комнату и увидит, что племянницы нет, за ее жизнь нельзя будет дать и гроша. Она должна быть готова к этому. Тогда никакие объяснения не спасут. Но если дядя поверит, что она спокойно спит, тогда игра будет продолжаться. Дядя с тетей станут готовиться к путешествию; возможно, они даже заберутся в повозку и выедут на дорогу; после этого Мэри уже ни за что не будет в ответе. Их судьба окажется в руках викария из Олтернана. Что будет потом, она не могла придумать, да и не испытывала большого желания заглядывать вперед.
Итак, Мэри ждала рассвета, а когда он наступил, долгие дневные часы тянулись бесконечно; каждая минута казалась часом, а час — частицей самой вечности. Все трое чувствовали напряженность атмосферы. В молчании, мучительно, они ждали ночи. Мало что можно было сделать при свете дня: всегда мог появиться кто-то незваный. Тетя Пейшенс слонялась из кухни в комнату, делая беспомощные и бессмысленные приготовления, и ее семенящие шаги непрестанно раздавались в коридоре и на лестнице. Она увязывала в узлы то немногое, что было у нее из одежды, потом снова развязывала, когда воспоминание о какой-нибудь забытой вещице всплывало в ее рассеянном сознании. Женщина бесцельно возилась в кухне, перебирая свои горшки и сковородки беспокойными пальцами, не в состоянии решить, что взять с собой, а что оставить. Мэри помогала ей как могла, но это было непросто: ведь Мэри знала, а ее тетка — нет, что весь этот труд напрасен.
Ее сердце временами тревожно замирало, когда она позволяла своим мыслям обратиться к будущему. Как поступит тетя Пейшенс? Что с ней станет, когда придут забирать ее мужа? Она — ребенок, и надо обращаться с ней, как с ребенком. Вот Пейшенс опять засеменила из кухни и поднялась по лестнице к себе в комнату, и Мэри слышала, как она стаскивает на пол свой сундук и ходит взад-вперед, взад-вперед, заворачивая единственный подсвечник в шаль и укладывая его бок о бок с треснутым чайником и выцветшим муслиновым чепцом, и тут же разворачивая их снова и заменяя сокровищами более древними.
Джосс Мерлин мрачно наблюдал за женой, то и дело раздраженно ругая ее, когда она что-нибудь роняла на пол или спотыкалась. За ночь его настроение опять переменилось. Бдение в кухне его не утихомирило, а то, что ночные часы прошли спокойно и посетитель не нагрянул к нему, взбудоражило дядю еще больше, если только такое было возможно. Он слонялся по дому, нервный и рассеянный, временами что-то бормотал себе под нос, выглядывал в окна, как будто ожидал чьего-то неожиданного появления. Его нервозность сказывалась на жене и на Мэри. Тетя Пейшенс тревожно наблюдала за ним и тоже поглядывала на окна и прислушивалась; ее рот непрестанно работал, руки сворачивали и разворачивали передник.
Разносчика в запертой комнате совсем не было слышно, и трактирщик не ходил к нему и не упоминал о нем; это молчание само по себе было зловещим, странным и неестественным. Если бы разносчик выкрикивал непристойности или ломился в дверь, это больше соответствовало бы его характеру; но он затаился там, в темноте, беззвучно и неподвижно, и при всем своем отвращении к Гарри Мэри содрогнулась при мысли о его возможной смерти.
Во время полдника они сидели в кухне вокруг стола и ели молча, почти украдкой, и трактирщик, у которого обычно был волчий аппетит, мрачно барабанил пальцами по столу, и холодное мясо лежало на его тарелке нетронутым. Один раз Мэри подняла глаза и увидела, что он смотрит на нее из-под косматых бровей. В ее голове пронеслась ужасная мысль, что дядя ее подозревает и что-то знает о ее планах. Девушка рассчитывала на хорошее настроение минувшей ночи и приготовилась, если нужно, подыграть ему, отвечая шуткой на шутку, и ни в чем ему не противоречить. Однако дядя сидел угрюмый, окутанный мраком, а она уже знала это его настроение и знала, что оно влечет за собой опасность. Наконец Мэри собралась с духом и спросила, когда он намеревается покинуть трактир «Ямайка».
— Когда буду готов, — коротко бросил трактирщик и больше ничего не сказал.
Однако она заставила себя продолжить. Помогая убирать со стола и думая, что громоздит ложь на ложь, Мэри внушила тете, что для путешествия необходимо собрать корзинку со съестным, и тут снова обратилась к дяде.
— Если ночью мы будем в пути, — сказала она, — не лучше ли тете Пейшенс и мне отдохнуть до вечера, чтобы со свежими силами отправиться в дорогу? Сегодня ночью никому из нас спать не придется. Тетя Пейшенс на ногах с самого рассвета, да и я тоже. По-моему, нет никакого толку в том, что мы будем дожидаться сумерек.
Мэри старалась говорить как можно более непринужденно, но сердце у нее сжалось — верный знак того, что она с опаской ждет ответа; она не могла посмотреть дяде в глаза. Он с минуту обдумывал ее слова, и, чтобы справиться с волнением, девушка отвернулась и сделала вид, будто роется в буфете.
— Можете отдыхать, если хотите, — ответил он наконец. — Для вас обеих будет работа позже. Ты права, сегодня вам спать не придется. Идите! Я буду рад на время от вас избавиться.
Первый шаг был сделан, и Мэри немного задержалась, якобы что-то делая в буфете: она боялась, что ее поспешный уход из кухни будет сочтен подозрительным. Тетя, которая всегда слушалась как марионетка, смиренно последовала за ней наверх, когда настало время, и поплелась по дальнему коридору в свою комнату, как послушный ребенок.
Мэри вошла в свою комнатку над крыльцом и закрыла дверь на ключ. В ожидании приключения ее сердце колотилось, и она не могла бы сказать, чего здесь было больше: возбуждения или страха. До Олтернана около четырех миль, и она может пройти это расстояние за час. Если Мэри уйдет из трактира «Ямайка» в четыре часа, когда уже начнет темнеть, она вернется вскоре после шести, а трактирщик вряд ли придет ее будить раньше семи. Значит, у нее есть три часа, чтобы сыграть свою роль, и д