Детям нравится моя метафора, они улыбаются и галдят, показывая пальцами на звёзды.
— Только никого не ешьте по дороге, — напутствую я. — Очень вас прошу, милые дети.
— Мы никого не съедим, — торжественно обещает сон Миша, мой последний, мой сладкий сон.
Напоследок я говорю им:
— С Новым годом, детишки!
— С Но–овым го–одом, Са–альвадо–ор! — отвечают они нестройным хором и неловкими своими походками, ещё более неловкими от объёмистых подарков, отправляются обратно в лес.
Я стою и провожаю детей долгим взглядом. Увязая в снегу, они медленно бредут гуськом по целине, напластанной недавней метелью — Воин, леди Луис, слоник, Богоматерь Гвадалупская, Бюрократ… Маски им великоваты, так что детям то и дело приходится их поправлять. У впередиидущего Воина в руках ниточка воздушного шарика; Мелкие Останки реют над строем.
Завидев детей, встречная женщина заполошно всплёскивает руками и с истошным криком «Де–ети–и–и!» бросается бежать. Падает, копошится в снегу, пытаясь подняться. Дети видят её, но хранят данное мне обещание никого не есть. Женщина наконец поднимается, неровно и тряско бежит, вычурно нелепо разбрасывая кривые ноги, скрывается за скрипом покорёженной подъездной двери. Бледное лицо старика наблюдает за происходящим из полуосвещённого окна в третьем этаже. В руках старика я различаю ружьё. Поднятая криком женщины, снимается с голого тополя стая ворон. С потревоженных веток медленными прядями осыпается снег, припорашивает морду безучастно издыхающей под деревом собаки. Тишина такая, что барабанные перепонки плавятся в ушах.
Я наблюдаю за детьми до тех пор, пока последнее пальтишко — маленькая серая точка, испуганный мышиный зрачок — не скрывается в обступившем город лесу. Тогда поворачиваюсь и спускаюсь обратно в подвал моей жизни.
Теперь здесь пусто и грустно, как бывает в завершении любого праздника. В углу всё так же истекает бюджетной кровью труба. Россыпи конфетти, обрывки серпантина, обглоданные кости, мандариновая кожура, одинокая звезданутая ель. И особый детский, лесной запах.
Сначала я меланхолически плачу, а потом, прикорнув на ящике с самоваром в обнимку, задрёмываю.
Мне снится, я в возрасте шести лет, когда я верю, что стал девочкой, а пока с большой осторожностью приподнимаю кожу моря, чтобы рассмотреть собаку, которая спит под сенью воды. Но собаки там нет, потому что она издохла под старым тополем, убитая ружьём того мерзкого старика в окне.
Тогда я, вспомнив, поднимаюсь и достаю из мешка последний подарок, подарок самому себе — это…
Тут Сальвадор в ужасе просыпается, и меня больше нет.