Страшная книга. Она — одновременно и книга борьбы со злом, и книга, в которой таится зло. Даже если вы смотрите фильм, уровень вашей агрессии повышается всё равно очень ярко (ну, Кубрик). Понимаете, эта книга не ведёт к катарсису, в ней нет катарсиса. Это книга, которая ведёт к безумному раздражению. Вы читаете её — и вы заряжаетесь этой страшной энергией, но происхождение этой энергии довольно темно. Поэтому не так всё просто. «Трепет намерения» — хорошая книга, по-моему, лучшая у него. Просто «Апельсин» — это особое, это на грани жизни и смерти, поэтому оно на вас так действует.
«Интересует ваше отношение к творчеству Высоцкого». Сделаем лекцию обязательно.
«Что бы вы могли сказать о книге Лимонова «Illuminationes»?» Не читал.
«Как вы оцениваете писателя Александра Иличевского?» Он интересный человек. Мне это тоже не близко. Мне кажется, это стилистически очень избыточно. Но в последнее время он вроде стал писать поспокойнее. В любом случае очень жалко, что очень хороший человек уехал из страны.
«Ваше отношение к произведениям Святослава Логинова и Елены Хаецкой?» К Святославу Логинову — очень хорошее. А Хаецкую знаю недостаточно.
Тра-та-та-та-та… То, что мне не интересно, я миную. Больных людей миную. Сейчас, подождите, интересный вопрос.
«Молодые люди одержимы идеей успеха и «самосовершенствования»: тренинги, бизнес, пиар. Как вы относитесь к позитивному мышлению и повсеместному призыву улыбаться?» В романе «Квартал» уже высказано на эту тему всё, потому что «Квартал» является ещё и некоторой пародией на книги по пикапу, хотя его содержание этим не исчерпывается. Кроме того, книга по пикапу ничему вас не научит, а исполнив «Квартал», вы приобретёте деньги.
«Лекция о Киплинге и о нём же вопрос. Дети в рассказе «Они» — плод воображения героини или в самом деле существуют?» Плод воображения.
«Сейчас читаю произведения Саши Чёрного. Мне кажется, что это был очень цельный человек». Конечно, цельный! Такой же цельный, как [Николай] Гумилёв. Единственный… ну, не единственный, а один из очень немногих, кроме Гумилёва (ещё Бен Лившиц, конечно), кто добровольцем пошёл на фронт и прекрасно воевал, и чудесные стихи об этом писал. Саша Чёрный — идеально цельный человек. [Игорь] Иртеньев — его прямой наследник и его реинкарнация, такой Чарли Чаплин современной русской поэзии — он тоже, конечно, очень цельный, мужественный (поэтому и дерётся часто).
Про шведские сказки — с удовольствием. Про бардовское движение…
Вот интересно: «Пытаюсь впервые писать фантастический роман, где четыре сюжетные линии в двух разных реальностях переплетаются между собой, и действуют четыре героя. Помогите дилетанту с примером похожих композиций. Вроде у нас есть «Война и мир», «Мастер и Маргарита», но первый слишком растянут, а ко второму отношусь даже сложнее, чем вы».
Была попытка написать «Облачный атлас», где тоже четыре сюжета, сложные какие-то… Это не работает, мне кажется. По-моему, «Облачный атлас» — довольно скучный роман, и фильм довольно скучный, поэтому я не рекомендую вам брать этот пример. Очень трудно мне привести пример действия, где были бы четыре независимых истории, сложно сплетённых (или две, или три), где действовал бы такой многожильный провод и все они неоднозначно как-то соотносились бы. Даже я не знаю, что вам посоветовать. Мне приходилось в «Остромове» решать подобную задачу. Это крайне сложная вещь. Но там всё-таки более или менее один герой, ну, два. Не знаю. Трудно… Нет, не могу сказать. Понимаете, я не очень верю в сетевую композицию. Мне кажется, что это такая издержка постмодерна. Я люблю нарратив — пусть ветвящийся, но всё-таки линейный. А сетевая композиция мне не очень нравится. Такие фильмы, как «Магнолия», при всём уважении к ним я не могу смотреть.
«Не ошибочно ли начинать писать сразу с романа?» Нет, не ошибочно. Роман легче, чем рассказ. Рассказ — самый трудный жанр. Крошечное пространство.
«Что почитать из современной китайской литературы?» Недостаточно её знаю. Мо Яня вы, наверное, читали и так.
«Как вы относитесь к произведениям дины Рубиной?» Я много раз уже говорил о том, что ранняя Рубина (примерно до повести «Камера наезжает») писала очень много шедевров, замечательных шедевров. Это была ироническая, но и трагическая, и очень глубокая исповедальная женская проза, очень хорошая. Из того, что Рубина написала за рубежом, мне более или менее нравится роман «Синдикат». Вот «Синдикат» мне нравится, а остальные произведения, к сожалению, оставляют впечатление всё-таки сильных вторжений, сильных забегов на территорию паралитературы. «Русская канарейка» вообще мне показалась стилистически очень неровной и очень беллетризированной. Хотя Дина Рубина — это тот редкий случай, когда… Я могу это сказать, по моим ощущениям. Я почти с ней не знаком, один раз виделись. При всех наших несогласиях, при всех несходствах, при всей разности нашей жизненной позиции Дина Рубина — очень хороший человек. Вот у меня от её прозы возникает чувство… От ранней прозы, но я не думаю, что она изменилась. Она и муж её художник — они очень хорошие люди. Вот у меня есть такое чувство. А проза — какая там разница?
«Какая экранизация «Доктора Живаго», на ваш взгляд, самая удачная?» Конечно, фильм [Александра] Прошкина. Там [Юрий] Арабов очень много дописал, но дописал точно по делу, гениально поняв природу романа. Видите ли, я делал уже… Я говорю, что я писал этот доклад о приключениях «Доктора» в Америке.
Чем близок этот фильм на Западе? Как писал Роберт Болт, его сценарист, фильм прекрасный любовной историей, которая вытекает из революции, а не перетекает в неё, как было бы в России. В России все восходят от частного к общему, а Пастернак идёт наоборот — от общего к частному, к частной судьбе как вершине истории. Поэтому мне кажется, что фильм американский — он наивный, но милый. И там это полное поле нарциссов, и эта семиглавая усадьба, и этот лейтмотив: «Это балалайка твоей матери, она на ней играла». Так и видишь русскую дворянку, которая любит наигрывать на балалайке «Очи чёрные». И в финале, кстати, эта балалайка же возникает за плечами Таньки Безочередёвой. Да нет, ну что там говорить? Классный фильм. Дэвид Лин — великий режиссёр абсолютно. Кстати, он сначала-то в прокате провалился, а потом 200 миллионов-таки собрал. Это такой лонгселлер. Мне очень нравится фильм Лина, я бесконечно его пересматриваю, все эти три часа. Неплохой итальянский фильм, конечно. Там очень красивая Лара [Антипова] — Кира Найтли. Но что вы, ребята, ни говорите, а то, что сделал Прошкин — это действительно искусство. Пастернак был бы, мне кажется, в восторге.
«Как вы относитесь к творчеству братьев Ибрагимбековых и Анара?» Я очень люблю Ибрагимбековых. И у Максуда есть прекрасная повесть «За всё хорошее — смерть» («И не было лучше брата» — хорошая вещь), и у Рустама гениальные сценарии, по-моему. Анара я мало читал, но повесть «Контакт» принадлежит к числу лучших образцов советской фантастики. Почитайте. Она, по-моему, есть в сети. «Контакт» — повесть, кажется, 1979 года. Очень страшная. Хорошая история! Действительно такая история безумия. Нет, Анар — большой молодец.
«Как отражена тема лишнего человека в американской прозе XX века?» Хемингуэй — пожалуйста. Только американский лишний человек — это не самый слабый, как часто бывает у нас, и не самый нудный, а самый сильный. Вот [Гарри] Морган, отчасти Ник Адамс в его ранних рассказах. Отчасти, может быть, «По ком звонит колокол», там они все более или менее лишние, хотя это здорово. Да и старик Сантьяго — тоже лишний человек. Больше всего это у Хемингуэя. Отчасти это, наверное, Боб Слокум в очень хорошем романе [Джозефа] Хеллера «Что-то случилось», но он не лишний, а это своеобразная эволюция маленького человека. Главный у нас специалист по лишнему человеку — это, конечно Хемингуэй.
«Вы любите повторять, что «Обломов» — скучный роман. Не кажется ли вам, что самое занудное там — это совместная жизнь Оли и Штольца, а не лежание на диване или сон?» Глубокая мысль. Лежание на диване — там очень насыщенное занятие. Многие спрашивают, буддистский ли это миф. Да, наверное, буддистский, только Гончаров об этом не знал.
«Вслед лекции о «Мастере и Маргарите»: зачем в романе Гелла?» Хороший вопрос. Мы сейчас как раз разговаривали с друзьями о понятии «кластер», которое ввёл Жолковский, или как он называет это — «мотивный комплекс». Почему-то в свите Сатаны должна быть женщина. Ну, как в свите Штирлица (Штирлиц — это такой тоже своеобразный извод Бендера и Воланда, об этом у меня сейчас большая статья выйдет в «Новой Газете») радистка Кэт совершенно необходима. Кэт — это такая Гелла своего рода. Женщина нужна в свите героя, точнее — в свите антигероя, в свите пограничного героя. Да, наверное, нужна. Гелла необходима потому, что за ней стоит очень богатая мифологическая традиция. Но Гелла ещё нужна и потому, что чем больше в романе будет голого тела, тем больше, тем сильнее он должен был подействовать на своего главного и единственного читателя. Так мне кажется.
«Возможно ли в наше время существование человека, являющегося моральным авторитетом, — а то! — для всего народа или хотя бы для большей его части?» Да, конечно. Только авторитет этого человека будет определяться не его мировоззрением, не его взглядами, а его страданиями, его опытом, может быть его деньгами или их отсутствием — то есть биографическими факторами в большей степени, чем философскими.
Да и потом, у нас есть такой человек для 86 процентов, он для них безусловный моральных авторитет. Просто в чём проблема? Во-первых, их не 86 этих процентов. А во-вторых, их отношение к моральному авторитету (и вот что мне очень горько) — это отношение скорее пофигистическое, иррациональное, безразличное, умеренно одобрительное: «Вот пока он нам нравится — он нам нравится. А сделает что-нибудь не так — и мы сразу передуем», — оно во многом определено его статусом.
Может быть, я даже и жалею, что в России сейчас нет настоящей фанатической любви к власти. Почему я об этом жалею? Потому что, когда тебя бьют по морде, ты можешь сфо