Трансформация войны — страница 6 из 12

Как ведутся войны

Прусская «Марсельеза»: продолжение

Ведение войны обычно называют стратегией, а история стратегии длинная и интересная. Это слово происходит от греческого stratos — «армия», или, точнее, «войско». От stratos уже пошли лексемы strategos — «военачальник» и strategeia; последнюю, в зависимости от контекста, можно перевести как «кампания», «статус военачальника» или «ставка военачальника». От stratos происходит также stratagema,что на современный язык лучше перевести как «трюк» или «уловка», которая может быть предназначена либо для врага, либо для собственных войск. Римский полководец и инженер Секст Юлий Фронтин, живший примерно в 100 г. н. э., написал книгу под названием Strategematon, в которой он собрал стратагемы, испробованные полководцами античности и оказавшиеся удачными. Целью некоторых из перечисленных им стратегий было сбить с толку врага, например подавая обманный сигнал о нападении в одно время, а на самом деле нападая совсем в другое. Другие же создавались для внутреннего пользования. Так, например, Фронтин советовал полководцам имитировать добрые предзнаменования, укрепляя, таким образом, боевой дух своих воинов и придавая им храбрости.

Состояние военного дела, а также исследований Древней Греции, характеризует тот факт, что слова, происходящие от stratos, были почти неизвестны на Западе, начиная с поздней Римской империи. В Средние века не пользовались термином «стратегия». Ведение войны обычно называлось «рыцарским искусством», как, например, в «Книге Деяний Оружия и Рыцарства», написанной Кристиной де Пизан в XIV в. В период 1500–1750 гг. рыцарство было позабыто, а вместо этого стали говорить о «военном искусстве», следуя примеру Макиавелли, Фридриха Великого и других, менее заметных светил. В конце XVIII в., с его подчеркиванием роли рационального начала во всех сферах человеческой деятельности, искусство постепенно стало вызывать недоверие как нечто слишком неопределенное и интуитивное. Эта эпоха предпочитала относиться к войне как к науке, принципы которой могут быть открыты, представлены в виде «системы» и преподаваться в военных академиях, которые как раз в то время начали принимать первых учеников. Сам термин «стратегия» — неологизм. По всей видимости, впервые его использовал француз Жоли де Мезеруа, писатель и участник военных событий в годы, непосредственно предшествовавшие Великой французской революции.

Если пользоваться определениями словарей конца XVIII и начала XIX в., очень важным было различие стратегии и тактики. Слово «тактика», произошедшее от греческого слова, изначально означавшего «порядок», определялось как непосредственное ведение сражения, т. е. собственно бой как особая деятельность. В отличие от тактики, понятие стратегии включало в себя все, что происходит во время войны до и после физического столкновения. Задача тактики состояла в том, чтобы проследить, чтобы взаимное избиение происходило в должном порядке и привело к наилучшим результатам для использующей ее стороны. Задачей же стратегии было обеспечить наиболее благоприятные обстоятельства ведения боя и воспользоваться результатами после его завершения. Стратег подготавливал применение насилия и использовал его, но лично в нем не участвовал. Поэтому вскоре после зарождения стратегия стала овеваться ореолом тайны, сохранившимся и до сегодняшнего дня. Создаваемая в кабинетах с внушительными столами, картами, цветными карандашами, а впоследствии также телефонами и компьютерами стратегия, как считалось, требовала от своих адептов наличия особых умственных способностей, отличных от тех, которые были нужны в суматохе битвы, и более высоких по качествам. Считалось, что простому солдату не дано обладать этими талантами.

Со временем эти интеллектуальные полномочия сосредоточились в рамках группы специально обученных военных, известной под названием «штаб».

Зачастую открытие нового интеллектуального инструмента сопровождается причудливыми попытками проработать все его следствия, и стратегия не была исключением. Книги по военной теории, написанные в начале XIX в., изобилуют попытками открыть «наилучшую» стратегию, или по меньшей мере сформулировать принципы ее действия. Основы терминологии заложил в 1800–1806 гг. Дитрих фон Бюлов, туманный и путаный гений, которому было суждено в конце концов впасть в немилость царя, быть выданным правительством Пруссии русским и умереть по пути в сибирскую ссылку. Как он представлял, сущность стратегии заключается прежде всего в том, чтобы выбрать правильные «операционные линии», которым должна следовать армия, а затем согласовать эти линии друг с другом в соответствии с некоторыми четко определенными геометрическими принципами. Теория фон Бюлова получила продолжение в работах других авторов. Жомини, Вентурин и другие доказывали, что театр военных действий может быть представлен огромной, чрезвычайно сложной шахматной доской, и даже были предприняты попытки на самом деле соорудить такие доски, которые соответствовали бы этому уровню сложности. Будь то на доске или на поле боя, искусство полководца состояло в маневрировании своими силами таким образом, чтобы сосредоточить максимальное количество солдат (или шашек) в решающем месте.

Но здесь нас больше всего интересует величайший из всех этих писателей — Карл фон Клаузевиц. Одна из самых познавательных глав Vom Kriege представляет собой экскурс в историю стратегии примерно до 1820 г. Начиная с осадной войны — первого предмета, подвергнутого методичному анализу, — Клаузевиц перечисляет различные модные в те времена системы и описывает сильные и слабые стороны каждой из них. Он был слишком самоуверен и потому в трактате не упоминает имен даже самых известных предшественников, но они легко угадываются по тексту. Он не скрывает своего мнения о том, что те в свое время слишком погрязли в технических деталях. Все они ходили вокруг да около и упустили из виду единственный важный момент — само понятие неодолимой силы. Со слов же Клаузевица, восхищавшегося Наполеоном и называвшего его «богом войны», «лучшая стратегия всегда состоит в том, чтобы быть возможно сильнее, во-первых, вообще, а во-вторых, в решающем пункте».

В вопросе о том, каким образом должна создаваться и применяться сила, а также о том, как находить этот решающий пункт, работа Клаузевица допускает различные интерпретации. Сам он обсуждает этот предмет довольно подробно, делая должный акцент как на геометрической составляющей, так и на умении правильно воспользоваться пространством и временем для того, чтобы достичь силового преимущества там и тогда, где и когда это необходимо в наибольшей степени. Однако при этом Клаузевиц мало верил в хитрые комбинации и даже в сам человеческий разум. Как вполне ясно показывает структура его книги, стратегия — не просто упражнение для ума, состоящее в планировании на карте и проверяемое с помощью учений или военных игр. Прежде всего речь идет о мобилизации всех умственных и физических сил и превращении их в железный кулак. Этим кулаком можно как угодно маневрировать, но в конечном итоге цель всего — обрушить его на противника, уничтожить того физически и сломить его волю. «Как только это достигнуто, — пишет он, — остальное уже неважно».

С точки зрения психологии, вероятно, некоторых удивит, что такая чуткая и тонкая натура, как Клаузевиц, может представлять сущность войны таким образом. Его последователи подхватили мысль военного мыслителя и обратили ее в жестокую походную песню. Со временем появилась тенденция придавать стратегии все более расширительное значение. В частности, после Первой мировой войны это понятие стало включать создание военной силы наряду с ее применением, вплоть до того, что эти две стороны стали неразличимыми. Цель этой главы — рассказать обо всех разнообразных аспектах стратегии, начиная от методов создания вооруженной силы и препятствий, возникающих на ее пути, и заканчивая ее применением против живого, способного на противодействие противника.

Стратегия: создание силы

Даже в самых примитивных формах вооруженных конфликтов подготовка к ним обычно распадается на две составляющие — на то, что касается людей, и то, что касается военного снаряжения. Людей необходимо созвать, привести в боевую готовность, обучить, подчинить дисциплине, вселить в них боевой дух и настроить их разум на предстоящий бой. Снаряжение нужно произвести, запасти, распределить, поддерживать в рабочем состоянии и подготовить к применению. Эти функции могут называться по-разному, в зависимости от того, какое общество ведет войну. У одних они могут быть разделены, у других — сливаться друг с другом. Современный метод решения этих задач ни в коем случае не является единственно возможным; многие из существовавших в истории обществ вообще не признавали разделения на людей и снаряжение, притом что некоторые виды оружия почитались одушевленными, наделялись магической силой и в значительной степени обладали правом на такое же обращение, как и люди. Тем не менее независимо от того, где и когда происходит война, сложно представить, как ее можно вести без выполнения всех этих функций и предварительного создания вооруженной силы.

Среди взрослого мужского населения примитивных племен едва ли вообще существовало понятие организации в смысле упорядоченного разделения труда, основанного на дисциплине. Ведение войны, как и большинство других видов деятельности, считалось функцией каждого отдельного воина, а это значит почти то же самое, что и ничьей конкретно. Если происходил тот или иной инцидент, например уничтожение сада, угон скота или похищение женщины представителем соседнего племени, то решение отправиться на войну могло возникнуть спонтанно. В боях могло участвовать все племя или только некоторые его члены. Мужчины брали в руки оружие — обычно то же самое, что они использовали для охоты, — и собирались в каком-нибудь традиционном месте. Затем они избирали вождя, власть которого распространялась только на время войны. Собственно начало войны знаменовала пышная церемония. Пока шаман вызывал духов и читал заклинания, воины пели, плясали и прыгали. По окончании похода «армия» сама себя распускала, обычно проходя через те же стадии, но в обратном порядке.

В условиях небольшого количества жителей, хорошо знавших друг друга, тождественности понятий «мужчина» и «воин» и общедоступности оружия, создание вооруженной силы не представляло проблемы. Административный аппарат отсутствовал, да он и не был нужен для того, чтобы в считанные часы привести племя в боевую готовность. Однако по тем же причинам созданные силы были небольшими, неустойчивыми и непостоянными, дисциплина — слабой, тем более что не проводилось организованной тактической подготовки и не предпринималось попыток сделать тактические единицы способными к скоординированным действиям. Даже жизненно важный вопрос о верховном командовании не содержал в себе никакой определенности: ведь власть лидера не имела под собой никакой институциональной основы и к тому же была временной. Вследствие этого межплеменные войны, хотя зачастую и многочисленные, редко протекали долго. Даже если они были затяжными, то их результаты не носили устойчивого характера, так как отсутствовала постоянно действующая организация, ответственная за обеспечение их устойчивости. Как правило, не существовало самой идеи завоевания и даже понятия территориальности как таковой.

Более развитые общества прибегали к различным средствам решения этих проблем. Как в Древней Греции, так и в республиканском Риме выборные военные предводители — так называемые strategoi, или, по-латыни, consules — занимали свою должность как в военное, так и в мирное время. В Риме также существовал dictator — полководец, избираемый на шесть месяцев и обладавший абсолютной властью. При такой системе должностные лица обладали гораздо большей властью, чем любой племенной вождь. Благодаря этому они могли заниматься подготовкой к войне и обучением воинов даже в условиях мирного времени. Тем не менее ни в греческих городах-государствах, ни в республиканском Риме до конца II в. до н. э. не было постоянной армии. Эту проблему до некоторой степени решили эллинистические монархии и в еще большей степени — Римская империя. Они вели войну под единым постоянным руководством царя или императора, который либо сам командовал войсками, либо передавал свои приказы через посредство бюрократического аппарата. Средства ведения войны, находившиеся в их распоряжении, представляли собой постоянную армию, насчитывавшую десятки тысяч человек, регулярно получавших жалование, хорошо обученных и подчинявшихся строгой дисциплине. Появились постоянные тактические формирования, такие, как центурия, манипула, когорта, легион и ала (кавалерийский эскадрон). По всей видимости, в ряде случаев существовали и царские мастерские по производству оружия, хотя сведения об этом носят фрагментарный характер.

Прибегая к сравнениям, можно сказать, что даже Рим в зените своего могущества не мог мобилизовать военные ресурсы, сравнимые с теми, которые доступны современному государству. Римская армия всегда включала в себя столько же ауксилиариев (вспомогательных войск), сколько и легионеров. Воины вспомогательных частей привлекались из различных варварских племен, служили под началом своих собственных вождей и были настолько слабоуправляемыми, что в конце концов захватили власть в империи. «Министерств обороны» в современном смысле этого слова либо не существовало, либо они не оставили никаких следов в исторических источниках. Точно так же не могло быть и речи о регулярном генеральном штабе, ответственном за планирование и проведение операций. По-видимому, не все армейское снаряжение производилось централизованно и не было достигнуто полной стандартизации. Хотя благодаря знаменитым римским дорогам действовала эффективная почтовая связь, технологическая инфраструктура войны оставалась примитивной. Из-за отсутствия хороших карт, часов, средств связи и статистической информации императоры не могли мобилизовать все доступные ресурсы, даже если имели представление об их количестве, что тоже маловероятно. Поэтому даже в поздней римской империи, например, при Септимии Севере, численность армии не превышала 600 тысяч человек, что составляло примерно 1 % всего населения. Этого оказалось слишком много, и ко времени правления Диоклетиана империя начала разрушаться под бременем расходов на содержание армии, что привело к долгосрочным социально-экономическим изменениям и в итоге послужило одной из причин краха.

В Средние века возможности для создания вооруженных сил существенно сократились по сравнению с эпохой Рима. Условия децентрализованной феодальной системы позволяли создать лишь слабо дисциплинированную и временную армию. Кроме того, такая армия была немногочисленной: самая большая из них могла насчитывать от силы 20 тысяч человек, большинство из которых составляли не рыцари, а разношерстная толпа оруженосцев и слуг. В 1350 г. ситуация начала улучшаться, но эти изменения происходили медленно. В позднем Средневековье экономика вновь стала основываться на денежном обмене, большее распространение получил письменный учет, и было изобретено книгопечатание. К 1550 г. самые могущественные монархии уже располагали ядром регулярной армии, хотя большую часть войск по-прежнему составляли наемные солдаты, служившие на временной основе. Политический теоретик конца XVI в. Юст Липсий писал, что «большой» стране достаточно не более двух легионов регулярной армии численностью по 6600 человек каждый. При Людовике XIV, в некотором отношении самом могущественном абсолютном монархе XVIII в., был момент, когда число солдат на действительной службе достигало пяти процентов населения. Создание 400-тысячной армии считалось серьезным достижением, несмотря на то, что сразу в одном месте можно было сконцентрировать войска лишь намного меньшей численности.

Современные военные структуры развитых стран обычно занимаются всеми аспектами процесса создания вооруженных сил. После 1945 г. это достигло такой степени, что стало сказываться на всех сферах жизни страны. Однако еще в XVIII в. многие аспекты создания вооруженной силы считались не имевшими отношения к войне как таковой. Например, армия не имела своего административного аппарата, эти обязанности были возложены на секретаря командующего войсками — гражданское лицо: в соответствии с международной конвенцией, оно не участвовало в боевых действиях и в случае взятия в плен подлежало освобождению. Армии также не занимались вербовкой солдат на военную службу, — это считалось задачей военных подрядчиков или, как в случае с Британскими королевскими военно-морскими силами, знаменитых отрядов вербовщиков, которые рыскали по портам и насильно вербовали моряков на службу на военных кораблях. Это же относилось к материально-техническому обеспечению и перевозкам, медицинской помощи и духовному попечению, продовольственному обеспечению, прачечным услугам и пр. Все эти услуги оказывали или нанятые армией частные лица из гражданского населения, или их в индивидуальном порядке оплачивал отдельно каждый прибегающий к ним солдат.

Таким образом, на протяжении большей части истории воюющие общества были или слишком малочисленны, чтобы нуждаться в централизованной военной организации, или слишком большие, чтобы создание такой организации было возможным, как это наблюдается на примере императорского Рима. В любом случае процесс создания вооруженных сил оставался несовершенным. Лишь часть имеющихся ресурсов могла быть мобилизована. Отсутствие институционализированного мозгового центра, подробной информации и эффективных средств связи приводило к тому, что те ресурсы, которые удавалось мобилизовать, не могли эффективно координироваться и контролироваться. Все это приводило к существенному ограничению максимального размера вооруженных сил как в целом, так и в решающем пункте. Со времен битвы при Рафе в 217 г. до н. э. и до битвы при Мальплаке в 1709 г. полевые армии, намного превосходящие численностью 100 тысяч воинов, существовали, по всей видимости, главным образом в легендах. Наполеон был, вероятно, наиболее способным из когда-либо живших военачальников, но, сосредоточив в 1813 г. под Лейпцигом 180 тысяч человек, даже он потерял управление войсками.

Здесь, равно как и во многих других сферах, поворотным пунктом стало появление железной дороги и телеграфа, что начало серьезно сказываться на ведении войны начиная с 30-х годов XIX в. Благодаря железным дорогам увеличилась скорость и объем перевозок, и в то же время сократились затраты на последние. Железные дороги и телеграф впервые позволили связать воедино и мобилизовать в военных целях сначала целые страны, а затем и континенты. Телеграф чрезвычайно способствовал этому, позволив в полной мере использовать мощности железных дорог, а также быстро и эффективно передавать мобилизационные приказы. По завершении мобилизации опять-таки именно железная дорога и телеграф давали возможность прокормить новобранцев и ими управлять. Хотя с новыми изобретениями экспериментировали военные министерства многих стран, первыми поняли и начали в полной мере использовать возможности новой техники пруссаки. Генеральные репетиции состоялись в 1859 г., когда франко-австрийская война привела к мобилизации прусских войск на Рейне, в 1864 г. во время войны против Дании. В 1866, а затем и в 1870 г. быстрота, с которой прошла мобилизация соответственно против Австрии и Франции, заставила весь мир раскрыть рот от удивления и во многом определила исход войны еще до того, как был сделан первый выстрел.

Более того, телеграф и железная дорога были всего лишь первыми из целой серии новинок, таких, как радио, телефон, ротационная печатная машина, автомобиль и, незадолго до начала Второй мировой войны, — счетная машина, ставшая прообразом современных компьютеров. Опутав цивилизацию тонкой сетью, эти изобретения ускорили процесс создания сил и значительно расширили его масштабы. Появилась возможность развертывать миллионные армии и поддерживать их в боевом состоянии практически неограниченное время. Такие армии напоминали не что иное, как кочующие, хотя и довольно-таки неряшливые города. Их нужно было кормить, одевать, вооружать, обучать, поддерживать в них порядок и во всех отношениях о них заботиться. Поскольку в армии стали воспроизводиться практически все функции гражданского сообщества, старого, стихийно сложившегося административного механизма для мобилизации сил и контроля над их действиями уже было недостаточно. Требовался новый управляющий институт, и он по необходимости возник в виде генерального штаба.

Генеральные штабы состояли из групп специально отобранных и специально обученных экспертов, предпочитавших в качестве места работы кабинет полю боя. Вместо того чтобы сражаться, они планировали и управляли, в результате чего, учитывая их исключительный авторитет, иногда складывалось впечатление, что суть войны состояла в управлении и планировании. Подобно другим недавно появившимся и уже добившимся успеха институтам, генеральные штабы вскоре приобрели собственную динамику, стремясь расширить свою власть. Со временем они приняли на себя ответственность за все, имеющее отношение к войне, от операций крупных соединений и до обеспечения безопасных в плане венерических заболеваний солдатских борделей, как это было в вермахте во время Второй мировой войны. Функции, которые раньше никогда не связывались с войной, сейчас вышли на военную арену. И теперь не только от солдат ожидали службы родной стране. Современные средства связи позволяли вовлечь в процесс создания вооруженных сил всех и вся. Даже эксцентричные университетские профессора были помещены в здания, обнесенные колючей проволокой, и загружены работой по раскрытию шифров и изобретению необычных устройств.

Беря пример с прусской армии, которая успешно провела мобилизацию в 1866 и 1870 гг., генеральные штабы стремились к порядку, согласованности и в первую очередь эффективности. Для того чтобы создать величайший военный потенциал, мало было лишь мобилизовать все имеющиеся ресурсы. Прежде всего необходимо было соединить эти ресурсы так, чтобы они составили единое целое. Хотя изобретение понятия эффективности нередко приписывалось генеральному штабу, оно проникло и в другие сферы. Стоило пруссакам показать, чего можно было достичь с его помощью, как известные писатели, подобно Эдварду Беллами в его книге «Оглядываясь назад», начали требовать, чтобы общество в целом стало таким же эффективным, как армия Мольтке. Менеджеры, такие, как Фредерик Тейлор и Генри Форд, стали проповедовать новое евангелие. Они ввели на производстве ленточный конвейер и по секундомеру отслеживали и вели учет движений рабочих, стремясь сделать их столь же эффективными в производстве, как и обслуживаемые ими машины. Что касается человеческих существ, то здесь также требовалось выведение новых пород и выращивание их с целью повышения эффективности. Эта идея впервые была выдвинута евгениками на рубеже веков и впоследствии отобразилась в комическом виде в популярном романе Олдоса Хаксли «О, дивный новый мир». В 1930-х гг. специалисты Министерства иностранных дел Великобритании оценивали государства по критериям «производительности». А так как гитлеровская Германия опережала остальные государства, политика умиротворения по отношению к ней была вполне естественной.

Хотя обстоятельства разнились, методы достижения эффективности были везде одинаковыми. Главной предпосылкой было наличие сильного управляющего центра, уверенного в себе и в своих целях. Этот коллективный разум должны были составлять лучшие кадры, тщательно подготовленные для выполнения задания и, предположительно, лишенные каких-либо личных интересов, а власть центра должна оставаться одновременно и всеохватывающей, и абсолютной. Первым этапом его деятельности являлась полная инвентаризация человеческих, а затем и материальных ресурсов нации, вплоть до последней вагонной сцепки. После этого надлежало разработать планы мобилизации имеющихся ресурсов в военных целях. Эти планы включали сотни тысяч, вероятно даже, миллионы компонентов, которые следовало тщательно согласовывать, координировать, связывать друг с другом для обеспечения максимальной скорости и бесперебойности реализации этих планов. Последние, выражаясь современным компьютерным языком, «отлаживались» посредством многократного повторения. Путем периодического пересмотра следовало приспосабливать их к меняющимся обстоятельствам и обеспечивать учет новейших технологий. Ничто не должно было мешать их действию, даже если это требовало постоянного нахождения главнокомандующего на телефоне.

Для того чтобы привести планы в действие, требовалась лишь подпись соответствующего министра на заранее подготовленном листе бумаге, в котором оставалось лишь проставить дату. Как только бумага была подписана, а приказ о мобилизации разослан, процесс запускался автоматически. Мужчины отправлялись в учебные части, где они официально становились солдатами, надевали военную форму и получали оружие. Роты объединялись в батальоны, батальоны в полки, полки в дивизии и корпуса. Последние соединялись со своими обеспечивающими службами, такими как товарные поезда, тяжелая артиллерия и разведывательная авиация. Затем они отправлялись к границе по железной дороге или позднее на автотранспортных средствах передвижения. Их высадка на месте назначения подготавливалась заранее, и прохождение войск в район боевых действий велось настолько упорядоченно, что заранее просчитывалось даже число колесных осей, которые пройдут по определенному мосту в определенное время. После того как войска оказывались, наконец, на месте дислоцирования, а процесс создания сил завершался, можно было начинать войну в собственном смысле слова. Однако прежде необходимо было найти способы преодоления существенных препятствий на пути достижения эффективности, таких, как неманевренность, наличие трений и фактора неопределенности.

Стратегия: какие факторы препятствуют применению силы

Согласно Клаузевицу, два великих препятствия на пути к применению в тех или иных обстоятельствах военной силы — это неопределенность и трение. Он добавил к ним неманевренность и получил трио, во все века терзавшее вооруженные силы. Кстати сказать, эти проблемы не ограничиваются уровнем, известным под названием «стратегия», т. е. масштабными военными действиями. Напротив, причина их выделения состоит именно в том, что они присутствуют везде и всегда, где и когда ведется война. Влияние неманевренности, наличия трения и неопределенности ощущается повсюду, от пехотного отделения, с трудом прокладывающего свой путь по грязи, и до шикарных кабинетов: сталкиваются и смешиваются друг с другом военные, социальные, экономические и политические проблемы, вплоть до того, что результативность деятельности на каждом из этих уровней в значительной степени оценивается по ее способности нейтрализовать влияние этих факторов. Однако верно и то, что чем выше уровень, тем серьезнее проблемы и тем труднее с ними справляться. Вот почему вышестоящие обычно несут более тяжелый груз ответственности, рабочий день их длиннее, а оплата выше.

Как мы уже убедились, важнейший фактор, играющий роль в победе вооруженных сил, это их численность. Расхожая мудрость, которая может восходить как к Клаузевицу, так и к Наполеону, гласит: «При прочих равных условиях победит та сторона, у которой больше войск». Одна из причин ее справедливости коренится в психологии. Предпочтение большей численности, если только та не чрезмерна, по-видимому, запрограммировано в психике как людей, так и животных. Даже сегодня, когда королевские гвардии различных стран в основном местная достопримечательность, в них по-прежнему служат крупные и крепкие мужчины. Ведь война заключает в себе и психологический аспект. Цитируя Vom Kriege Клаузевица, война — это «умственная и физическая борьба, ведущаяся посредством последней». При прочих равных условиях армия, отправляющаяся на войну, должна позаботиться о том, чтобы предстать настолько большой и мощной, насколько это возможно, запугивая и морально подавляя таким образом противника, впечатляя нейтральную сторону и воодушевляя своих собственных солдат.

Другими факторами, формирующими и характеризующими вооруженную силу, являются отличное оружие и снаряжение, хорошая организация, упорная подготовка, строгая дисциплина и высокий боевой дух. В определенных пределах и если обстоятельства не складываются слишком неблагоприятно, все это может перевесить численность. Каким бы ни было реальное соотношение качества и количества — проблема, ставшая темой обширной литературы, — численное преобладание сил несомненно играет жизненно важную роль в войне. Среди целого ряда факторов победы этот фактор остается первостепенным по важности.

Однако наличие большой по величине силы тоже порождает проблемы. Опять-таки, при неизменной оговорке «при прочих равных условиях», чем больше войсковое формирование, тем оно менее маневренно. Отделение может действовать в любых условиях местности, чего не скажешь о дивизии со всем ее транспортом. Отделение, в отличие от дивизии с ее огромными требованиями в отношении материально-технического обеспечения, может оторваться от своего тылового «хвоста», довольствоваться «подножными» местными ресурсами и действовать некоторое время самостоятельно. Одинокий воин может в мгновение ока развернуться лицом к противнику, заметив его приближение с любого из флангов. Тот же маневр окажется более сложным для шеренги из десяти солдат, и чем больше их число, тем сложнее задача. И это не просто вопрос геометрии. Чем больше подразделение, тем более сложные процедуры управления приходится применять, и тем медленнее его реакция. Высокие технологии в какой-то мере могут смягчить эти проблемы, но уж точно не решить их. Так, современный стандартный порядок действий основан на предположении, что армейский корпус может выполнить два или три приказа в течение двадцати четырех часов. Эта цифра не меняется на протяжении уже двух веков, фактически с того момента, как был придуман corps d’armee.

Более того, маневренность тактических боевых построений, как правило, обратно пропорциональна их силе. Описывая ход битвы у Пидны в 168 г. до н. э., Полибий рассказывает о том, как римский полководец Луций Эмилий Павел испугался при виде македонской фаланги, насчитывавшей 40 тысяч воинов, казавшейся неодолимой в своем движении вперед. Возможно, она и могла быть таковой, но в то же время и уязвимой, поскольку то, что составляло основу ее мощи — сариссы (длинные копья), поддерживаемые плечами целых шестнадцати воинов, — не позволяло ей ни развернуться, ни закрыть брешь в шеренгах. Другим примером может служить тактическое построение XVIII в., которое состояло из длинных тонких шеренг: целью последних было пустить в ход каждое имеющееся ружье и достичь максимально возможной огневой мощи. Медленно продвигаясь вперед, часто останавливаясь, чтобы выровнять ряды, они представляли собой движущуюся стену живой плоти. Два или три залпа, выполняемые ими каждую минуту, хотя и не отличались большой точностью, производили подлинное опустошение. Но и за несколько часов сражения до сорока процентов воюющих в них солдат погибали или получали ранения. Как и предвидели теоретики и как доказал Фридрих II в сражении при Лейтене в 1757 г., основной слабой стороной таких построений была их неспособность достаточно быстро развернуться. Будучи атакованными с фланга, они становились подобными овцам на бойне.

Эти проблемы усугубились, когда во второй половине XIX в. рельсы и железнодорожные составы заменили солдатские ноги в качестве основного средства стратегических передвижений. Железная дорога — неманевренное средство, поскольку поезда могут ездить только там, где проложены железнодорожные пути. Следует заранее тщательно составлять расписание и строго его придерживаться, поскольку любая небрежность может привести к задержкам, заторам и даже столкновению составов. К тому же, погрузка в поезд и выгрузка из него — долгий и медленный процесс, поэтому большим войсковым соединениям — начиная с дивизии и больше, — продвигающимся на расстояния менее 70 миль или около того, намного проще перемещаться пешком. Не кто иной, как Мольтке, сказал, что если начался процесс переброски армии с помощью железных дорог, то в него уже невозможно внести изменения. В последующий период все большее расширение сети железных дорог в Европе до некоторой степени изменило эту ситуацию, но положение дел осталось прежним. Самый известный пример — это план Шлиффена в Германии, который был подробно разработан за несколько лет до начала Первой мировой войны. Когда же в последнюю минуту Кайзер предложил внести изменения в план, чтобы использовать открывшиеся, как тогда ошибочно казалось, дипломатические возможности, его начальник Генерального штаба, племянник великого Мольтке, воздел руки к небу и поклялся, что невозможно ничего изменить.

Правда, современные армии в меньшей степени зависят от железной дороги, чем их предшественники. Однако все равно в этом случае следует иметь в виду их огромный аппарат материально-технического обеспечения. Во время франко-прусской войны одна дивизия потребляла примерно 50 тонн припасов, главным образом продовольствия и фуража, в сутки. К 1916 г. этот показатель вырос до 150 тонн, в основном за счет поставок боеприпасов, горючего, запасных частей и техники. Немецкий генеральный штаб в 1940–1942 гг. исходил из того, что танковой дивизии, находящейся в Западной пустыне Египта, ежедневно необходимо было 300 тонн для поддержания ее в действующем состоянии. Планировщики союзнических армий в 1944–1945 гг. принимали в качестве исходной цифру в 650 тонн ежедневных поставок для американских дивизий в Западной Европе. С тех пор за несколько десятилетий эта цифра выросла, вероятно, в два, а то и в три раза. Для того чтобы осуществлять перевозки в таком объеме, большой армии необходимы десятки тысяч автомобилей и много миллионов литров бензина. Помимо этого нужна разветвленная техническая инфраструктура, которая обеспечила бы снабжение грузовиков всем необходимым, от технического обслуживания до покрышек. Скудость данных, относящихся к периоду после 1945 г., не позволяет сказать, что же именно означают эти факты, однако скептики могут заявить, что немногочисленность конфликтов, которые могли бы послужить источником такой информации, уже говорит сама за себя. Как бы то ни было, практически нет сомнений, что современные армии благодаря самой своей силе подобны громадным динозаврам, и если мои доводы верны, армии эти точно так же обречены на вымирание.

В той степени, в какой неманевренность армии — результат ее многочисленности, эта проблема является общей для вооруженных сил и других крупных организаций, таких, как промышленные компании. То же самое справедливо и для другой важной проблемы, а именно — наличия трения. Термин «трение», по-видимому, изобрел Клаузевиц, который позаимствовал его из области механики. В Vom Kriege он определяет Reihung[34] как «то, что отличает войну на бумаге от реальной войны». Это тот фактор, который, если прибегнуть к несравненной, емкой метафоре самого Клаузевица, делает легкую и грациозную походку тяжелой и неуклюжей, когда идти приходится по воде. Чем больше составных частей в машине — человеческой или механической — тем больше вероятность того, что какая-нибудь из них сломается, что скажется на работе остальных и создаст трение. Можно утверждать и обратное. Трение в вооруженных силах, состоящих из множества разнородных частей, чрезвычайно велико хотя бы потому, что каждая из них имеет свои собственные проблемы и постоянно взаимодействует с другими. Если не принять должных мер и если обстоятельства сложатся неблагоприятным образом, трение вообще может парализовать армию.

Такой трудноразрешимой проблему трения делает тот факт, что чем выше уровень требуемой эффективности, тем сильнее сказывается трение. Повозка, у которой отвалилось колесо, не представляла серьезной проблемы для наполеоновской Великой армии, потому что ее всегда можно было обойти или откатить на обочину, чтобы она не мешала продвижению остальной колонны. Однако с сошедшим с рельс поездом невозможно поступить тем же образом, так же как нельзя объехать подорванный участок железнодорожного пути, в отличие от воронки на дороге. На самом деле чем теснее координация, от которой зависит эффективность, и чем безупречнее каждая составляющая часть согласуется с другой, тем больше опасность того, что отказ одной из них приведет к отказу всех остальных. Всем, кто когда-либо попадал в дорожную пробку, хорошо известно, что задержка, созданная одной вышедшей из строя машиной, не ограничивается теми, которые находятся в непосредственной близости от нее, но влияет на все движение. Кроме того, задержки «накапливаются», поскольку необходимость сохранять безопасную дистанцию приводит к тому, что каждая последующая задержка должна быть немного дольше, чем ей предшествующая. У поговорки «успех влечет за собой дальнейший успех» есть и обратная сторона — начавшуюся цепочку неудач трудно остановить.

В войне трение играет очень важную роль. Известны даже случаи, когда солдаты, отправлявшиеся на войну, теряли силы от голода раньше, чем получали возможность вступить в бой. При этом найти способ преодоления фактора трения нелегко, так как оно коренится в природе вещей. Волевой командующий может, а при определенных обстоятельствах просто обязан продвигать свои силы вперед вопреки трению. Однако цена этого весьма велика, поскольку износ громаден, и дело может дойти до того, что вся машина просто встанет. Хорошо, если это произойдет после того, как цель уже будет достигнута. Но если она перестанет работать до того, как настанет решающий момент, результат может оказаться катастрофическим. Например, немецкий генерал Роммель несколько раз доводил свои войска до предела и даже до запредельного состояния. Бросок на Соллум в 1941-м чуть было не завершился полным уничтожением его сил. В 1942 г. его войска, добравшись до Эль-Аламейна, остались без горючего. Все их боеприпасы остались в тылу за тысячу миль, в Триполи, а в боеготовом состоянии оставалось только девятнадцать танков. Ситуация осложнялась еще и тем, что его невероятно длинные линии коммуникаций постоянно подвергались ударам с моря и воздуха. Африканский корпус Роммеля, безусловно, сделал все, что было в его силах. После этого он предпринял лишь одну робкую попытку наступления на Алам-Хальфа. После провала и этой попытки все, что оставалось делать германским войскам, — это притаиться и ждать, пока противник, становившийся с каждым днем все сильнее, начнет контрнаступление. Начало наступления ознаменовало конец Африканского корпуса.

Согласно Клаузевицу, единственное, что может помочь вооруженным силам справиться с трением, — это опыт. Опыт, подобно смазке между зубчатыми колесами механизма, может помочь в решении самых тяжелых проблем, связанных с трением, однако неспособен полностью его устранить. Это утверждение верно и в обратную сторону. Опытные солдаты, давно знающие друг друга, понимают, что всякий человек и всякое оружие подвержены периодическим сбоям, что создает трение. Они помогают друг другу зачастую без слов. Хорошая армия — это та, которая благодаря своей предусмотрительности, опыту или чему-либо еще, научилась избегать трения, где это возможно, и мириться с ним, где это невозможно.

Еще один источник трения, помимо того что возникает внутри самой военной машины, — окружающая среда. Рано начавшиеся дожди могут превратить дороги в болото, что способствует замедлению или остановке продвижения. Окажись обозначенный на карте мост в плохом состоянии — и танковая дивизия не сможет по нему пройти. Одно из эффективнейших средств против этого — тщательная предварительная подготовка, основанная на проверенных разведданных. Ресурсы, однако, всегда ограниченны, поэтому идеально подготовиться практически невозможно. То же можно сказать и о разведданных, хотя бы по той простой причине, что невозможно знать заранее, что именно следует выяснить. Более того, чтобы добыть информацию, нужно время; иногда же необходимость получения дополнительных данных вообще приводится в оправдание промедления и бездействия. Армия, которая откладывает начало кампании до тех пор, пока в ее распоряжении не окажется всей требующейся информации, будет ждать до бесконечности. Когда же она, наконец, сделает первый шаг, то скорее всего выяснит, что избыток разведывательной информации так же вреден, как и ее недостаток. Поскольку и связь может оказаться перегруженной, что, в свою очередь, приведет к необходимости обходить обычные процедуры или вообще отказываться от них, качество принимаемых решений может пострадать. Разведданные никогда не бывают идеальными, и хорошая армия не должна на них рассчитывать.

Там, где на сцену выходит информация, мы сталкиваемся с третьим важным препятствием для применения силы — неопределенностью. Как и неманевренность, и трение, неопределенность — естественное следствие многочисленности вооруженных сил и имеет тенденцию к возрастанию прямо пропорционально ей. В армии, состоящей из одного солдата, неопределенности не возникает, по крайней мере осознанной неопределенности. Чем крупнее армия, тем сложнее передавать приказы и направлять ее к определенной цели. Кроме того, достаточно большая армия может выйти из-под контроля просто из-за того, что командующий окажется не в состоянии следить за тем, где находятся его части, в каком они положении и что делают.

Столкнувшись с этой проблемой, Моисей воспользовался советом своего тестя Иофора и создал иерархию управления. С тех пор и до наших дней делегирование полномочий, создание четко определенных каналов связи и того, что в одной из своих книг я назвал «управляемым телескопом», — все эти методы облегчают проблему, но не разрешают ее полностью. Парадокс состоит в том, что хотя ничто на войне не сравнится по важности с единоначалием, один человек не может знать всего, всех подробностей происходящего. Чем больше и сложнее вооруженные силы, которыми он командует, тем более справедливо это утверждение.

Еще один важный источник неопределенности на войне связан уже не с численностью армии, а с человеческой природой. Как ни в какой другой сфере человеческой деятельности, на войне господствуют ярость, страх, боль и смерть. Люди, погруженные в эти сильные переживания, вероятнее всего, менее объективны, чем люди, работающие в офисе с бумагами, и тем более чем компьютер, который даже не «понимает» смысла обрабатываемой информации. В таких условиях скорость передачи информации, ее внутренняя структура, непротиворечивость и надежность данных непременно пострадают, и умный командир должен это учитывать. Опять-таки можно частично, но не полностью разрешить проблему посредством установления, формулировки и исполнения четких процедур, списков контрольных вопросов, форм документов, системы позывных, периодичности передачи информации и т. д. Но в итоге качество работы различных каналов связи все равно будет зависеть от человеческого фактора. Даже самые совершенные системы передачи и обработки информации ограничены в своих возможностях тем, как работают люди, которые вводят и передают данные, отсеивают, представляют и, наконец, используют их. Эту проблему невозможно решить никаким количеством компьютеров.

Неопределенность, свойственную любой организации, можно расценивать как трение особого рода, а именно то, которое проистекает из трудностей обработки информации. Однако на войне неопределенность возникает не только из самой структуры армии или среды, в которой действует эта армия. Сам факт столкновения с живым противником из плоти и крови, способным принимать свободные и непредсказуемые решения, вносит дополнительную существенную долю неопределенности в наши расчеты. Не следует забывать и о том, что за человеческим поведением часто скрываются психологические факторы, не поддающиеся управлению и даже порой пониманию, которые могут вызвать необычную реакцию и у самого рационального противника. Как однажды сказал Мольтке, из трех путей, которыми может пойти враг, он обычно выберет четвертый.

Вдобавок умный противник, стремящийся создать препятствия для сил своего оппонента, сделает все возможное, чтобы усугубить неопределенность для нас. Чтобы скрыть свои действия, он прибегнет к маскировке, скрытности, быстроте, хитрости и внезапности. Он попытается скрыть свой «почерк», создавая помехи, перегружая или обманывая наши датчики. Он введет строгие меры безопасности, выслеживая наших агентов и по возможности их уничтожая. Что еще опаснее, арестовав разведчика противника, он может использовать силу или убеждение, чтобы заставить его работать на себя и поставлять нам дезинформацию, подобно тому как во Вторую мировую войну британская контрразведка поступала с германским абвером. Способы ведения информационной игры столь же разнообразны и сложны, сколь и сам человеческий разум. Нет предела изобретательности и нет ничего такого, что не было бы испробовано в тот или иной момент с большим или меньшим успехом.

Поэтому недостаточно обеим воюющим сторонам просто создать очень мощную силу. Как только сила создана, она становится источником проблем — неопределенности, трения и отсутствия маневренности, — и чем она больше, тем больше эти проблемы. Все остальное, что имеет отношение к ведению войны, в значительной степени определяется тем, насколько удастся справиться с этими тремя взаимосвязанными проблемами; сама победа зависит от того, насколько успешно армия сможет преодолеть эти трудности. Каждый из трех названных факторов заложен в структуре самих сил, а также в среде, в которой они действуют. Однако неопределенность отличается от двух других факторов еще и тем, что она может намеренно создаваться противником. Поэтому ее следует не только преодолевать, но и использовать. Война ведется и должна вестись в том числе и путем задействования неопределенности.

Стратегия: применение силы

Предположим, что силы были сформированы и мобилизованы, с препятствиями, мешающими их применению, удалось справиться в той степени, в какой это имело смысл. Как применять эти силы? Первое решение, которое необходимо принять, всегда касается вопроса о соотношении обороны и наступления. Сама по себе, при прочих равных условиях, оборона, в сравнении с наступлением, более сильная форма ведения войны. По мнению Клаузевица, на это существуют три причины. Во-первых, удерживать нечто всегда легче и требует меньше усилий, чем завоевывать. Во-вторых, поскольку цель обороны состоит в том, чтобы сохранить все как есть, то время работает на нее; отсутствие событий помогает обороне. В-третьих, в той степени, в какой наступление предполагает продвижение в географическом пространстве, развитие действия на удалении от военных баз и последовательное занятие вражеских территорий, это приводит к тому, что линии коммуникаций наступающей стороны становятся длиннее, в то время как линии коммуникаций обороняющейся стороны сокращаются. Это не имело столь решающего значения в эпоху, когда природа логистики была такова, что армия могла обеспечивать себя за счет ресурсов окружающей местности. Александр Македонский вел военные действия в Азии в течение многих лет, не получая никакой поддержки из Македонии, за исключением эпизодических подкреплений живой силой, и то же самое относится к Густаву Адольфу во время боевых действий в Германии. Однако роль длины коммуникационных линий начала возрастать начиная с XVIII в., а в современных военных действиях с применением обычных видов оружия их длина играет огромную роль.

Воюющая сторона, которая ограничивается лишь оборонительными действиями, может выиграть войну только благодаря ослаблению противника, а именно: она может надеяться выстоять, сберегая силы, и использовать предоставляющиеся возможности для нанесения потерь до тех пор, пока противник не сдастся. При благоприятном стечении обстоятельств такая стратегия может быть достаточно эффективной и посему рекомендована к применению. И действительно, начиная со времен Перикла, она часто использовалась. Однако обычно результатом чисто оборонительного подхода является не победа, а ничья. Для того чтобы решить дело, обычно необходимо атаковать, уничтожать силы противника и захватывать центры его силы. На стороне атакующего преимущество инициативы. Он занимает положение, в котором может навязывать свою волю противнику и тем самым мешать осуществлению и даже началу выполнения многих его планов. На этом основан известный афоризм: «Когда сомневаешься — атакуй». Тем не менее никогда не следует забывать, что наступление как таковое является более слабой формой войны. Поэтому сторона, которая намеревается наступать, обычно должна иметь численное или качественное превосходство в силах, а иногда и то и другое.

Предположим, имеются благоприятные условия для начала наступательных действий, однако остается открытым вопрос, как осуществить наступление. Самое простое — сосредоточить все имеющиеся силы в одной точке и после этого нанести удар по противнику подобно огромной пуле. Или же силы можно разделить на две, три или более частей, каждая из которых будет наступать по отдельности. Но в этом случае возникает следующий вопрос: должны ли части наступать одновременно или эшелонированно? Если наступать эшелонированно, то снова возникает вопрос: какой фланг должен вести наступление, а какой следовать за ним? Если ведется не эшелонированное наступление, а силы разделены на две или более частей, то оси, вдоль которых они ведут наступление, могут проходить параллельно; однако они также могут расходиться или сходиться в одной точке. Эти вопросы далеко не тривиальны, и в поисках ответов на них было написано много трудов. Большинство из них относится к периоду с 1800 по 1914 г., и все они тесно связаны с именем современника Клаузевица, блестящего стратега Антуана Жомини. В зависимости от складывающихся обстоятельств, включая соотношение сил, рельеф, линии коммуникации, естественные препятствия и т. п., каждый вариант имеет свои сильные и слабые стороны.

В число предметов, из которых складывается стратегия, входят вопросы, касающиеся противостояния естественного укрытия и продольного огня, прорыва и окружения, прямого и непрямого подхода к позициям противника. Эти вопросы не новые, они также не ограничиваются каким-то одним определенным уровнем, на котором ведется война. Римскому легиону, шедшему на войну, и даже группе пещерных людей, собиравшейся совершить набег, точно так же приходилось искать на них ответ, как и армиям под командованием Мольтке и Эйзенхауэра. Рота, состоящая из пятидесяти человек и получившая приказ штурмовать укрепленный окоп, стоит перед тем же выбором, что и миллионная армия, продвигающаяся по направлению к какой-либо стратегически важной реке. Стратегическая терминология, использующая такие понятия, как атака, оборона, наступление, отступление, решающий пункт, изматывание противника и т. п., является универсальной; она употребляется независимо от размаха боевых действий, характера используемых технологий и даже масштаба применяемого насилия. Что еще более примечательно, эта терминология применима не только к войне, но и к различным играм, начиная с футбола и заканчивая шахматами. Способность стратегии служить аналитической основой для различных видов деятельности настолько исключительна, что можно говорить о существовании некого общего знаменателя. Сущность и значение этого общего знаменателя объясняются в следующем разделе.

Читатель помнит, что для того, чтобы наступление было успешным, необходимо превосходство в силе. Поэтому начать наступательные действия в случае, когда наступающая сторона сильнее противника, не представляет проблемы; но в случае, если это не так, возникает вопрос, что делать. При обычных обстоятельствах противодействие примерно равных сил приводит к взаимному изматыванию противников с неясным исходом. Такой результат может быть приемлем при условии, что две противоборствующие стороны равны по силам, хотя даже в этом случае исход противостояния едва ли может удовлетворить какую-либо из сторон. Однако воюющая сторона, которая слабее своего противника, не может позволить себе войну на истощение. Предположим, что потери с обеих сторон равны, тогда результатом будет то, что одна сторона полностью исчерпает свои силы, тогда как у другой все еще останутся резервы. Некоторые военные авторитеты использовали данную цепочку рассуждений, чтобы доказать, что более слабый оппонент должен либо атаковать, либо погибнуть. Также не случаен тот факт, что три наиболее известных последователя данной теории — Фридрих Великий, немец Альфред фон Шлиффен и израильский генерал-майор бронетанковых войск Израэль Таль — происходят из стран, окруженных более сильными противниками. И в самом деле, если более слабая сторона не может нанести противнику больший ущерб, чем нанесли ей самой (что говорит о чрезвычайной глупости нападающей стороны), трудно представить, какой у нее остается выбор.

Если армия собирается провести успешную наступательную операцию против другой армии, равной или превосходящей ее по силе, ей необходимо провести сосредоточение сил. Она должна ослабить один участок и усилить другой, намеренно создавая рискованные ситуации и принимая на себя этот риск. Чем больше неравенство в силах у двух сторон, тем выше риск, на который придется пойти более слабому противнику, чтобы добиться успеха. Чем выше риск, на который идет воюющая сторона, тем больше вероятность того, что она добьется успеха, однако в случае неудачи последствия будут тем более серьезными. Например, во время Первой мировой войны немецкая армия сосредоточила семь восьмых своих сил на западе, вследствие чего Восточная Пруссия была почти не защищена. Другой пример: во время войны 1967 г. (Шестидневная война) военно-воздушные силы Израиля, насчитывавшие около двухсот единиц современных боевых самолетов, столкнулись с объединенными военно-воздушными силами арабских стран, превосходящими их по численности примерно в два с половиной раза. Утром 5 июня одна волна сияющих истребителей за другой нанесли серию разрушительных ударов по аэродромам Египта, уничтожив за три часа более двухсот самолетов. Но пока эта операция была в самом разгаре, только четыре самолета, что составляло два процента их общего количества, оставались на домашних авиабазах, чтобы охранять тылы Израиля от возможных воздушных налетов со стороны Сирии, Иордании и Ирака. Возможно, этот пример представляет собой крайность, но он достаточно типичен. На протяжении всей истории сторона, лучше других способная сосредоточить силы, даже идя на просчитанный риск, всегда достигала успеха.

Концентрация сил может иметь две формы: сосредоточение в пространстве и сосредоточение во времени. Сосредоточение в пространстве означает, что некоторые участки фронта остаются оголенными, в то время как силы стягиваются на другие участки. Наглядный урок того, как это делается, преподал фиванский военачальник Эпаминонд во время битвы при Левктрах в 371 г. до н. э. Вместо того чтобы выстроиться в восемь шеренг на всю ширину, как это было принято у греческих воинов, фаланга фивян представляла собой несимметричное построение. Ее левый фланг был усилен до такой степени, что в него входило не менее чем сорок восемь шеренг, построенных друг за другом. Для того чтобы сделать это возможным, правый фланг был оголен. Затем производилась атака эшелоном, причем левый фланг выступал первым и обрушивался на правый фланг спартанцев. В битве, длившейся, вероятно, два или три часа, сосредоточение сил принесло плоды. Как писал Плутарх, спартанцы понимали опасность, но не могли вовремя уклониться от удара, и вследствие этого потерпели тяжелейшее в своей истории поражение, от которого так полностью и не оправились.

Сосредоточение сил во времени, несущее в себе не меньше риска, чем в пространстве, вероятно, еще более труднодостижимо. Меньшие по численности вооруженные силы стараются компенсировать свою слабость с помощью скрытности и быстроты маневрирования. Они пытаются не допустить того, чтобы войска противника соединились и догадались об их намерениях. Со своей стороны они концентрируют войска против разъединенных сил врага, разбивая те поочередно. Часто этому способствует географический фактор, как в случае с Израилем, которому, несмотря на то, что он был окружен врагами с трех сторон, удалось сосредоточить силы сначала против Египта, потом против Иордании и, наконец, против Сирии. Однако иногда необходимо, чтобы военные соединения сознательно заняли позицию между двумя различными противниками и вели боевые действия по так называемым внутренним линиям. Они должны сдерживать одного противника и в то же время стремиться уничтожить другого. Такие операции, примером которых может служить первая кампания Наполеона в Италии, а также его более поздние оборонительные действия во Франции в 1814 г., чрезвычайно рискованны. Для того чтобы привести в исполнение подобный план, нужно быть дерзким военачальником, который полностью может положиться на имеющиеся в его распоряжении средства и, что не менее важно, на самого себя.

Еще одной ключевой проблемой стратегии, будь то в войне, футболе или в шахматах, является вопрос, на какие цели должна быть направлена сила и в каком порядке. Конечно, существует множество различных целей; одни географические, другие могут представлять собой технику или живую силу противника. Они могут варьироваться от самых конкретных, таких, как территория и экономические ресурсы, до самых абстрактных, таких, как действующая в войсках система передачи информации и боевой дух армии. Теоретически наиболее желанная цель — одновременное уничтожение и/или оккупация всех объектов. На практике же, поскольку ресурсы ограниченны, такая цель почти всегда недостижима. Если применять силу эффективно, если вообще ее применять, то необходимо выбирать определенные объекты, пренебрегая другими. Поэтому ключевой вопрос для стратега состоит в том, какие объекты выбрать, а какими можно пренебречь.

Хотя существует множество способов классификации целей, вероятно, наиболее распространенной является классификация, основанная на принципе сопоставления силы и слабости. Нагляднее всего это можно проиллюстрировать следующим примером. В течение двадцати пяти лет, предшествующих Первой мировой войне, перед немецким Генштабом стоял вопрос, на кого из противников, Францию или Россию, напасть раньше. Франция считалась более сильной и опасной. Поэтому ее устранение дало бы Германии наибольший выигрыш — вплоть до того, что предоставляло возможность вести затяжную и даже, при необходимости, непрерывную войну с Россией. Но именно по причине того, что стратегия нападения сначала на Францию была так важна для победы, она была наиболее рискованной. В случае провала похода на Париж Германии пришлось бы вести войну на два фронта с противниками, чьи совместные ресурсы превосходили ее собственные, и по этой причине в итоге она с большой вероятностью потерпела бы поражение. Знаменитый «план Шлиффена» обсуждался годами. Составлялись различные планы и разыгрывалось множество военных игр, но вывод всегда заключался в том, что в действительности у Германии не было выбора. В 1914 г. был испробован усовершенствованный вариант плана, и попытка окончилась провалом. Результат был именно таким, какого боялись немногие умные головы, т. е. поражение.

Лиддел Гарт и некоторые другие приводили аргументы против использования данной стратегии нанесения первого удара по сильнейшему противнику. По их мнению, правильнее было бы действовать как раз наоборот. Атаковать противника там, где он силен, — это безрассудство, вряд ли таким образом можно добиться успеха, а неудача вполне может привести к катастрофе. Поэтому разумнее сосредоточиться против слабых мест противника, планомерно отсекая кусок за куском, пока оставшиеся у него силы не станут беззащитными. Именно такую стратегию Перикл советовал применять афинянам во время Пелопонесской войны. Она прекрасно работала почти два десятилетия — до того момента, пока однажды афиняне не решили приняться за кусок, который оказался слишком большим, чтобы его проглотить. Поход на сицилийский город Сиракузы обернулся катастрофой, в результате чего Афины лишились цвета своей армии и флота. И даже в этом случае они не проиграли бы войну, если бы спартанцы не построили флот на деньги Персии и не нанесли бы удар по Афинам с моря, там, где они были наиболее сильны. Стремясь уничтожить противника, лакедемоняне и их союзники провели и выиграли великое морское сражение при Эгоспотамах. Таким образом, силы афинян были подорваны, и у них не оставалось иного выбора, кроме как капитулировать.

Теоретически наилучшая цель — стратегически важный и незащищенный объект. В ходе любой войны возникает соблазн обнаружить какую-либо стратегически важную мишень, уничтожение которой повлечет за собой еще более значительные последствия и приведет к полной остановке всей системы. Несмотря на то что данная логика привлекательна, на практике она применима лишь в малой степени. Причина зачастую — недостаток информации. В качестве примера может служить конкретный случай времен Второй мировой войны. Хотя запасы цветных металлов были абсолютно необходимы для развития немецкой экономики (и поэтому представляли собой привлекательную мишень для бомбардировок), требуемые объемы производства оставались сравнительно небольшими, и поразить данную мишень оказалось довольно трудно. В других случаях эта логика не работает из-за того, что средства доставки недостаточно точны. Децентрализованный образ действия, основанный на большом количестве автономных элементов, может сделать бесполезными прицельные атаки на стратегически важные объекты, и к этому же приводит наличие многочисленных коммуникаций, которые являются характерной чертой любой хорошо скоординированной современной социальной системы. Вероятно, лучшим примером неудачного применения этой логики на практике могут служить атаки военно-воздушных сил США на немецкий шарикоподшипниковый завод в Швайнфурте летом 1943 г. Первый налет был успешным, но американцам не удалось добиться того, чтобы выпуск немецкой боевой техники прекратился, так как были изысканы дополнительные ресурсы. Повторный рейд застал Люфтваффе уже приведенным в боевую готовность, в результате чего четверть атакующих сил американцев была уничтожена. Больше подобный эксперимент не проводился.

Вышеупомянутые примеры никоим образом не исчерпывают стратегических дилемм, поскольку существует бесконечно число возможных комбинаций военных и невоенных целей, сильных и слабых противников, защищенных и незащищенных мишеней, тех, которые можно, и тех, которые нужно поразить, и т. д. Не существует интеллектуальной системы, достаточно мощной, чтобы исчерпать все комбинации и таким образом послужить детальным руководством по применению силы. Если бы она существовала, ее было бы слишком сложно охватить не только отдельно взятому человеку, но даже организации, использующей самые мощные компьютеры. Любая попытка создать такую систему сама по себе говорит о чрезмерной людской гордыне, очень напоминает попытку построения Вавилонской башни и заслуживает такого же наказания. Теория может избавить стратега от необходимости каждый раз продумывать все с нуля, а также предоставить ему исходный пункт для размышлений. Если теория разумна, такая отправная точка, несомненно, представляет определенную ценность. Однако всегда наступает момент, когда необходимо выйти за ее рамки и воспользоваться собственным разумом; поскольку в итоге война все-таки ведется как с помощью силы, так и с помощью ума.

Парадоксальная логика

Стратегия, как мы ее до сих пор описывали, включает два основных элемента, а именно: создание сил, с одной стороны, и применение этих сил в борьбе с противником с другой. Из двух элементов первый — в определенной степени наиболее прост. Хотя формирование сил всегда было необходимым условием ведения войны, во времена Клаузевица и даже на протяжении большей части XIX века этот процесс не считался частью стратегии в собственном смысле слова. Мысль о том, что стратегия также включает подготовку к войне, даже если приготовления эти проводятся в мирное время, возникла только в период между двумя мировыми войнами, и принадлежала она Людендорфу. Даже в наше время использование данного термина именно в этом смысле может ввести в заблуждение. Как писал Клаузевиц, искусство подготовки к войне имеет такое же отношение собственно к войне, как искусство оружейника, изготавливающего шпаги, к искусству фехтования. Циники могут пойти дальше, утверждая, что в действительности большая часть стратегии, как она понимается сегодня в развитых странах, на деле представляет собой грандиозное упражнение в притворстве. Поскольку из-за различных факторов, в первую очередь распространения ядерного оружия, большая часть современных армий уже не имеет возможности воевать по-прежнему, они продолжают действовать так, как будто формирование военной силы и подготовка к войне и составляют стратегию.

Причина, по которой формирование силы относительно простой процесс, кроется в отсутствии противодействия на этом этапе тем, кто сие осуществляет. Естественно, это не означает, что людям, ответственным за данный процесс, не приходится делать выбор, иногда весьма и весьма трудный. Для того чтобы сформировать вооруженные силы, которым придется воевать, возможно, только через десятилетие, необходимо обладать дальновидностью и решительностью. Следует спрогнозировать, и как можно точнее, какие ресурсы будут в наличии, с каким противником придется столкнуться вооруженным силам и в какой обстановке тем придется действовать. Когда эти основные вопросы разрешены, наступает черед прояснить, как наилучшим образом противостоять будущим вызовам. Составляется план, распределяются ресурсы. Тысячи и тысячи компонентов как человеческого, так и материального характера оказываются соответственно подготовлены или произведены, собраны воедино и согласованы между собой. Для того чтобы определить, было ли это объединение действительно успешным, проводятся учения и извлекаются уроки. Создается механизм обратной связи, с помощью которого ведется наблюдение за процессом, чтобы убедиться, что все идет по плану, и сам план постоянно оценивается на предмет необходимости пересмотра. Когда вся военная машина приводится в действие и начинает приносить ожидаемые результаты, обнаруживаются такие неприятные моменты, как ее недостаточная маневренность, трение и неопределенность, с которыми нужно будет справляться. А это требует огромных организаторских талантов, чтобы правильно определить приоритеты, распределить дефицитные ресурсы и соблюсти намеченные сроки.

Когда разные силы противопоставлены друг другу, возникает конкуренция. Ее можно определить как испытание сил, происходящее, так сказать, непрямым образом, в какой-либо среде. Природа этой среды может быть столь же разнообразной, как и сама человеческая жизнь. Например, это может быть рынок, а результаты при этом отражаются в бухгалтерском балансе, как в случае с двумя промышленными фирмами, каждая из которых пытается увеличить объем продаж за счет другой. Или это может быть беговая дорожка на стадионе или в плавательном бассейне, как в каком-либо спортивном мероприятии. Соперничество такого рода может, конечно, быть ожесточенным, вплоть до того, что одна из фирм может обанкротиться, а один из спортсменов может умереть от сердечного приступа. Оно может требовать детального планирования, если учесть тот факт, что ресурсы (будь то финансовые средства фирмы или запас сил легкоатлета) всегда ограниченны; их необходимо рационально распределять во времени и пространстве. Иногда мы говорим об экономических войнах, также нередки случаи, когда место проведения спортивного соревнования превращается в поле боя. Тем не менее конкуренция — это не война, и она не требует применения стратегии, как я понимаю это слово.

Конкуренцию от конфликта отличают правила, согласно которым сторонам не разрешается вступать в открытый бой, чинить друг другу препятствия или уничтожать друг друга даже тогда, когда они пытаются окончательно разрешить дело в свою пользу. Напротив, сама идея «честной» конкуренции строится на том, что такие приемы недопустимы. Спортсмена, который ставит подножку другому, дисквалифицируют, если это заметит арбитр. Автомобильную компанию, которая устанавливает «жучки» в офисе конкурирующей фирмы или пытается взорвать ее завод, ожидают судебное разбирательство и, если вина будет доказана, наказание. Приходится признать, что часто грань между конкуренцией и полномасштабной войной немного размыта. Известно, что атлеты, бегающие на средние и дальние дистанции, планируют забеги так, чтобы наилучшим образом использовать свои способности и нейтрализовать преимущества соперников, и это не считается нечестным. Промышленные компании иногда прибегают к недобросовестным методам, чтобы вытеснить соперников с рынка. Они копируют продукцию конкурентов, проводят агрессивные рекламные кампании и сбивают цены. И все же различие между этими двумя явлениями существует, и оно столь важно, что без него само существование «цивилизованной» жизни было бы невозможно.

Таким образом, ни процесс формирования сил, ни конкуренция не подразумевают наличие стратегии как таковой. Напротив, стратегия начинается там, где заканчивается процесс формирования сил, а конкуренция — в тот момент, повторюсь, когда мы имеем дело с противником, обладающим разумом и который не соглашается покорно с нашими планами, но активно препятствует их осуществлению, при этом пытаясь претворить свои собственные. Можно выразить эту мысль и другими словами. Действия и процессы, которые не являются конфликтом в указанном выше смысле, такие, как создание сил и конкуренция, не «стратегические». Это так — независимо от затраченных на них физических и умственных усилий. Поэтому стратегию можно определить как учение, которое, с одной стороны, описывает конфликт, а с другой — дает рекомендации по его ведению.

Стратегия, понимаемая как аналитический инструмент, черпает свою исключительную силу в том факте, что не зависит от масштаба конфликта, от среды, в которой тот протекает, от средств, использующихся его участниками, и даже от масштабов применяемого насилия. Например, стратегия как способ мышления представляет собой одно и то же, идет ли речь о двух отделениях, встретившихся на поле боя, или о двух армиях в миллион человек каждая, сражающихся за господство над целым континентом. Она не меняет своей природы в зависимости от того, является поле боя участком земли размером в квадратную милю, океаном, протянувшимся на миллионы квадратных миль, неопределенная и постоянно смещающаяся зона воздушного пространства или даже шахматная доска. Для стратегии также не имеет значения, ведется ли конфликт с применением управляемых ракет, винтовок, копий или камней. Стратегия определяет процесс ведения войны, самого жестокого вида человеческой деятельности. Однако, принимая во внимание тот факт, что многие виды человеческой деятельности можно описать с помощью «стратегических» терминов, таких, как наступление, оборона и т. п., становится очевидным, что стратегия также руководит ходом футбольного и баскетбольного матчей, шахматной партии и даже многих безобидных детских игр, таких как крестики-нолики.

На войне цель стратегии — преодоление силы с помощью другой силы, однако если достигнуто такое соотношение, что одна сторона намного сильнее другой, то нужна не стратегия, а просто нажим. Если разница в силе не слишком велика, начинается игра. Простое противопоставление одной силы другой обычно приводит к патовой ситуации или, самое большее, к полному истощению одного из противников. Соответственно, искусство стратегии состоит в том, чтобы действовать силой против слабости, или, как писал древнекитайский военный теоретик Сунь Цзы, стратегия заключается в том, чтобы бить камнем по яйцу. Однако предполагается, что противник активен и обладает разумом. Он может определить место, куда мы собираемся направить нашу мощь, и либо стянет туда свои силы, либо проведет свои приготовления так, что наш удар придется в пустоту. Таким образом, первичное условие достижения успеха состоит в способности угадывать мысли противника и скрывать собственные. Но то же самое работает и в обратном направлении. Если мы хотим помешать противнику сосредоточить силы с тем, чтобы воспользоваться нашей слабостью, мы должны не дать ему раскрыть наши планы, одновременно пытаясь угадать его. Конечным результатом является сложное динамическое взаимодействие двух противоборствующих разумов, характерное для стратегии на любом ее уровне и являющееся ее уникальной чертой. Поскольку одна сторона пытается перехитрить другую, то возникает ситуация, когда замыслы одного зависят от намерений другого, которые, в свою очередь, зависят от намерений первого. Так же, как и в случае со взаимно отражающимися зеркалами, мы получаем серию взаимно усиливающихся мысленных образов, число которых теоретически бесконечно.

Но если в случае взаимно отражающихся зеркал изображение получается более или менее точным, то сущность стратегии, будь то на войне, в футболе или в шахматах, заключается в способности маневрировать, обманывать и сбивать с толку противника. Каждая сторона демонстрирует свое намерение предпринять какие-либо действия, тогда как тайно готовится сделать совершенно другое. Каждая сторона сосредоточивает силы в пункте А, делая вид, что находится в пункте В, ведет себя так, как будто собирается нанести удар в направлении С, тогда как ее истинная цель — направление D. И на этом дело не заканчивается. Подлинное искусство заключается в том, чтобы заставить реальность и вымысел в случае необходимости мгновенно поменяться местами, «приспосабливая» их соответствующие роли к шагам противника, дабы помешать осуществлению его планов и воспользоваться его ошибками. В развитии данного процесса наступает определенный момент, когда обманный маневр превращается в решающий удар, и наоборот, изначально планируемый решающий удар сводится к простому маневру. С течением времени реальность и вымысел становятся неотличимыми друг от друга. Поскольку секретность часто требует, чтобы о подлинных намерениях командования не догадывались даже его собственные подчиненные, может наступить момент, когда одна из противоборствующих сторон или обе перестают различать реальность и вымысел.

Парадоксальная логика стратегии раскроется в полной мере после того, как мы проиллюстрируем данный вид взаимодействий с помощью конкретных примеров. В обычной жизни можно ожидать, что действие, которое было успешным однажды, будет таковым и в следующий раз, при условии, что обстоятельства не изменятся. Если я брошу предмет один раз и увижу, что он упадет на землю спустя определенный промежуток времени, я вправе ожидать, что это повторится снова, независимо от того, сколько раз я буду это делать. Однако эта простая истина, на которой основана вся современная наука и техника, неприменима к войне, футболу, шахматам и любому другому виду деятельности, ходом которой управляет стратегия. В данном случае вполне вероятно, что действие, которое было успешным один раз, не будет таковым во второй. Оно потерпит неудачу не вопреки тому, что сработало один раз, а из-за того, что именно этот успех, вероятно, насторожит умного противника. Данное рассуждение применимо и в обратную сторону. Если операция провалилась один раз, противник может сделать вывод, что она не будет проводиться повторно. Как только он поверит в это, лучшим способом добиться успеха будет повторить ее еще раз. Результатом будет непрерывное активное взаимодействие, способное превратить победу в поражение, а поражение — в победу.

Логика, применимая ко времени, также применима и к пространству. В «нестратегических» видах деятельности обычно кратчайшим расстоянием до объекта будет прямая линия. На войне наиболее вероятно, что будет избрана кратчайшая операционная линия, в результате чего она окажется усеянной телами тех, кто ее выбрал. Вдоль кратчайшего пути наш противник сосредоточит свои силы, превратив ее в самый длинный и тем самым срывая наши планы. Напротив, противник меньше всего ожидает действий вдоль наиболее длинной линии, что делает ее в реальности самой короткой. При прочих равных условиях атака, проведенная вдоль данной линии, вполне может оказаться имеющей наибольшие шансы на успех. Читатель не должен обманываться, полагая, что обсуждаемый вопрос чисто теоретический, игра, которой кабинетные стратеги забавляются на досуге. Преимущества так называемого непрямого подхода иногда преувеличиваются до степени карикатуры, а сам термин приобрел столь расширительное толкование, что практически потерял смысл. Тем не менее нет никакого сомнения: с точки зрения истории и теории данный подход является одним из основополагающих принципов, на которых основана стратегия. Равно важна для понимания стратегии взаимосвязь между сосредоточением и рассредоточением сил. Сосредоточение во времени и пространстве, возможно, важнейший инструмент ведения войны, если учитывать факт, что для того, чтобы успешно атаковать противника, обычно необходимо иметь превосходство в силе. Однако чем сильнее сосредоточение сил, тем труднее скрыть его от врага. Обнаружив это, он будет оказывать сопротивление, вероятнее всего, посредством встречного сосредоточения. Следовательно, искусство стратегии состоит не в простом сосредоточении собственных сил, а в том, чтобы заставить противника рассредоточить свои силы. Для того чтобы это сделать, необходимо рассредоточить собственные силы, чтобы ввести противника в заблуждение и отвлечь его от нашей реальной цели. Таким образом, в действительности сосредоточение сил подразумевает их рассредоточение, в то время как рассредоточение сил подразумевает их сосредоточение, и победа достается тому, кто способен держать ситуацию под контролем и кого трудно ввести в заблуждение; причем необходимо уметь быстро чередовать одно с другим. Замечательной иллюстрацией всего вышесказанного служат бесконечно разнообразные и сложные действия корпусов наполеоновской Великой армии. Проводя эти непревзойденные по виртуозности операции, комбинировавшие рассредоточенные марши и концентрированные сражения, Наполеон смог завоевать большую часть Европы всего за несколько лет.

И наконец, ничто так не характерно для сферы стратегии, как взаимоотношения между эффективностью и боеспособностью. В мирной жизни и, конечно, во время любого процесса формирования сил, о котором шла речь выше, эффективность обычно результат согласованности. Каждый из множества компонентов необходимо расположить в определенной последовательности, согласовать их между собой, пригнать и адаптировать друг к другу. Необходимо избавиться от трения и неопределенности: это поможет добиться гладкого хода операций, подобного тому, как это происходит на хорошо управляемом автомобильном заводе или крупном нефтехимическом предприятии. Однако эти принципы неприменимы к войне или применимы только в ограниченной степени. Чем более экономична, эффективна, рационализирована организация, тем более она уязвима. Если выходит из строя один-единственный компонент, то именно совершенство системы приведет к ее сбою, волной «прокатится» по всей системе, многократно усиливая свое воздействие. Что еще хуже, организация, которая достигает эффективности благодаря таким средствам и свойствам, как строгий централизованный контроль, хорошее взаимодействие «на стыках», эффект масштаба и стандартизация, скорее всего, не будет гибкой. Не будучи таковой, она, вероятно, все же будет способна сосредоточивать огромные силы в определенной точке и направлять их на определенную цель. Однако умение переключать силы с одной цели на другую незаметно от противника — это совершенно другая задача.

Таким образом, секрет искусства состоит в том, чтобы найти нужный баланс между боеспособностью и эффективностью — двумя составляющими, которые, если говорить о сфере стратегии, не дополняют друг друга, а находятся в оппозиции. Хотя необходимо создать как можно более сокрушительную силу, ее размеры нужно заранее соотнести с возможностью использования той в условиях неопределенности. Необходимо построить как можно более крупную «машину», но с габаритами, позволяющими маскировать ее от врага. Она должна быть очень мощной, но не настолько, чтобы быть не в состоянии маневрировать от одной цели к другой. Она должна сосредоточивать все ресурсы в одной точке, но она также обязана быть в состоянии быстро их рассредоточить и передислоцировать с одного места на другое. Она должна быть достаточно хорошо обучена, чтобы проводить одну и ту же операцию с минимальными издержками, но боевая подготовка не должна доходить до полного удушения любой инициативы и вести к неспособности боевых сил действовать в непредвиденных обстоятельствах.

Уникальные характеристики стратегии требуют от людей личных качеств, необходимых для того, чтобы чувствовать себя уверенными в хитросплетениях всех маневров и уловок; неспроста многие знаменитые стратеги-практики имели репутацию повес. Юлия Цезаря с симпатией называли «лысым распутником». Король Франции Генрих IV имел обыкновение бросать знамена поверженных врагов к ногам своей любовницы Габриэлы Д’Эсте. Молодой герцог Мальборо соблазнил любовницу самого короля Карла II Нелл Гвинн, и однажды ему пришлось убегать через окно, чтобы не быть пойманным. Еще один, а именно Наполеон, любил жульничать в картах, равно как и совершать марши незаметно для противника. Одновременно с этим он обладал исключительными организаторскими способностями, и его сила ума и управленческие навыки были совершенно незаурядными. Мольтке также был исключительно талантливым организатором; его распоряжения были образцом ясности и четкости; однако в его характере присутствовала хитринка, благодаря которой он блестяще играл в карты и отпускал едкие, язвительные шутки в свой адрес и в адрес созданного им генштаба. Эйзенхауэр и его британский коллега, генерал Арчибальд Уэйвелл, походили в этом отношении на Мольтке. Оба отличались некоторой хитростью, даже коварством, что в обоих случаях скрывалось за обманчиво открытой и непосредственной манерой держаться.

В конечном счете ни чистой логики, ни ее сочетания с лисьей хитростью, характерной чертой шулеров и волокит, недостаточно, чтобы выиграть войну. Война подразумевает нечто большее, чем просто концентрацию имеющихся ресурсов с целью формирования сильнейших вооруженных сил, сосредоточение их в определенной точке и нанесение сокрушительного удара. Она также не сводится к простому применению силы в сочетании с какой-либо ловкой игрой вроде пряток. Если же абстрагироваться от хитроумных стратегий, то война — это еще и танец смерти. Как говорил Наполеон, «на войне решаются судьбы народов, армий и престолов». Необходимо обладать выносливостью, чтобы справиться с нескончаемой чередой трудностей, стрессовых ситуаций и опасностей. На более высоком уровне неопределенность вкупе с бременем ответственности за жизни и смерти людей может с легкостью сломить того, кто не готов к таким испытаниям. Часто на войне необходимо обладать великой силой характера, чтобы просто сохранять способность здраво мыслить, а тем более — сохранять управление войсками и обеспечивать эффективность их действий. Ни одна стратегическая доктрина не стоит ни гроша, если при этом нет должного понимания того, за что люди воюют, а также мотивов, побуждающих их к битве. И наоборот, любая попытка понять суть войны должна отталкиваться от осмысления этих вопросов.

Глава V