– Какие монахи? – воспротивился Штопор, – мы музыканты! – Высоко задирая голову, чтобы его увидели взрослые воспитатели, потребовал подтверждения. – Да, дядь Ген? Ты говорил…
Геннадий немедленно подтвердил.
– Да, конечно, военные причём, – сообщил тётке, укоризненно глянув на Кобзева, ты хоть папаша и настоящий, но думай, что говоришь. Не в оркестровке…
Парикмахерша снова удивилась.
– Ух, ты… Попса, значит… Тили-тили… – что-то замысловатое при этом изобразила в воздухе ручками.
– Какая попса? – теперь обиделся уже и Кобзев. – Обижаете, хозяйка.
И Штопор тоже губы надул, посмотрел на своего друга – сильно ему сейчас обидеться, или не очень? Тот не обратил внимания, слез вдруг с кресла, указал на Генку:
– Его первого.
– Почему меня? Ты старший, – не согласился Генка. – Я после тебя хочу… Чтобы как ты…
Парикмахерше надоело играть в профессиональную любезность, все удивления и восторги она, кажется, исчерпала, добродушный тон тоже, сухо бросила.
– Ну, вы, давайте тут, решайте быстрее… кто первый… У меня план.
– Он! – подпрыгнул Генка, подталкивая к креслу Никиту…
Мальцев примирительно подтвердил.
– Ну ладно-ладно, пусть будет Никита первым, как старший. А потом Генка.
Мальцев с Кобзевым сидели в гостевых креслах, ожидали. Александр то журналы листал, то на женщин мастеров в соседнем женском зале заглядывал. Сравнивал клиенток с журнальными модельными вариантами, скептически хмурился. Время от времени поощрительно, поддерживая, улыбался Мальцеву и мальчишкам. Из взрослых, особенно приятно здесь было Мальцеву. Он всё время слышал в себе то обращение – «папаша», отец, значит. Впервые это было. Приятно. Мысленно наслаждался этим определением, купался в нём… Повторял его то медленно, смакуя, то быстро… С разными интонациями, высокими, весомыми, и… приятными, тёплыми… Попутно Мальцев наслаждался спокойной, умиротворённой тишиной парикмахерской, мерным жужжанием электрических машинок, шумом фена… Привычно бы и уснул, если бы не его это празднично-торжественное состояние, и мальчишки. Очень интересно было за ними наблюдать.
Раньше, когда он ещё не был этим, ну, как это сказала парикмахерша, папашей, он часто бывал в парикмахерских. Это естественно. Служба обязывала. Устав. Но тогда всё было по другому: зайдёт Мальцев, сядет в кресло, скажет мастеру: «также, только коротко», и закроет глаза. Через сколько-то минут снимут с него тряпочку, встряхнут, пройдутся по щекам щёточкой, по шее, освежат чем-то приятным, и – пожалуйте к кассе… Все ощущения. И правильно! А что ещё? Он не женщина, он мужчина. А теперь, здесь… Был в других обстоятельствах, в другом качестве. Особенно интересно было наблюдать, как его мальчишек подстригают. Его!! Да-да-да… Его! Как они одинаково, по-взрослому, с интересом оглядывают себя в зеркалах. Шкинделы! Как маленький Генка искоса, подглядывая, сравнивает свою причёску с причёской Никиты. Как одинаково, морщась, отряхивают волосы, напрочь сбивая старания мастера… Узнавали они себя или нет, Мальцев с Кобзевым не знали, но мальчишки сами себе явно нравились…
Никита вёл себя по-взрослому: молчаливо, разрумянился только. Глаза большие, удивлённые, горят… Давно не видел себя таким праздничным.
Генка наоборот, на протяжении всей стрижки хоть и старался всё время быть неподвижным, но у него это плохо получалось – голове щёкотно было. Часто ёжился, беспокоил парикмахершу, та одёргивала Генку, «ровно сиди», а он стрелял глазками по сторонам: кто зашёл в зал, кто вышел, кто мимо окон прошёл, или проехал… Любил потому что витрины… С детства ещё… Мастер делала ему замечания, Генка быстро всё забывал… Потому что тётя парикмахер ему не нравилась. Совсем…
Она нервной была, сердитой, хоть и старалась казаться вежливой, доброй… Генка знал таких, спасибочки! Ещё она сильно пыхтела, склонившись над ним, чикая ножницами, жужжала в ухо машинкой, горячо дышала в лицо кислым табачным запахом. Генка неожиданно вспомнил, что давно не курил… Совсем давно… Аж со вчерашнего дня, кажется. А потом вдруг удивился, что почему-то и не тянет… А раньше тянуло. А почему это? – с удивлением подумал он. Забывшись, крутанул головой, получил очередное замечание от усатой парикмахерши, у неё такие редкие-редкие волосики над губой и зубы жёлтые, на секунду успокоился, решил потом про курево спросить у дяди Гены… Посмотрел на него, на улыбающееся лицо и большие сильные руки, тут же передумал своё решение, глянул на своего друга… И тут он огорчился – у Никиты он тоже спрашивать не будет, Никита уже ругал его за это… И неожиданно забыл возникшее желание покурить, потому что вспомнил про обидную попсу парикмахерши, лживую её улыбку, жёлтые зубы… Принялся размышлять, как бы ей посильнее отомстить… Зачем она всех обозвала, вот!
В парикмахерской было уютно… И Генка, кстати, не вспомнил бы, если бы его спросили, когда он последний раз стригся… Не только в парикмахерской, вообще… Потому что давно это было. Ему тогда ещё скамейку на сиденье ставили, мелюзгой был, а сейчас вот без скамейки! И тогда больно щипали волосы машинкой и ещё ножницами, и сейчас почти также… Но пахло в парикмахерской и тогда, он смутно помнил, хорошо, и сейчас особенно… Одеколонами, ещё чем-то… Парикмахерской…
Закончив, мастер снова вопросительно глянула на папашу, этого тоже освежать? Мальцев согласно кивнул головой, а как же, естественно.
Мальцев – папаша! – с удовольствием расплатился…
Неторопливой, сонной походкой вышли из парикмахерской, потягиваясь, встали… Мальчишки непроизвольно ерошили волосы, избавляясь от колючих волос, улыбались… А солнце потому что на улице. Лето. И настроение хорошее, как небо, высокое и голубое… Ни облачка…
– А теперь куда? – пряча восторг, спросил Никита.
– А в этот, в супер… нет в гипермаркет, – округлив глаза, воодушевлённо подсказал Генка. – Куда ж ещё! – Он магазины тоже любил, и тоже с детства.
– Да, но мы так и не решили: как будем одеваться, что покупать? – заметил Мальцев.
– Как что! – вмешался Кобзев. – Только военную форму! Только нашу, армейскую…
– Да! – вновь подпрыгнул Штопор. – Как у вас. Как у всех там в этом, как его… – и снова, как мячик, вприпрыжку…
– В оркестре? – подсказал Мальцев.
– Да, как у всех, – вновь подпрыгнул Генка, изобразив полный восторг.
Мальцев не возражал, наоборот, по себе знал, военная форма мужчинам ближе, мальчишкам тем более…
– Нам, значит, тогда нужно ехать… эмм…
– Вперёд! – подсказал Генка.
– Да, вперёд… – согласился Мальцев. – Где-то в районе Вешняков мне попадался как-то такой вот магазин, кажется… А потом в швейный салон…
– А туда зачем? – удивился Штопор. В его тайном списке такого названия не было.
– Подгонять будем… Подшивать. Чтоб с иголочки. – Пояснил Кобзев.
– Ладно, чего мы тогда стоим? Пое-ехали! – Пропел Генка, вновь нетерпеливо подпрыгивая.
– Поехали!
– Вперё-од!
Мальчишки быстро забрались на заднее сиденье. Взрослые сели вперёд. Покатили. За ними всё так же, держа дистанцию, сменяя друг друга, двигались две серые неприметные девятки с тонированными стёклами.
«От парикмахерской отъехали…»
«Все?»
«Да, и пацаны. Подстриглись»
«Куда направляются?»
«Вроде в сторону кольцевой… Пока не понятно…»
«Не упустите…»
«Есть»
Не успели отъехать от парикмахерской, как на заднем сиденье джипа возникла какая-то возня. Кобзев обернулся. Никита за грудки тряс молча пыхтевшего Генку.
– Эй, бойцы, что такое? Никита?
– Пусть сам скажет, – отпуская, потребовал Никита. – Говори!
Генка – лицо красными пятнами – жался на сиденье в угол машины, испуганно прятал глаза.
– Говори! – приказал Никита. – Колись, гад, в натуре.
– А чё я, чё я… – Генка испуганно косился на Кобзева. – Они бить будут…
– Мы? – ничего не понимая, удивился Кобзев. – За кого ты нас принимаешь?
– Колись, тебе говорят! – требовал Никита. – Пусть бьют! Я тебе предупреждал…
– А сам-то, а сам-то…
– Я большой! Но я завязал… Ты знаешь! Я за базар отвечаю!
– Она же сама-а-а… – заикаясь, плаксиво и зло лепетал Генка.
Движение машин на улице было плотным. Мальцев никак не мог обернуться, тем более остановиться, чтобы понять в чём дело, безуспешно ловил в зеркале заднего вида лица мальчишек. Они ускользали. Зеркало не для этого было.
– Что такое? – потребовал и Мальцев, не отрываясь от управления машиной. – Говори членораздельно, Генка. Ты мужчина! Не мямли. Ну!
– Штопор у парикмахерши щётку украл… – Видя, что Генка не решает сознаться, зло и с обидой, выдал друга.
– Ага, сдал да, сдал?! – тоскливо заблажил Генка. – Я не хотел!.. Предатель!..
– Я не предатель! Не вертухайся! – сердито одёрнул его Никита. – И не ври! И ножницы ещё украл! Вот! – Передразнил. – Лучший он… Ту – худший…
– Я – худший?!
– Генка?! – ахнув, в голос переспросили Мальцев с Кобзевым – Когда? – Они ничего не видели, не заметили… – Зачем?
Мальцев в сердцах нажал на тормоз. Машина пошла юзом… Сзади сигналили… Машина была «крутая», её объезжали. Водители, коротко демонстрируя злые лица за стёклами, на всякий случай опасливо добавляли газу и быстро уезжали… Додж еле катился…
– Как так? – взрослые не понимали… Переглядывались. – Зачем?
– А я это… Чтобы назло… Пусть, шалашовка, не обзывается… Она сама первая… Вот… Я таких знаю… Она лживая… Сама попса!
– Так, понятно. Едем обратно, – сказал Мальцев.
– Сам и отдашь, – добавил Кобзев.
– Ещё и извинишься, – дополнил Мальцев.
– Угу, – слабым голосом пообещал Генка и всхлипнул.
– И никогда больше не будешь ничего чужого брать, ты понял? Никогда! Мы музыканты, Генка, – в сердцах подчеркнул Мальцев. – Причём, военные. Ты понимаешь? Мы – лучшие…
– И я?
– И ты… И Никита…
– Если запомнишь, что мы тебе сказали… – заметил Кобзев.
– И не будете вспоминать свои прошлые замашки… – подчеркнул Мальцев.