…
Приходил в сознание он долго и мучительно. Шумел беспокойный прибой. Болтался в набегавшей волне взъерошенный труп несчастной вороны, попавшей в переделку ни за что ни про что — только потому, что ей приспичило не вовремя каркнуть.
Открыв глаза и покосившись по сторонам, Иван увидел лежащего рядом всё того же крокодила. Задумчивый взгляд рептилии застыл на Ивановом лице.
Он закричал…
Прошли годы.
Иван так и живёт в Лизином воображении, на своём самом необитаемом острове. Необходимость в Иване возникает всё реже и реже, да и вспоминает о нём Лиза как–то уже без азарта: ну пройдёт иногда с неба небольшой камнепад, или случится нашествие прожорливых голодных крабов… но это же — так, мелочи.
Уже давно Лиза вышла замуж за Подоева, Иванова шефа, и живёт с ним в четырёхкомнатной квартире в районе Черенки, на улице Знаменской, в четвёртом для Подоева браке.
«Отпусти! — шепчет порой Иван в минуты вечерней слабости, с тоской глядя на неведомые созвездия Лизиного сознания. — Ну отпусти меня, Лизанька!»
Но Лиза не отпускает. Потому что мало ли что: вот разругается с Подоевым окончательно и устроит тогда Ивану землетрясение с падающими с неба крокодилами, тёщами и метеоритным дождём.
Мне вот подумалось: а ведь каждый человек по сути является богом всех людей.
И когда засыпаешь ты, ещё не факт, что засыпаешь именно ты, а не твой бог, в чьём воображении ты живёшь, на самом необитаемом из островов…
Засим и закончу.
Да и летающие бензопилы сбиваются за окном в стаю — пора перебираться в подпол.
Исшествие
И был день, и множество людей собралось вокруг него на торжище. И тогда сказал он присным и пришлым и всем им: не хочу больше слышать вас, ибо противны мне речения ваши, и помыслы ваши мне мерзки. Стану свободен от вас! И прутом лишил себя слуха. И стала тишь; и понял он, что это хорошо; и сладко было безмолвие духу его.
А те смотрели на него и говорили меж собой: что это за человек? праведен ли он, чтобы так обличать нас?
Он же сказал: не хочу лицезреть вас вовеки, ибо мерзки деяния ваши глазам моим. И лишил себя зрения света, говоря: оставлю же только язык, чтобы пророчествовать сим и обличать их. И стало так.
Вотще; ибо не было пророчеств на языке его, и мозг в голове его будто иссох, и сердце его стало что вода, и кости — аки прах; и только боль и страдания телесные. И тогда в смятении духа рек: что ж, пусть будет так! бессловесным пришёл я в этот мир, немым и изойду из него. И отсек язык свой, и бросил в пыль, и собака ела его.
Вокруг же говорили: эва! И смотрели на него глазами своими; и были зеницы их пустота, и слова их были пусты.
И сказал он в сердце своём: брошу и стопы мои, чтобы никогда не ходить мне путями неправды, что ложатся под ноги их, а они перебирают ногами и говорят: вот, хорошо, хорошо. И отнял левую ступню свою, и правую отнял тоже, и бросил. И собаки ели их.
И рек он в сердце своём: больно же это!
И ещё рек: сокрушу и руки мои, дабы никогда не вершили того, что вершат злые мира сего; да буду непричастен!
И отсек левую. А десницу отнять не мог, ибо не было чем. И в бессилии стал тогда грызть зубами пясто её.
И был рядом добрый человек именем Матвей, и сказал в слезах: помогу бедному сему. И отсек правую руку его.
И тогда сидел он в крови и прахе, в немочи и пустоте. И — в скорби, ибо радости не было, и свобода не посетила духа его. И были вокруг тьма и безмолвие.
Те же удивлялись, и ярились, и говорили меж собой: вот как он с нами! сожжём же его, дабы не было иным примера, а нам — позорища.
И сожгли.
Любовь — винтовка
Преступник Николай не любил милиционеров, и у него была трудная судьба с двумя ходками, распавшимся браком и неоконченным высшим.
Милиционеры тоже взаимно не любили Николая и при каждом удобном случае старались доказать ему свою нелюбовь. Случаи подворачивались часто, потому что Николай был неисправимый преступник. И милиционеры доказывали — у них всё получалось, почти как в кино.
В тот день Николай пошёл на дело, хотя, скажем прямо, дел у него не было никаких, кроме как нарушать закон. Таковы все преступники и Николай был не исключение.
Когда он уже грабил банк, и у него была на лице маска, а в руках пистолет, а очередь возмущалась, что у неё заканчивается обеденный перерыв, вдруг что–то пошло не так. Если говорить конкретно, оказалось, что вернулся охранник банка. Точнее говоря, вернулась. Потому что это была женщина–милиционер, она отлучилась в туалет как раз когда Николай пришёл на дело, а теперь вернулась и поражалась тому, как быстро изменилась ситуация, пока она писала, и её звали Любовь.
Любовь была настоящей русской красавицей с длинной тугой косой и симпатичной, хотя и поношенной, пилоткой. На груди её непорочно поблёскивал значок за доблестную службу сотрудника эм–вэ–дэ. Ещё у неё был холодный разум, горячее сердце и чистые руки, по Дзержинскому, который, впрочем, давно в милиции не в моде. Она жила одна (что неудивительно при наличии погонов старшего сержанта), но со многими.
Вернувшись из туалета, милиционер Любовь совсем не долго удивлялась ситуации, потому что сумела быстро её оценить. Быстрая и правильная оценка ситуации — это главное, что необходимо любому сотруднику эм–вэ–дэ, потому что никогда не знаешь, где тебя поджидает встреча с правонарушителем и во сколько ему это обойдётся.
— Преступник Николай, я должна вас задержать! — громко объявила милиционер Николаю, который как раз складывал деньги в саквояж, а кассир была бледная и ничего не понимающая. Её звали Татьяна, но чаще — Танюха.
— Задержи меня, золотко, задержи, — отозвался преступник Николай и рассмеялся в лицо Любови аморальным намёком, ведь у него был пистолет. Он и не знал, что милиционер Любовь была из тех русских женщин, которые коня в избу. И хотя у неё тоже был пистолет, и Николай догадывался об этом, но сейчас на его стороне были преступный умысел и безапелляционная готовность совершить ещё более тяжкое преступление. А также на его стороне была очередь, которой хотелось, чтобы всё поскорей закончилось, и кассир Танюха могла бы продолжить обслуживание граждан. А власть у нас вообще принято не любить.
Милиционер Любовь проигнорировала антиморальный намёк закоренелого преступника, но учла его и поняла, как нужно действовать.
— Пойдём? — многозначительно произнесла она, кивнув на закуток, в котором отдыхала в обеденный перерыв. — Задержу.
Несмотря на всю многозначительность интонации, Николай понял Любовь совершенно однозначно, но это сейчас не входило в его планы, хотя и было жаль — у него уже несколько месяцев не было ничего такого, а кроме того ему было бы очень приятно поиметь в лице Любови всю ненавистную милицию разом. И именно это и стало решающим фактором, перевесив сомнения.
Положив в саквояж последнюю пачку купюр, он кивнул и ответил:
— Ну, пойдём.
И они пошли.
После того, как Николай сделал с Любовью всё, о чём мечтал долгими тюремными ночами, и вытянулся на топчане довольный и радостный за всю милицию, Любовь очень внезапно пристегнула его наручниками к батарее и объявила:
— Всё, преступник Николай, вы задержаны!
И ещё она объяснила ему, что он имеет право хранить молчание и всё такое. Но Николай ничего хранить не стал, а очень громко объявил Любови, что она мусорская сука.
Однако, деваться ему было некуда во всех смыслах этого выражения. Любовь и наручники очень похожи друг на друга, это почти одно и то же, а любовь уже полыхала в груди Николая. В груди Любови она тоже трепетала, подобно вечному огню на ветру в сквере Памяти.
Вот такая странная штука любовь, вдруг сметающая всякие там баррикады и сводящая вместе людей, стоящих по их разные стороны.
— Даже и не знаю, что с тобой делать, преступник Николай, — покачала головой Любовь.
— Если не знаешь, что следует делать, лучше не делай ничего, — посоветовал Николай.
— Любовь — река, полюбишь и зэка, — вздохнула милиционер Любовь.
— Любовь — что винтовка, полюбишь и ментовку, — симпровизировал преступник Николай.
И потом он открыл Любови свою душу. Он поведал ей всю свою жизнь, от памперсов до тюремной решётки, и про то, как стал преступником.
— Жизнь легла несмываемым пятном на мою душу, — закончил он свой рассказ.
— Иногда нужно сдавать душу в химчистку совести, — мудро и образно изрекла милиционер Любовь. — Или хотя бы пользоваться «Ванишем» доброты.
И потом Любовь тоже открыла ему свою душу и рассказала всю свою жизнь от изношенной пилотки до роддома.
И она достала из лифчика ключ от наручников, но сначала они с Николаем страстно поцеловались.
Когда за Николаем приехала машина с неработающей мигалкой, а прапорщик Васильев дышал перегаром, всё было уже решено, и в банке оставались только кассир Танюха и очередь…
Преступник Николай с Любовью эмигрировали в Свазиленд или в Лобамбу, где и находятся поныне в федеральном розыске.
Любовь согревает Николая своим горячим сердцем, направляет холодным разумом и удерживает его преступные наклонности в своих чистых руках. Бывший преступник Николай работает полицейским. Они очень любят друг друга и часто с нежностью вспоминают прошлое, а когда нежность становится невыносимой, бурно занимаются любовью.
Их сексуальные игры однообразно разнообразны: Любовь в милицейской форме надевает на преступника Николая наручники и прессует. А он поёт ей страстную песню в исполнении Боярского и Тереховой «Любовь, зачем ты мучаешь меня?!»
Так они и живут, долго и счастливо, и умирают в один день (точнее — в одну ночь), на одной кровати, чтобы утром родиться вновь.
Всякие разные истории
— Дайте мне что–нибудь от хрупкости костей, — попросил гражданин в джинсовой паре.