Полисмен тут же вцепился ей в руку и потащил к краю сцены. Остановившись и пронзительно глядя на даму, он извлёк из кармана фотографию и продемонстрировал сделанную Бетховеном подпись. Дама всмотрелась, и некрасивое лицо её озарилось радостью.
— Что это значит? — строго вопросил полисмен.
— Как тебе удалось?! — радостно воскликнула дама.
— Что это значит?! — повторил полисмен свой вопрос на тон выше.
— Автограф Бетховена! — не унималась дама. — Я счастлива! Великий, великий композитор!
— Композитор? — гневно и с насмешкой произнёс полицейский. — Полноте, милочка, он никогда им не был, уж вам ли этого не знать! И объясните же мне, в свете сказанного, почему этот господин пишет вам? Дорогой Розе! С любовью!.. Как вы могли поддерживать связь с этим… с этим ничтожеством?! С бухгалтером!
— Но милый… — начала было дама, однако полицейский не стал её слушать.
— Я всегда, всегда знал, что ты мне изменяешь! — воскликнул он, отвешивая женщине тяжёлую пощёчину. Потом бросил ей под ноги фотографию и покинул зал, бросив на ходу:
— Между нами всё кончено.
Обвинитель, тоже с интересом наблюдавший эту сцену, повернулся к Бетховену и укоризненно покачал головой:
— Нехорошо–то как, господин бухгалтер! — произнёс он. И добавил с горечью: — Сколько судеб, имевших несчастье пересечься с вашей судьбой, пошли под откос!
На сцене раздался какой–то шорох и стук. Обернувшись, Бетховен увидел, что это упал Маэстро. Все автографы были розданы, и теперь не стало никого, кто мог бы поддерживать великого исполнителя. Между тем, рука лежащего без чувств музыканта продолжала ритмически подниматься, делать визирующее движение и опускаться, чтобы через мгновенье подняться снова.
— Ну что ж, — произнёс обвинитель, — концерт окончен. Теперь, господин инспектор, вы можете с чистым сердцем препроводить господина бухгалтера к месту казни.
— Да, господин обвинитель, — оживился инспектор, беря Бетховена за руку.
— К месту казни! — горестно воскликнул тот. — Но разве прежде не должно быть суда, разве я не могу пригласить адвоката, разве не имею я право на последнее слово?
— Законами города Штрабаха оговорено, господин Бетховен, — охотно пояснил обвинитель, — что дело об убийстве, особенно совершённом в публичном месте или с особым цинизмом, находится в компетенции верховного обвинителя и может не доводиться до суда, дабы не отнимать у господ судей время на вынесение приговора, который по сути очевиден.
— Однако, господин верховный обвинитель, разве… — начал было Бетховен, но ему не дали договорить:
— Я не верховный обвинитель, — высокомерно произнёс собеседник. — Я обвинитель первого ранга.
— Вот как… — растерялся Бетховен. — Но в таком случае не следует ли донести моё дело сначала до господина верховного обвинителя?
— Господин верховный обвинитель города Штрабаха прекрасно осведомлён о вашем деле, герр Бетховен, — холодно возразил обвинитель. — Приговор уже подписан им несколько минут назад.
— Вот как… — только и смог повторить бухгалтер.
— Да. Верховный обвинитель города Штрабаха господин Ахенштерн лично подписал смертный приговор с пометкой «обжалованию не подлежит».
— Господин Ахенштерн?! — воскликнул Бетховен. — Это был верховный обвинитель?! Почему же вы не предупредили меня? Я подал бы апелляцию.
— Я не обязан этого делать, — высокомерно улыбнулся обвинитель первого ранга. — К тому же, личность верховного обвинителя является неприкосновенной и секретной, во избежание попыток мести со стороны обвиняемых или их родственников.
— Но скажите хотя бы, это был господин Ахенштерн или господин Ахенштерн?
— Господин Ахенштерн.
Бетховен поник и даже не почувствовал, как инспектор увлёк его к выходу из зала, в котором, после их ухода остались только еврейчик, вдохновенно играющий на скрипке Пляс—Пигальский концерт Бетховена, да лежащий на сцене Маэстро.
Во дворе филармонии, куда его вывели, ещё толпились возбуждённые зрители. Крыши близлежащих домов тоже не совсем опустели — видимо, собравшиеся обсуждали недавний концерт. При виде Бетховена, с заведёнными за спину и закованными в наручники руками, по толпе прошёл ропот. Бухгалтер, которому почудилось, что ропот этот обращён ему в поддержку, выпрямился и гордо откинул голову.
Откуда–то явился полисмен, перехватил Бетховена у инспектора и подвёл его к стене, окружающей здание филармонии.
— Угодно ли вам стать лицом к стене и спиной к смерти? — спросил он. — Или предпочитаете встретить смерть лицом?
Бетховен, который до последнего момента сомневался, что его казнят и ждал взрыва недовольства среди зрителей, не нашёлся, что ответить. Повернувшись к толпе он только крикнул:
— Я Бетховен! Слышите? Это я написал Пляс—Пигальский концерт!
— Вы всего лишь жалкий бухгалтер! — закричал инспектор, явно стараясь перетянуть мнение толпы на свою сторону. — Вы даже не умеете играть на фортепиано!
— Убийца и развратник! — добавил обвинитель.
Полицейский достал из кобуры пистолет и повторил свой вопрос:
— Угодно вам обратиться лицом к смерти, или же к стене, господин Бетховен?
Ему явно не терпелось привести приговор в исполнение, как заметил приговорённый. Видимо, ревность ещё глодала его сердце и подбивала к торопливой жестокости.
— Мне всё равно, — гордо отозвался бухгалтер.
— Ему всё равно, — повернулся полисмен к обвинителю.
— Он хочет унизить закон, выразить ему своё презрение! — крикнул кто–то из толпы, и Бетховен окончательно понял, что наблюдатели не на его стороне. Ему показалось, что это кричал тот карлик, господин Ахенштерн. Впрочем, его не было видно за толпой, поэтому Бетховен не мог бы поручиться, что не спутал голос.
— Зачем вы отягощаете свою и без того не малую вину, господин Бетховен? — укоризненно произнёс обвинитель. — Неужели вам так хочется оставить по себе в городе Штрабахе только самую чёрную славу?
Кто–то из толпы бросил в Бетховена камень, но к счастью не попал. Камень стукнулся о бетонную стену и рикошетом ударил по ноге полицейского. Тот зашипел от боли и яростно подтолкнул приговорённого к стене.
— Встаньте уже как–нибудь! — пробормотал он. — Сколько можно всё это тянуть! Неужели вам доставляет удовольствие мучить меня вновь и вновь?!
— Мучить вас? — удивился Бетховен. — Объяснитесь, я не понимаю.
— Ах, полно вам притворяться! — покачал головой полисмен. — Ведь вы же узнали меня, сразу узнали, я уверен.
— Узнал вас? Но… Нет, я даже подозрения не имею о том, кто вы такой. Быть может, меня сбивает с толку ваша форма.
— Кончайте уже! — крикнули из толпы. — Темнеет.
На улице действительно темнело. Поднимался холодный осенний ветер, но даже он не мог остудить пылающие умы и разгорячённые души толпы.
Полицейский торопливо сдёрнул с головы островерхий шлем, вопросительно взглянул на Бетховена. Тот дёрнул губами и покачал головой: нет, он по–прежнему не узнавал.
Тогда полисмен снял китель.
Что–то знакомое почудилось Бетховену, какое–то воспоминание мелькнуло в голове, но он не мог сосредоточиться, уловить его.
— Ну? — улыбнулся полисмен. — Вспомнили?
— Не могу, — покачал головой Бетховен.
— Поторопитесь! — крикнул со своего места понукаемый обвинителем инспектор.
— Скорее вставайте, — засуетился полицейский, — пока меня не уволили со службы. Вы ведь не хотите, чтобы меня уволили, господин Бетховен?
— Нет, не хочу, — отвечал бухгалтер, становясь лицом к стене. — Хотя, мне должно быть всё равно.
— Значит, вы так и не узнали меня… — с сожалением произнёс полисмен, взводя курок револьвера.
— Не могу, — повторил Бетховен. — Напомните хотя бы, при каких обстоятельствах.
— Ну что ж вы так! — покачал головой полисмен, приставляя дуло револьвера к затылку Бетховена. — Ну, вспомните: Пляс—Пигаль… вы напеваете вступление из своего концерта… Какой–то прохожий, думая, что вы просите подаяния, бросает вам под ноги монетку в десять су… Вы улыбаетесь и небрежно поддеваете её носком ботинка… Доходите до двадцать шестого такта, и тут вступает…
— Волынщик! — радостно воскликнул Бетховен.
— Слава богу! — отозвался полисмен и нажал на спуск.
Час спустя всё было кончено, ничто не напоминало о недавно свершённой казни. Тело убрали, смыли кровь со стены. Двор филармонии ничем не напоминал о восторжествовавшем здесь законе. И только осенний ветер забрасывал мостовую жёлтыми листьями.
Город медленно погружался в ночь. Ужинал бараньей ножкой в уютной кухне, при свечах, господин обвинитель первого ранга и рассказывал супруге о событиях дня. В своём кабинете перечитывал протокол по делу Бетховена господин Ахенштерн и в который раз убеждался в справедливости вынесенного им приговора. Дремала перед телевизором, с вязанием на коленях, мадам Пульц. Стояли у кассы № 3 два господина, соединившись головами в узком окошке и подрёмывая в ожидании слесаря, который вот–вот должен подойти и освободить их.
А на своём балконе, в тихом переулке, залитом светом сонных фонарей, полисмен играл на волынке Пляс—Пигальский концерт Бетховена и плакал.
Пропускной режим
Иван уже минуты две стоял у турникета и шарил по карманам. Пропуска нигде не было.
— Чёрт, не могу найти, — махнул он рукой. — Может, в кабинете оставил?
— Не могу знать, — строго отозвался вахтёр.
— Ну и ладно, найдётся, — улыбнулся Иван, толкая турникет. Но тот открывался по команде кнопки в будке вахтёра, и поползновения Ивана проигнорировал напрочь.
Вахтёр пошевелил бровями из–за мутного плексигласового окна.
— Попрошу не ломать, эт самое, аппаратуру, — сказал он, подумав.
— Так откройте же, чёрт побери! — не выдержал Иван. Сзади уже роптали торопящиеся покинуть казённую атмосферу, глотнуть свежего уличного воздуха. Они напирали, подталкивали в спину, требуя либо двигаться вперёд, либо освободить дорогу.