— Мы выжили, Хавьер, — ответила она. — Это более точный термин.
Хавьер медленно кивнул, отводя взгляд. Это обещание было крошечной, отравленной дозой надежды, и он цеплялся за неё, потому что больше цепляться было не за что.
VTOL приземлился на бетонную площадку с мягким шипением гидравлики. Когда рампа опустилась, в отсек ворвался ледяной, режущий ветер. За ним открывался пейзаж из другого мира. Чёрная вулканическая пустыня, покрытая пятнами грязного снега, тянулась до самого горизонта. Над ней висело низкое, свинцовое небо. И посреди этой пустоты стояла станция — сплетение тёмного стекла, ржавеющей стали и бетона. Она была похожа на скелет доисторического чудовища, вмёрзшего в лёд.
Внутри было холодно, гулко, и пахло пылью. Лена, игнорируя всё вокруг, сразу же повела их в центральный зал. Это было огромное круглое помещение с купольным потолком, когда-то служившее центром управления. Теперь оно напоминало заброшенную операционную. Лена с деловитым видом начала распаковывать и подключать своё оборудование.
Хавьер осторожно опустил Люсию на длинный металлический стол, который наспех протёр рукавом. Она всё ещё спала, её дыхание было ровным. Он укрыл её своим тактическим жилетом, не зная, что ещё может сделать. Руки, которые только что ломали кости, теперь казались чужими и бесполезными.
Лена закончила подключения. Сложная сеть кабелей и интерфейсов змеилась от её терминала к столу.
— Пора, — сказала она, не глядя на него. Голос её снова стал абсолютно безжизненным.
— Пора что? — спросил Хавьер, хотя ответ уже зарождался в его сознании ледяным комком страха.
Лена повернулась. В руках она держала нейроинтерфейс, похожий на терновый венец из тонких проводов и блестящих электродов.
— Начнём процедуру стирания.
Она посмотрела на спящую Люсию, и Хавьер застыл, увидев её взгляд.
Это не был взгляд спасителя.
Это был холодный, отстранённый, оценивающий взгляд хирурга перед сложной, но необходимой ампутацией. Взгляд человека, который собирается выжечь поражённую ткань, не заботясь о том, сколько здоровой плоти уйдёт вместе с ней.
Он видел не надежду. Он видел расчётливую решимость.
И в этом взгляде не было ни капли сочувствия. Только пугающая, нечеловеческая функциональность.
Глава 12: Последний крик Пастыря
Гудение станции было низким, утробным. Оно шло не из стен, а вибрировало из-под пола, словно там, в ледяных недрах, работал гигантский, нечеловеческий механизм. Воздух в центральном зале оседал на коже тонкой, липкой плёнкой, пах серы и металла.
С потолка, с толстых, покрытых инеем балок свисали петли кабелей, похожие на вскрытые артерии мёртвого гиганта. Свет был тусклым, техническим, исходящим от десятков мониторов и диодных индикаторов на серверных стойках.
Лена двигалась в этом полумраке с отточенной грацией хирурга. Ни одного лишнего движения. Она закрепляла на голове Люсии сетку из тонких оптоволоконных датчиков. Каждый её жест был точным, выверенным, безжалостно функциональным.
Люсия сидела на медицинском кресле, которое Лена притащила из заброшенного лазарета. Она не сопротивлялась. Просто дрожала, и эта дрожь была мелкой, постоянной, как вибрация перегруженного механизма. Её глаза, огромные на осунувшемся лице, следили за каждым движением Лены с застывшим ужасом жертвы, уже знающей свой приговор.
Хавьер стоял рядом, за её правым плечом. Кулаки сжаты до побелевших костяшек. Он видел не спасение. Он видел очередную высокотехнологичную пытку, просто с другим оператором. Этот холодный, стерильный ад был ничем не лучше бетонного бункера Рихтер. Сменились лишь декорации.
— Лена, — его голос был хриплым, надтреснутым. — Ты уверена?
Она не повернулась. Взгляд был прикован к главному монитору, где зелёные строки кода бежали по экрану.
— Уверенность — это роскошь. Я оперирую вероятностями.
— К чёрту вероятности. Что это с ней сделает?
— Процедура «стирания» — это, по сути, направленный информационный ожог. Мы выжигаем паразитическую структуру из её коры. Возможны побочные эффекты. Кратковременная амнезия, моторные нарушения… эмоциональная лабильность.
Хавьер смотрел на дрожащие плечи Люсии.
— Это ты называешь «побочными эффектами»?
Лена наконец оторвалась от экрана. Её взгляд был холодным и острым, как кончик скальпеля.
— Вероятность необратимого повреждения коры — четыре целых и две десятых процента. Вероятность её смерти от протокола «Пастырь» в течение месяца — девяносто восемь процентов. — Она сделала паузу, давая цифрам впиться в него. — Четыре против девяноста восьми, Хавьер. Это арифметика выживания.
— Приемлемо? — его голос сорвался на шёпот. — Это… это не цифра на экране, блять! Посмотри на неё! Это моя сестра!
Он стиснул зубы, ожидая потока ледяной логики. Вместо этого Лена молча обошла кресло, присела на корточки перед Люсией и очень осторожно, почти нежно, поправила на её лбу сбившийся датчик.
— Я смотрю, Хавьер, — её голос стал тише, но не теплее. — И я вижу единственный шанс. Или ты хочешь, чтобы она снова кричала, как в том подвале? Чтобы лампы снова мигали от того, что творится в её голове? Хочешь снова бить кулаки о стену от бессилия?
Она выпрямилась.
— Я делаю то, что должна. А ты — делай то, что должен ты. Или отойди и не мешай.
Он замолчал. Аргументы кончились. Осталась только её жестокая правота. Ярость внутри него не ушла, она просто свернулась в тугой, холодный узел. Он обошёл кресло, опустился на одно колено рядом с сестрой и взял её руку в свою. Её ладонь в его руке была ледяной и влажной.
— Я здесь, Лу, — прошептал он ей на ухо. — Я здесь. Слышишь? Я никуда не уйду.
Её пальцы слабо сжались на его ладони. Единственный ответ.
Хавьер поднял взгляд на Лену. Она уже вернулась к своему алтарю из мониторов. На её лице не было ни сочувствия, ни сомнения. Только абсолютная, пугающая концентрация.
Она ввела последнюю команду и нажала клавишу «Enter».
Из динамиков оборудования раздался звук.
Не гул или писк. Тихий, но физически омерзительный скрежет. Звук, который, казалось, рождался где-то в основании черепа. Словно кто-то медленно, с усилием ломал под огромным давлением толстый пласт льда. Или стирал наждачной бумагой старую магнитную плёнку, сдирая с неё чужие голоса.
Люсия выгнулась на кресле дугой. Спина стала твёрдой, как доска. Рот открылся в беззвучном крике, но потом звук всё же прорвался — высокий, тонкий, полный животной боли. Это был уже не нечеловеческий шум «Пастыря». Это был её собственный, настоящий крик.
Хавьер вцепился в её руку, пытаясь удержать, заземлить. Он чувствовал, как её ногти впиваются в его кожу. Бесполезно. Её тело билось в конвульсиях, подчиняясь невидимым разрядам. По лицу катились слёзы, смешиваясь с потом.
— Лена! — крикнул он, перекрывая скрежет и стоны. — Сделай что-нибудь!
— Я делаю! — её голос был напряжённым, резким. — Идёт первая фаза. Дефрагментация остаточного кода. Самая болезненная. Она должна это выдержать!
Он смотрел на искажённое мукой лицо сестры и ненавидел Лену. Ненавидел всем своим существом. За её спокойствие. За её цифры и проценты. За то, что она превратила его клятву в молчаливое соучастие в пытке. Он чувствовал себя надзирателем, держащим жертву, пока палач делает свою работу.
И в этот момент на периферии его зрения что-то изменилось.
На соседнем мониторе, том, что был подключён к криокапсуле Михаила Орлова, зелёные индикаторы стабильности разом полыхнули красным. Показатели жизнеобеспечения начали падать. Медленно, но неотвратимо.
Ад, который Лена устроила для Люсии, начал переливаться через край.
Хавьер увидел это. И Лена тоже.
На долю секунды она замерла. Пальцы застыли над клавиатурой. Хавьер увидел, как её взгляд метнулся от кричащей, бьющейся в кресле Люсии к красным, мигающим цифрам на мониторе брата. В этом движении глаз, в мгновенной смене фокуса не было и тени сомнения. Только холодный, мгновенный расчёт.
Она отвернулась от Люсии.
Её пальцы запорхали по клавиатуре, вводя длинные строки команд, стабилизируя систему брата, отсекая помехи. Она полностью проигнорировала агонию Люсии. Словно той просто не существовало. Словно её крики были не более чем фоновым шумом, мешающим работе.
Эти несколько секунд для Хавьера растянулись в вечность.
Мир потерял звук. Скрежет, гул станции, крики Люсии — всё утонуло в вате. Он смотрел на спину Лены, на её сосредоточенное лицо, и понимал.
Если бы пришлось выбирать, она бы без малейших колебаний пожертвовала его сестрой. Хрупкое, вымученное доверие, возникшее между ними, рассыпалось в прах. Он увидел её истинное лицо. Не спасительницы. Не союзницы. А другого, более эффективного монстра, который просто оказался с ним по одну сторону баррикад. Пока.
Ледяной холод заполнил его изнутри, вытесняя ярость. Холод понимания. Он был не партнёром в этой сделке. Он был инструментом. И его сестра — всего лишь расходным материалом.
Лена стабилизировала капсулу. Зелёные индикаторы вернулись на место. Она снова повернулась к главному монитору.
— Второй этап, — сказала она ровным голосом, словно ничего не произошло. — Изоляция ядра.
Но пик агонии Люсии, казалось, был пройден. Её крики перешли в тихие, сдавленные стоны. Тело обмякло в кресле. Хавьер подумал, что она потеряла сознание. Он хотел ослабить хватку, но её пальцы вдруг сжались на его руке с нечеловеческой силой. С силой тисков.
Он посмотрел на неё.
Глаза Люсии были открыты. Пустые, расфокусированные, они смотрели прямо на него. Или сквозь него.
А потом мир для Хавьера исчез.
Звук, свет, запах серы — всё схлопнулось в одну точку и пропало. Его словно втянуло в воронку, в чёрную дыру, которой стали глаза его сестры. Он больше не был в ледяном зале станции. Он был внутри неё. Внутри её кошмара.
Это был концентрированный сенсорный ужас. Он чувствовал холод бетонного пола своей спиной. Ощущал фантомную, острую боль от иглы, входящей в вену. Снова. И снова. Бесконечно. Скрежет стираемой плёнки он слышал не снаружи, а внутри своей черепной коробки. Он вибрировал в зубах, в костях.