– Здравствуйте, товарищи! – с подъёмом в голосе, громко здоровается командир полка.
Полк, все военнослужащие, через короткую паузу, обвалом, отрывисто и громко кричат…
– Здра… жела… товар… полковник.
Зимой, в такой момент, обычно снег с ближайших крыш стеной сыплется, весной сосульки обрываются, летом птицы испуганно в небесную высь вспархивают, осенью жёлтые листья вместе с сухими ветками обламываются… Такой вот получается незамысловатый физический эффект от бодрости и сотрясания воздуха.
Обычное дело развод в армии, рутинное… Но особенно важное, когда с оркестром… Особенно важное!
Вернувшись с развода в оркестровый класс, музыканты пребывали в необычайно молчаливом и рассеянном состоянии. Что непривычно. Потому и недолго.
– Мужики! – прервал прокисшую тишину прапорщик Тимофеев. Женька Тимофеев, Тимоха, 26 лет. Первая труба, солист, симпатичный парень, не женат ещё. Этой осенью свадьба планируется. В Америке. Гейл – его невеста, живёт в Сан-Франциско, там и ждёт его, там и свадьбу сыграют, спросил. – А где Генка Мальцев с Кобзевым, кто знает?
– Анализы сдают, – мгновенно ответил Лёва Трушкин. Большой, крупный, 32 года, не женат, русский, мама армянка, тубист, хохмач, часто скептик). Видя, что не все, кажется, знают об этом, пояснил. – Да не хохма это, не хохма! Старшина сказал. Он дирижёру докладывал – я рядом стоял, слышал.
– Товарищ старшина, Константин Саныч…
– Не знаю, – как ждал, быстро ответил старшина оркестра. – Мне Кобзев утром позвонил, сказал, что они в очереди стоят. Без анализов там не принимают…
– Кого?
– Куда? – Уточнил Гарик.
– Как кого, – пожал плечами старшина, неужели не понятно. – Их…
– О, а Мальцеву-то с Кобзевым зачем анализы сдавать? С какой стати?
– Да не им, а пацанам этим, беспризорникам нашим…
– Аааа…
– Да какие они наши? Вшивота подзаборная!
– А что, вполне возможно, что и Мальцеву с Кобзевым придётся сдавать… Они же вместе ехали, контактировали…
– И мы контактировали, вчера… – заметил Мнацакян.
– И что? Нам тоже сдавать, что ли, да? – нервничал Лёха Чепиков.
Возник диспут. В том смысле, что не просто разговор, а с раздражением, по возрастающей… Как от спички бикфордов шнур к взрыву…
– Я, например, не буду, и точка. – Заявил Чепиков. – Я к ним и близко не подходил… Как знал… И Фокин тоже, я видел, далеко стоял, и старшина, и Жека Тимофеев, и все… Я помню. Только Валька Завьялов, Генка Мальцев и Кобзев, и они…
– А что, мужики, наверное и правильно… Мало ли где обмылки эти могли ошиваться, по подвалам и чердакам… – поддержал старший сержант Фокин. 36 лет, самый пожилой контрактник, не считая старшины оркестра, конечно, кларнетист и флейтист высочайшего класса. Отличный мужик, но в последнее время сильный зануда и скептик, потому что его дочь, старшеклассница, «оторва», все музыканты знали, с рокерами какими-то связалась, дружит, говорит. Как мёдом ей там намазали… Гоняет по ночам на мотоцикле, пиво пьёт, курит… С ума отца сводит своими «историями» с… с мальчиками.)
– Они не ублюдки, они пацаны, – хмуро поправил Завьялов. Он давно уже жалел, что вязался в эту историю… Вернее, что таким именно образом поступил. Надо было отпустить мальцов с миром и забыть, ругал он себя, чтобы не будоражило потом совесть, не беспокоило… Бурлит сейчас, как пурген в животе.
– Я и говорю, – не вникая в детали, согласился Фокин. – Им девчонку испортить, что мне гамму одним пальцем сыграть.
– Да, – прогудел старшина. – Действительно, и не заметишь, как сам от них заразишься, подхватишь чего-нибудь.
– Тьфу, вот, чёрт, – чертыхнулся Чепиков. – Не было печали. Валёк, – Чепиков с досадой повернулся к Завьялову. – Ну правда, за каким это хреном нужно было их сюда привозить, а? Заразу эту… На месте что ли нельзя было п…й им, извините, навешать или шеи «намылить»? Сами сдали бы потом в милицию – руки вымыл, и все дела… И нас бы не впутывали. У нас же семьи, дети… Тьфу… Теперь вот думать будешь… – Лёха расстроено поёрзал на стуле. – Может, действительно, не ждать нам вызова, самим в санчасть сходить, прививки какие сделать, а?
– Ага, прививки… От чего? – сощурился старшина оркестра Константин Саныч. Он был к чему угодно расположен, пусть даже и руки мыть, хоть с мылом и трижды, но только не к прививкам и уколам. Врачей, с их амбулаторными запахами, даже на дух Хайченко не переносил, точнее, если откровенно, боялся. На то, чтобы избавиться от ближайшей встречи с зубным врачом, например, в предупредительных целях покупал все зубные пасты, какие видел в рекламах…
– От бешенства вначале… – с невозмутимым лицом подсказал Трубников.
О!!
Все с удивлением уставились на Трубникова, шутит человек или серьёзно говорит. Нет, похоже. Лицо Трубникова было непроницаемо индифферентно, ни тени намёка на шутку или подлянку. Видимо всерьёз сказал, решили, да и ситуация к шуткам не располагала, вон как всё неприятной стороной поворачивалось… Не диспут уже… Приговор… Или диагноз! Вот дела. Попали!
– Ну, я не знаю от чего, там скажут… – нервничал Чепиков, ему было всё равно, лишь бы не стоять на месте, что-нибудь поделать. – Антивирус какой-нибудь пусть эскулапы вколют или микстуру дадут… Микстуру – лучше.
Тимофеев открыл было рот с важной мыслью про необходимые сто граммов неразведённого спирта от медиков, для очистки системы, чтобы в момент убить «заразу» и её метастазы, но не успел…
– Так, что за шум, а драки нет? – как всегда с улыбкой входя и потирая руки, ну мальчишка и мальчишка, перебил лейтенант. После развода он уже в штаб – быстрый такой – сбегал. Отметился. Даже не подозревает, какие нешуточные страсти обуревают его музыкантов, пока он там где-то бегает. Не догадывается! А зря! Надо бы чувствовать вверенный ему коллектив, надо бы!.. Хотя, в принципе, какой спрос, – лейтенант же ещё, даже не майор.
– Да нет, какой шум, товарищ лейтенант, мы так просто, про вчерашнее, – за всех ответил старшина оркестра старший прапорщик Хайченко, успокоил. – Ерунда.
– А что было вчера? – снимая фуражку и мастерски забрасывая её походу на крючок рогатой одноногой вешалки, переспросил лейтенант, направляясь к своему дирижёрскому пульту.
– Да вот, думаем, зря сюда, в оркестр, беспризорников вчера привозили, и вообще… Связались с ними. Не нужно было… – раскрасневшееся, расстроенное лицо Чепикова светилось брезгливостью и недовольством.
Лейтенант словно споткнулся, удивлённо поднял брови, коротко, изучающее, глянул сначала на него, потом на остальные лица, медленно произнёс:
– А я думал, вы действительно лучшие! Я ошибся!
– ?!
Вот прямо так… взял и сказал… К чему это? Огорошил. Как лопату дёгтя в детское ведёрко с мёдом кинул. Пацан ведь ещё. Ребёнок. Детский сад… Ну надо же, сказанул, выдал!.. Музыканты недоумённо переглядываясь задвигались, чего это он, о чём это? Кто смущённо, кто обиженно засопели…
– В каком это смысле, товарищ лейтенант? – попробовал было за всех уточнить старшина Хайченко.
Но лейтенант отвечать не стал, небрежно махнул рукой и тем же, бесцветным тоном отрубил.
– В прямом.
Музыканты не понимали. Категорически! Или делали вид, что не понимают… Прятали глаза… Но размышляли, старательно для себя обходя навязчиво всплывающее определение. Не хотели так думать, не привыкли. Всегда знали, что они лучшие. Себе и всем, игрой своей, дисциплиной доказывали… И на тебе… Как это?.. И вообще, причём тут какие-то беспризорники, понимаешь, голь перекатная, если не хуже!
Неловкая пауза затягивалась. Лейтенант, глянув на свои наручные часы, нарушил мучительную тишину, отмахнулся.
– Ладно, чего уж… – произнёс он «серым» голосом, и лицо его осталось тем же непривычно официальным. – Работаем. Репетируем. – Приказал он. – Открываем Равеля. Готовимся. – Пряча взгляд, наклонился к оркестровой партитуре, лежащей перед ним на пульте.
О-о-о, к Равелю, это хорошо. Тем более сейчас и к Равелю… Самое то…
Последнее время лейтенант и весь оркестр с удовольствием репетировали «Болеро» Равеля.
Как бы не был хорош испанец Равель с его болеро, но и он не пошёл сегодня. Вернее он пошёл, но… технически только, без души. Словно красавец парусник, но на вёслах…
«Командир, командир, докладываю: 9.15. Двое мужиков сели в джип, один в полутяже, второй средневес, с ними два пацана. Я их знаю, это они, наши – Рыжий и Штопор».
«О! Все четверо? Неужели!»
«Да. Выезжают».
«Та-ак, это хорошо. За ними! Везде и всюду! Ни на секунду не выпускать их из-под контроля! Вторая машина?»
«Тоже здесь. Неподалёку».
«Не спать! Смотреть в оба! Упустите – собакам скормлю!»
«Обижаете, начальник!»
«Р-разговоры! Немедленно докладывать обо всех перемещениях. Я на связи. Телефон не занимать».
«Есть на связи… Мы поехали. 9.16»
«Добро! Отбой!»
«Есть отбой».
Додж «Дюранго» вместе с мальчишками, Мальцевым и Кобзевым, выехав со двора, несколько часов суматошно колесил по Москве, не замечай двух жигулёвских девяток, попеременно висевших у них на хвосте.
Начали программу естественно с парикмахерской. Мужской мастер, пожилая, полная дама, в переднике и высокой причёской на голове, добродушным курносым лицом, хмыкнула, увидев перед собой патлатых мальчишек. Небрежно пройдясь рукой по их шевелюрам, со знанием дела спросила.
– Они что, у вас, папаша, из больницы? – вопрос был обращён именно к Мальцеву. По цвету волос видимо парикмахерша отца угадал. Геннадий внутренне улыбнулся неожиданному для себя обращению «папаша», сдержано переспросил.
– Почему из больницы?
– Давно не стриженые и худые… – ответила парикмахерша.
Мальцев не ожидал к себе такого обращения, наслаждался новым для себя определением, собирался с ответом, Кобзев его опередил.
– Нет. Они из монастыря у нас. Из Шаолиньского. – Без тени улыбки поведал он пожилой парикмахерше.
– Что вы говорите!.. – искренне удивилась та, разворачивая кресло, и усаживая на нём старшего мальчишку. – Ну, Москва… Вы, значит, монахи у нас! Такие молодые и уже… За что это вас?