Вдруг Мэри услышала громкий возглас, который тут же подхватило множество взволнованных голосов, и голос сквайра, громко спрашивавшего, в чем дело. Из окна гостиной ясно донесся чей-то ответ. Ричардс посмотрел на Мэри и по тому, как она побледнела, понял, что она все слышала.
Человек, которого оставили во дворе с лошадьми, крикнул ему:
– Ты слыхал, что они сказали? Там еще одно тело, на верхнем этаже.
Ричардс ничего не ответил. Мэри плотнее закуталась в накидку и опустила на лицо капюшон. Они молча ждали. Вскоре во двор вышел сквайр и подошел к двуколке.
– Мне очень жаль, – произнес он. – Я должен сообщить вам дурные вести. Вероятно, это не будет для вас неожиданностью.
– Да, – ответила Мэри.
– Думаю, что ей не пришлось страдать. Видимо, она умерла сразу же. Она в спальне, что в конце коридора. Убита ударом ножа, как и ваш дядя. Наверно, она ни о чем и не подозревала. Поверьте, я вам искренне сочувствую. Все это крайне прискорбно.
Расстроенный мистер Бассет в замешательстве стоял возле девушки. Он снова повторил, что тетя, наверно, умерла мгновенно и не страдала. Она не знала, что произошло с мужем. Видя, что Мэри лучше оставить одну и что ее горю не поможешь, он пошел назад к трактиру.
Мэри сидела неподвижно и молилась, как умела, прося, чтобы тетя Пейшнс простила ее, чтобы душа ее освободилась от тяжких пут и обрела мир и покой.
Еще она молилась, чтобы тетя поняла, почему она так поступила, и более всего – чтобы на небесах ее матушка была рядом с сестрой, не оставила ее в одиночестве. Эти мысли немного успокоили ее. Мэри прекрасно понимала, что, начни она перебирать в уме события нескольких последних часов, она неизбежно придет к тому же безжалостному заключению: если бы осталась в "Ямайке", тетя Пейшнс, может быть, была бы жива.
Снова из дома донесся взволнованный говор, а затем крики и топот.
Ричардс не выдержал и, бросив свою подопечную, подбежал к открытому окну и влез в гостиную. Раздался треск досок, закрывавших окно кладовой, до которой наконец добрались. Кто-то зажег фонарь, чтобы осветить комнату; было видно, как от сквозняка колышется его пламя.
Затем свет исчез, голоса замерли, и Мэри услышала шаги по коридору в конце дома. Из-за угла во главе со сквайром показалась группа из шести-семи человек. Они волокли что-то визжащее, извивающееся и пытающееся вырваться из их рук.
– Они поймали его! Это убийца! – закричал Ричардс, обращаясь к девушке.
Она быстро обернулась, сбросив с лица капюшон. Пленника подвели к двуколке. Он поднял на девушку глаза, моргая и щурясь от света, направленного ему в лицо фонаря. Его одежда была в паутине, небритое лицо почернело. Это был разносчик Гарри.
– Кто это? – кричали вокруг. – Вы знаете его?
К двуколке подошел сквайр и приказал подвести пленника поближе, чтобы Мэри могла хорошо разглядеть его.
– Что вы знаете об этом парне? – спросил он. – Мы обнаружили его на мешках в заколоченной комнате. Он утверждает, что ничего не знает об убийствах.
– Он из их шайки, – медленно произнесла Мэри. – Прошлой ночью пришел в трактир. Они с дядей поссорились. Дядя оказался сильнее и, угрожая убить его, запер в комнате с заколоченными окнами. У него все основания убить дядю, никто другой не мог этого сделать. Он вам лжет.
– Но дверь была заперта снаружи, понадобилось несколько человек, чтобы взломать ее, – возразил сквайр. – Нет, этот парень не выходил из комнаты.
Взгляните на его одежду, посмотрите как он жмурится от света. Убийца не он.
Бандит-разносчик исподлобья смотрел на схвативших его людей, его злобные глазки бегали по лицам. Мэри поняла, что сквайр был прав: разносчик Гарри не имел возможности совершить это преступление. Он лежал там в темноте, ожидая освобождения. Кто-то еще побывал в "Ямайке", сделал свое черное дело и скрылся под покровом ночи.
– Кто бы ни был тот, что сделал это дело, он не знал о запертом в той комнате негодяе, – продолжал сквайр. – Да и этот, насколько я понимаю, ничего не видел и не слышал, и в свидетели не годится. Но так или иначе, мы отправим его в тюрьму и повесим, если он того заслуживает, в чем я лично не сомневаюсь. Однако прежде он предстанет перед королевским судом и назовет имена своих сообщников. Кто-то из них убил трактирщика из мести – в этом можете быть уверены. И мы его поймаем, даже если придется пустить по его следу всех ищеек Корнуолла. Эй, кто-нибудь, уведите этого парня на конюшню и держите его там. Остальные вернитесь со мной в трактир.
Разносчика поволокли по двору. Он понял, что произошло какое-то преступление, и подозрение может пасть на него. Тут он наконец обрел дар речи и принялся жалобно бормотать, уверяя в своей невиновности и моля о пощаде. Божился и клялся святой троицей, пока кто-то ударом не заставил его замолчать, пригрозив повесить тут же в конюшне. Тогда он поутих, едва слышно бормоча проклятия и злобно косясь на Мэри.
Она его не слышала, не замечала его взглядов. Другие глаза видела сейчас она – те, что глядели на нее этим утром. В ушах звучал холодный, спокойный голос, сказавший о своем брате: "За это он поплатится жизнью".
Вспомнилась и другая фраза, брошенная небрежно по дороге в Лонстон: "Я никого не убивал. Пока", – и слова цыганки на ярмарке: "Вижу кровь на твоей руке. Однажды ты убьешь человека".
Все, что отталкивало ее в нем, все, о чем она старалась забыть, возникало в памяти, связываясь в неопровержимое доказательство: и его ненависть к брату, и некоторое равнодушие и жестокость, и недостаток чуткости, и кровь Мерлинов, текшая в его жилах.
Для Мэри это последнее обстоятельство было самой тяжелой гирей на весах его вины. Яблоко от яблони… Все они одним миром мазаны. Он сдержал клятву: вернулся в "Ямайку", как и обещал утром, и разделался с братом. Она заглянула правде в глаза и ужаснулась. Лучше бы ей было остаться в доме, и он убил бы ее, как их. Он был вором и пришел, как вор, под покровом ночи, а потом скрылся, растворившись во тьме. Она была уверена, что факты, которыми располагала, можно сложить в неопровержимое доказательство его вины. И если она выступит свидетелем, его ничто не спасет. Достаточно пойти к сквайру и сказать: "Я знаю, кто сделал это". И они послушают ее, соберутся вокруг, как свора гончих, почуявших след, и бросятся через Рашифорд и болото Треварта к болоту Дюжины Молодцов. Скорее всего, он спит теперь крепким сном, растянувшись на постели в доме, где родился и он сам, и его брат. А поутру, посвистывая, вскочит себе на лошадь и навсегда уедет из Корнуолла – такой же убийца, как и его отец.
В воображении она слышала мерный прощальный стук копыт. Ее фантазия неожиданно стала явью – на дороге действительно раздался цокот копыт.
Мэри повернула голову, прислушиваясь. Все внутри дрожало, вцепившиеся в накидку руки взмокли.
Всадник приближался. Лошадь шла спокойной, размеренной рысью. Ритмичный перестук копыт звучал в унисон с часто бьющимся сердцем девушки.
Теперь его услышали и другие. Люди, которые стерегли разносчика, начали перешептываться и поглядывать на дорогу, а Ричардс, немного поколебавшись, быстро зашагал к трактиру, чтобы позвать сквайра. Конский топот становился все громче, словно бросая вызов ночи, такой спокойной и молчаливой. И вот из-за поворота показался всадник. Из трактира в сопровождении слуги вышел сквайр.
– Именем короля, остановитесь! – крикнул он. – Я должен знать, что вы делаете ночью на дороге.
Всадник натянул поводья и свернул во двор. Низко опущенный капюшон его черной накидки для верховой езды прикрывал лицо. Тут он откинул капюшон и склонил голову в знак приветствия. В лунном свете заблестел венчик густых белых волос, послышался мягкий приятный голос.
– Мистер Бассет из Норт-Хилла, если не ошибаюсь, – произнес всадник, наклонясь вперед и протягивая сквайру записку. – Вот послание от Мэри Йеллан из трактира "Ямайка". Она просит помочь ей в беде. Но, судя по всему, я опоздал. Вы, конечно, помните меня, мы с вами уже встречались. Я викарий Олтернана.
16
Мэри сидела в одиночестве в гостиной дома викария и смотрела на тлеющий в камине торф. Проспала она долго и чувствовала себя отдохнувшей. Но внутреннего спокойствия, которого так жаждала ее душа, не наступило.
Все были к ней добры, даже слишком добры – она столько времени жила в напряжении, что совсем отвыкла от душевного тепла и участия. Мистер Бассет неуклюже, но добродушно похлопывал ее по спине, как обиженного ребенка, и ласково уговаривал своим грубоватым голосом:
– А теперь вам нужно поспать и постараться ни о чем больше не думать и твердо помнить, что все позади и никогда не повторится. Обещаю, что мы скоро найдем того, кто убил вашу тетю, – и повесим его, предав, разумеется, суду.
Когда же вы немного оправитесь от всех потрясений, которые выпали на вашу долю в последние месяцы, сообщите нам, что вы намерены делать и куда хотели бы отправиться.
Ей было все равно, что они решат, – она готова была покориться их воле. И когда Фрэнсис Дейви предложил ей кров в своем доме, она смиренно согласилась, чувствуя, что вяло произнесенные ею слова признательности могли быть восприняты как неблагодарность. Вновь она испытала унижение от того, что родилась женщиной и что полный упадок ее физических и духовных сил воспринимался как нечто совершенно естественное.
Будь она мужчиной, к ней отнеслись бы куда суровее; в лучшем случае – равнодушно. Возможно, потребовали бы сразу поехать в Бодмин или Лонстон и дать показания, а потом, по окончании следствия, предоставили бы самой позаботиться о себе. И пусть, мол, едет хоть на край света. И она уехала бы, устроилась на какое-нибудь судно, согласилась бы на любую работу. Или пошла бы бродить по дорогам с медяком в кармане, вольная и свободная. Ее же, всячески утешая и успокаивая, как ребенка, поскорее увезли с места происшествия, чтобы она никому не мешала. И вот она сидит в кресле с головной болью и со слезами на глазах.