— Какое тут «успокойтесь»! — отвечала дама. — Я должна отвезти её к матери, в Старый Город. А как я могу это сделать на девятом номере?
— И всё же постарайтесь успокоиться, — настаивал очкастый. — Всё утрясётся.
— Ведь так? — обратился он к Ионе, почувствовав его взгляд на своём лице.
— Наверняка, — кивнул Иона и отвернулся.
«Ну точно — профессор, — подумал он. — Вылитый. Так и буду тебя звать».
«А что это ты занимаешься выдумыванием прозвищ? — подумал он следом, обращаясь к себе. — Будто собрался всю оставшуюся жизнь провести в этом трамвае».
Аккуратно подстриженные газоны центра сменялись чахлыми и пыльными травяными пятнами правобережного района. Но до правобережья трамвай не добрался. У рынка он повернул налево, в пятнадцатую линию, и уверенно двинулся в рабочую окраину. Теперь за окнами мелькали всё больше серые дома, которые становились ниже и ниже, начинаясь с восьми этажей и заканчивая двумя в рабочем посёлке, в который вскоре трамвай въехал. На задней площадке продолжали целоваться кожаные куртки. На передней назревал бунт — там уже вовсю молотили кулаками в решётку, отделяющую кабину вагоновожатого от салона.
«Глупцы, — подумал Иона. — Они даже предположить не берутся, что вагоновожатый, может быть, мёртв… Ну да, а что: ехал, ехал, а тут — хлоп! — сердце».
— Да что же, в конце концов, происходит? — пробормотал рядом с Ионой Маньяк. Кажется, у него тоже заканчивалось терпение. — Почему он не делает остановок?
— Потому что они не нужны, — произнёс кто–то сзади.
Иона обернулся. За его спиной примостился, повис на поручне Клещ. То, что он Клещ, Иона понял сразу, едва обернулся и бросил взгляд на это лицо с массивными широкими челюстями, неправильным прикусом и маленькими хищными глазками. От вида этого лица по спине Ионы даже пробежал лёгкий озноб.
«Ну и публика собралась», — подумал он.
— Потому что они не нужны, — повторил Клещ. — Процесс эволюции человека не терпит остановок.
— Причём здесь эволюция человека? — усомнился Маньяк.
— Бог, — улыбнулся Клещ. — Просто я хотел избежать слова «Бог» и вслед за учёными назвал его процессом эволюции. Но это Бог, имейте ввиду. И он не терпит остановок.
— Он мёртв, — сказал Иона.
— Кто? Бог? — внимательно взглянул на него Маньяк.
— Да нет, причём тут Бог, — пожал плечами Иона. — Вагоновожатый. Вагоновожатый умер от апоплексического удара, и теперь трамвай едет сам по себе, куда получится. Поэтому и остановок нет.
Его слова в наступившей как раз в это мгновение тишине (только стучали колёса, всхлипывала девочка, да сопели на задней площадке целующиеся кожаные куртки) услышал весь салон.
Тишина стала ещё глуше. Все лица повернулись к Ионе. Три десятка глаз уставились на него. И только кожаные куртки никак не реагировали.
— И что же теперь делать? — спросила женщина, забыв гладить по голове девочку.
«Прачка», — определил Иона. Почему именно такое прозвище получила эта женщина, он не мог бы себе объяснить. В ней, кажется, не было почти ничего от прачки.
— Ничего не делать, — ответил он. — Или что–нибудь. Какая разница.
— Вы фаталист? — улыбнулся Профессор.
— Нет, я клошар, — отозвался Иона.
— А–а, ну я и говорю — фаталист, — кивнул Профессор.
— Но версия имеет право на существование, — поддержал Иону Маньяк.
— Безусловно, — вставил кто–то. — Она объясняет всё.
Снова наступила тишина. Никто больше не пытался стучать вагоновожатому, вся передняя площадка почтительно отошла от решётки и углубилась в середину вагона, рассевшись по свободным местам.
А трамвай въехал в рабочий посёлок.
Воздух становился всё более тяжёл, напитан запахами осени, металла, окалины и горящего угля — зловоньем встающих впереди заводов. Пасмурнело, поднимался ветер, подготавливая сцену для выхода главного действующего лица — дождя.
Потянулись за окном трёх — и двухэтажные бараки с облупившейся со стен штукатуркой. Старики в строгих чёрных костюмах, чинно и неподвижно сидящие на скамейках перед бараками, не обращали на трамвай никакого внимания, словно и не видели его. Быть может, они были слепы. Или — мертвы. Промелькнул чумазый мальчишка, увязший в старой жёлтой луже на очередной пропущенной остановке. Полуразрушенный навес над перроном был заляпан зелёной краской и загажен птицами. Скрипел на поднявшемся ветру ржавый лист жести с остатками надписи жёлтой краской: «П ЕИ П ЯЯ. № 11».
— Номер одиннадцать, — озвучил Маньяк.
— Одиннадцатый идёт до кольца, я знаю, — сказал кто–то из середины вагона.
— А где кольцо? — вопросил Клещ.
— У сталелитейного… — неуверенно отозвался Кот (как назвал его про себя Иона за жидкие торчащие в стороны кошачьи усики и хитрый взгляд). — Кажется, — добавил он, подумав. — А может быть, у металлоконструкций. Не помню точно.
— Тогда не баламутьте народ, — раздражённо сказала какая–то из присутствующих женщин. — Кольца давно нет, его убрали ещё два года назад. Я знаю, я ездила одиннадцатым на работу.
— А где вы работали? — поинтересовался Профессор.
— А зачем вам? — с подозрением покосилась на него Юдифь (почему именно Юдифь, Иона не мог бы объяснить, тем более, что Олоферна в вагоне точно не было).
— Хочу знать, куда мы в конечном итоге приедем, — миролюбиво пояснил Профессор.
— К цемзаводу приедем, — буркнула Юдифь и отвернулась.
— Вот оно как, — дёрнул подбородком Профессор. — К цемзаводу… Хм…
Что это новое знание ему дало, было непонятно, но вид Профессор принял глубокомысленый и даже очки, сняв, протёр клетчатым коричневым платочком.
На задней площадке простонала одна из курток. Иона невольно повернулся к ним, заподозрив, что дело у них дошло до совокупления. Но нет, они по–прежнему равнодушно целовались. Грохотала в наушниках дёрганая жестокая музыка.
«Быть может, — подумал Иона, — они хотят установить рекорд по целованию и попасть в книгу рекордов Гиннеса».
За окном то и дело мелькали заводские цеха, ангары, какие–то кособокие заброшенные строения, столбы пара, бьющего из–под земли, трубы, пустые оконные проёмы, ржавые контейнеры и груды мусора. Не было видно ни людей, ни дыма из труб, ни машин, ни снующих туда–сюда тепловозов. Не слышно было заводского шума, гудков, лязга и грохота.
Кто–то новый явился рядом с Ионой. Повернувшись, он разглядел пассажира, перебравшегося сюда с передней площадки. Сухой, измождённый, со впалыми щеками, он приблизился вплотную, словно решил обняться.
«Чахоточный, наверно, — подумал Иона. — Так и будешь — Чахоточный».
А тот, вдруг прижавшись к Ионе, прошептал чуть ли не в самое его ухо:
— Вот вы давеча сказали про водителя…
— Ну да, — кивнул Иона, поощряя умолкшего Чахоточного продолжать.
— Про удар, — будто неохотно продолжил тот.
— Ну да, — повторил Иона.
Но Чахоточный, кажется, сказал всё что хотел. Он отодвинулся и принялся равнодушно смотреть в окно, за которым виднелось в мареве испарений рукотворное озеро из жёлто–зелёных зловонных сточных вод. К нему со всех сторон опускались сливные трубы. Плавал в мутной жиже всевозможный хлам.
Явился летящий над самой землёй грязно–серый голубь. Несколько секунд следовал параллельно трамваю, пока на всём лету не врезался в трансформаторную будку, отвалился от стены, как обломок штукатурки, упал в кучку полуистлевших воробьиных, вороньих и голубиных тел.
«Отравлен, — подумал Иона. — Или тоже слеп, как те люди, у бараков… И слепы люди, и птицы слепы. И крылья ржавы и ржавы скрепы…»
— И что? — потянул он Чахоточного за рукав. — Ну, удар, и что?
— Ничего, — дёрнул плечом тот и отступил ещё на шаг.
Так и ехали дальше порознь, но не долго. Через пару минут Чахоточный снова приблизился, потянулся губами к Иониному уху, словно вознамерился поцеловать.
— Про трамвай–призрак слыхали? — прошептал он под пристальным взглядом Маньяка.
— Нет, — качнул головой Иона.
— Ну как же! — захлебнулся шёпотом, заторопился Чахоточный. — Трамвай призрак. Года три тому назад… да, года три, точно… сгинул этот трамвай в заводских окраинах. Как раз одиннадцатым номером ходил. Со всеми пассажирами и сгинул как раз где–то в этом районе.
— И что?
— Не понимаете? — удивился Чахоточный Иониной тупости. — Наш трамвай — это же он и есть. Говорят, управляет им мёртвый вагоновожатый.
— А мы, значит, его пассажиры?
— Пропавшие, — радостно кивнул Чахоточный.
— Но я не пропадал в этом трамвае, — возразил Иона, заподозрив в Чахоточном сумасшедшего. — Я только час назад в него сел.
«Поторопился я с прозвищем, — подумал он. — Шизиком надо было его назвать».
— Это вам так кажется, — мотнул головой Чахоточный. — Это вам так кажется, что час назад. А на самом деле мы в нём уже три года едем. Преломление времени. Слыхали?
«Точно шизик, — подумал Иона. — Хотя… Что–то такое про трамвай я действительно слышал…»
— А вот и кольцо! — радостно воскликнул Кот. — Я же говорил!
Иона уже не помнил, что именно Кот говорил про кольцо.
За окном действительно видны были рельсы — ржавые, давно не езженые рельсы, уложенные кольцом. В центре кольца стоял полуразрушенный вагончик диспетчерской. На боковой ветке, в тупике, застыла пара вагонов. Раскрытые двери скалились гнилыми зубами–ступеньками; ни одного человека не было видно ни внутри, ни на перроне. Навес над перроном давно прогнил и почти развалился.
— Сейчас развернёмся, — сказал Маньяк. — Ну слава богу, поедем обратно в город.
— Чёрта с два! — грубовато возразила Юдифь. — Поедем до цемзавода, как я сказала.
И она, похоже, была права. Во всяком случае, вагон уверенно миновал поворот на кольцо и проследовал дальше. Разумеется, без намерения сделать остановку.
— Господи! — простонала Прачка. — Да что же это делается?!
Снова захныкала девочка.
— Мы так и до моря доедем, — неуверенно пошутил Клещ.
— Не порите чушь, — усмехнулась Юдифь, которая, кажется, юмора не понимала и не признавала. — Рельсы кончаются у цемзавода. До моря — только на такси.