– И это говорит контролер. – Старик покачал головой. – На Земле птичья магия не работает. Те же вопельники, отлично звучащие хоть в Кабу, хоть в Тицене, теряют голос в Мосграде. Так что никакая куропатка не смогла бы осчастливить наших соотечественников. Разве что на обеденном столе, приготовленная в оливковом масле с помидорами, чесноком и тимьяном. – Муромский облизнулся и добавил: – Поужинать бы. В «Куриной ножке» можно подкрепиться перед поездкой.
– Хорошая мысль, – согласилась Инга. – Тем более сотрудников «Трамвайных линий» там кормят бесплатно.
Навстречу им прошла компания веселой молодежи. Узнав Ингу, один из парней подбросил вверх шапку и озорно пропел: «Покуда Иволга поет, мое хозяйство все растет!» Остальные поддержали его дружным хохотом.
– Ну и дятлы. Тупоклювые, – прокомментировала Инга.
Улица круто повернула в сторону, огибая вытянутое трехэтажное здание. Сначала Венику показалось, что дом стоит на множестве куриных ножек, но вблизи оказалось, что это колонны, стилизованные под когтистые птичьи лапы. Трамвайные рельсы не сворачивали вместе с улицей, а шли прямо, в открытые ворота строения.
– Новое Депо. Здесь трамвай начинает свой маршрут по Кольцу. На верхних этажах расположены технические помещения, кабинеты контролеров и кондукторов. А первый этаж делят между собой стоянка вагона и «Куриная ножка» – лучшая столовая в городе, – объяснил Венику Муромский. – Перекусим, а потом поедем домой.
Внутри действительно находился трамвайный вагон, перед которым застыли в ожидании две пары запряженных серых лошадей. Животные не двигались, лишь стригли ушами. На передке вагона сидел мужчина в сине-белом полосатом колпаке и куртке необычного покроя. Он разговаривал с худым, как шпала, парнем. Когда последний увидел вошедших, на его бледном и вытянутом, словно оплывшая свечка, лице появилась улыбка. Инга подбежала к нему и поцеловала.
– Женишок ее, Жмых. Он же Жун Аделяр, заместитель кондуктора. – Муромскому явно не нравился парень Инги. Подойдя ближе, он предпочел демонстративно не замечать Жуна. Вместо этого он обратился к кучеру: – Отличный вечер, Петер, не находишь?
– Знавали и лучше, – вздохнул кучер. – Кости ломит, завтра будет дождь.
Жун презрительно посмотрел на Муромского и молча отвел Ингу в сторону, мельком глянув на Веника и Патефона.
Приятный свет наполнял депо. Под настенными фонарями висели клетки с сычами, беспокойно возящимися на жердочках.
– Петер, кучер конного трамвая. Вениамин, Патрик – юные пассажиры из Мосграда, – представил их друг другу Муромский. – А это лошадки: Пипа, Пупа, Пепа и Принц, если правильно помню.
– Принцесса, – поправил Петер. – У меня все кобылы. – Сделав паузу, он добавил: – Ты перепутал Пипу с Пепой, у Пипы одно колено белое.
– Извини, старею.
Петер лишь хмыкнул.
Манящий запах жареного мяса заставил Веника обернуться. На уровне второго этажа висела большая нарисованная курица. Птица сидела в шпагате над картонными рельсами – автор вывески «Куриной ножки» подошел к работе с фантазией. Само заведение располагалась между лестницами, втиснутое в узкое пространство. За прилавком стоял сгорбленный старик. Его некогда белоснежный колпак покрывали жирные пятна, фартук и вовсе напоминал грязную тряпку.
Инга со своим парнем уже успели занять один из пяти столиков, полукругом расставленных на площадке. Девушка с аппетитом уплетала мясо, а Жун с трепетом за ней наблюдал.
– Легких тебе крыльев, Кадуген, давно не виделись, – обратился к повару Муромский.
– Крыльев, Мосград. Что-то вашего брата много на сегодня, – проворчал повар, вытирая тарелку краем фартука. – Никакой с вас выгоды. Питайтесь лучше в «Пухе и перьях» или в «Косой кукушке», разоряйте их.
– Узнаю старину Кадугена. Весь Чик-Чирики знает, что только у тебя самая вкусная курятина, так что не прибедняйся, число посетителей покрывает любые издержки по нам, трамвайщикам.
– Крылышко или ножка? – спросил смягчившийся старик.
– Безусловно, ножка. Давай три, нет, – Муромский посмотрел на отрешенного Патефона в припадке, – две ножки. На разных тарелках.
– Сами пользуются служебным положением и еще знакомых приводят. На разных тарелках им, видишь ли, подавай. Ничего, обойдетесь одной. Вот когда малец станет работать на Высочайших, тогда и будет ему отдельная тарелка, – снова забурчал повар. – Или пусть платит.
– Хорошо, хорошо. Одна так одна, не заводись. Откуда поставки мяса?
– Отовсюду. Из Вопля, Чайкокрика, Трели. Да и курятники из столичных хозяйств поставляют. Выбраковок среди несушек рождается много. Настолько, что куры уступили рябчикам звание деликатеса.
Кадуген поставил на прилавок ту самую тарелку, которую протирал грязным фартуком. В нее он положил две жареные куриные ножки, а сверху украсил засохшим листиком. Наличие вилок или ножей не предполагалось.
– Легких тебе крыльев, Кадуген. Спасибо за фирменный сервис.
Муромский отнес тарелку за свободный столик. Веник присоединился к нему, понимая, что голод пересиливает страх и брезгливость. Патефон остался стоять рядом, как безумный официант из фильма ужасов, без конца запрокидывая голову.
– В Чик-Чирики запрещено употреблять в пищу волшебных птиц. А вот обыкновенных можно. Иное дело, что раньше последних было очень мало. Как видите, Вениамин, времена изменились.
– А как мы попадем обратно домой? – спросил Веник.
– Так на трамвае доедем.
Веник хотел задать уточняющий вопрос, но тут в депо вбежала запыхавшаяся Артана Кица. В руках она держала корзину с овощами:
– Фух, успела. Забыла купить еды на завтра.
Муромский тихо заметил:
– Она из Непомнящих, поэтому забывает все, что не укладывается в последние часы, а когда сильно волнуется – в минуты. Непомнящих в Тицене подавляющее большинство. Девяносто семь процентов или около того. До Артаны из Тицена на линиях Внутреннего Кольца работали только Помнящие. Такие, как Стихиц.
– А, ну ясно.
– Не стесняйтесь, Вениамин, говорите, как есть, – вам ничего не ясно. Когда-то и я был на вашем месте.
– Мне бы домой, обдумать, понять. Слишком много всего за один день.
– Позволите, я перейду на «ты»? – поинтересовался Муромский.
– Конечно.
– Ты хорошо держишься, Веня. Когда я узнал о других мирах, думал, что мне все снится. И так целую неделю ходил. Думал, что сплю. А потом раз – и осознал.
– Наверное, я пока еще в иллюзорном сне.
– Всему свое время, ты лучше ешь. Кадуген готовит со знанием дела. Старше меня на десяток лет, а в одиночку справляется с готовкой и обслуживанием.
Веник взял куриную ножку. Выглядела она и впрямь аппетитно.
Откусив мясо, Веник пожалел, что не выбрал путь вегетарианца. Его словно резко дернули за руку, и вся реальность сжалась в точку. Не было никакого растягивания или других эффектов Перехода. Пространство депо с людьми, столиками, вывеской, вагоном с лошадьми – все просто исчезло.
Веник понял, что падает. Он завалился на какие-то полки. Сверху посыпались книги, и одна из них стукнула прямо по голове.
«Помни себя, чтец! Меня зовут Туца, я голос этой Книги Памяти. Я записана, чтобы помочь тебе вспомнить историю нашей прекрасной Родины – Тицена. Но сначала послушай гимн…» – зазвучал женский голос.
Веник осмотрелся. Он очутился в комнате, заставленной высокими шкафами с прозрачными дверцами. Полки, на которые он упал, завалились и обрушили содержимое на длинный стол. Именно на нем Веник и распластался, по-прежнему сжимая в руке куриную ножку. На стене рядом с дверью висел плакат с незнакомыми по очертанию, но, как ни странно, читаемыми буквами: «Я выбираю Память, я выбираю Эймса!»
«…О, Тицен, город мой родной! О, Тицен, я за тебя горой! Ты жизнь моя, ты память! Все остальное – пыль! Живу лишь для тебя, как завещал Рутиль!» – торжественно пел голос. Он шел из раскрытой тонкой книги, валявшейся рядом. Строки текста сами по себе подсвечивались, будто кто-то невидимый читал и озвучивал их, как в караоке.
«…В Тицене родился и вырос наш великий предводитель, Рутиль Гинц…» – гимн сменился повествованием.
В темном углу комнаты что-то зашуршало, разбуженное книгопадом и зазвучавшим гимном. Веник всмотрелся. Маленькая птичка, сидящая в клетке. Она явно к чему-то готовилась. К чему-то нехорошему.
– Я просто откусил, – вслух сказал Веник, откладывая в сторону мясо и слезая со стола.
То ли птица обиделась на факт поедания сородича по крыльям, то ли ей сразу не понравился Веник, но она открыла клюв и пронзительно, как сирена, завыла: «Аюююн! Аюююн! Аюююн!»
В ее воплях Венику послышалось «каюк». И «каюк» мог наступить – птица кого-то звала, наверное хозяев.
Не прошло и нескольких минут, как дверь открылась. На пороге появились Артана, Инга и Жун. Следом, тяжело дыша, в комнату ввалился Муромский.
– Молчать! – приказала Артана птице, и та послушно заткнулась.
– Я просто откусил, – повторил Веник, отодвигаясь от стола. – И оказался здесь. Не знаю как.
На него никто и не смотрел. Все взгляды были прикованы к раскрытой книге, из которой продолжала вещать рассказчица: «…мы никогда не забудем тебя, Рутиль! Ты навсегда в нашей памяти!»
– Артана, в твоем кабинете Книга Памяти… Но их запрещено вывозить из Тицена… – пробормотала Инга. – Это запрещено… Запрещено! О чем ты думала!
– Она не моя, я не привозила Книгу. Наверное. Не помню, – стала оправдываться Артана.
– Контрабанда в чистом виде, – противным фальцетом сказал Жун. – Попахивает серьезным преступлением.
– Артана, как же так? Объясни! – допытывалась Инга.
«…Главная площадь города носит гордое имя Рутиля Гинца, борца за права всех угнетенных. А еще столетие назад он лично зачитывал воззвание на месте, где ныне установлен памятник. История и голоса памяти донесли до нас каждое слово народного лидера. Те слова обличали и обещали страшную кару любому, кто…» – Муромский подошел и захлопнул книгу, оборвав рассказ.