Что я хочу сказать? Вы не думайте, что обязательно нужно активно контактировать с реальностью. Я как-то Новеллу Матвееву спросил: «Что изменил XX век к лучшему?» Она сказала: «Сильно сомневаюсь, что этот век мог что-нибудь изменить к лучшему». А почему надо думать обязательно, что всегда время меняет что-то к лучшему, что вот там прогресс? Я Макфола спросил в интервью: «Верите ли вы в прогресс?» Он говорит: «Да, конечно. А как же можно иначе? Как можно иначе преподавать, работать?» А я вот не знаю, верю ли я в нравственный прогресс. Я далеко не уверен в этом. У человечества бывают «заячьи петли», когда оно заходит назад. Почему надо обязательно верить в то, что будущее делает нас лучше, что знание жизни делает нас лучше? Это какие-то опасные клише. «Ты царь: живи один. Дорогою свободной…» — и так далее.
Очень известные и талантливые поэты, которых я очень люблю, кстати, но не рвусь с ними общаться, — они вообще аутисты абсолютные. Ну просто не может человек общаться с людьми, они противны ему. Ну и не надо. Знаете, есть некоторые животные, которых нельзя гладить, потому что температура человеческой руки для них воспринимается как ожог. Вот есть люди, для которых весь мир — сплошной ожог. Кстати, об этом роман Аксёнова «Ожог». Ну и сидите в своём мире — и будет вам счастье. А если надо будет помочь, всегда можно выгодно как-то устроиться.
Вернёмся через три минуты.
РЕКЛАМА
Д. Быков― Продолжаем разговаривать. Как я уже сказал, я читаю сейчас письма, вопросы, пришедшие на почту.
Вот очень интересное письмо от Татьяны Кондратовой, вдовы Александра Кондратова, замечательного учёного и поэта. Знаю ли я его? Ну как же не знаю? Все знают Кондратова. Во всяком случае, всё моё поколение читало его книжки («Здесь была Берингия», «Здесь была Лемурия») про всякие утонувшие земли, про Атлантиду. Он был прекрасным поэтом-авангардистом.
Дорогие,
смердящие граждане!
Позвольте, любя, полизать
каждому, граждане, каждому
твёрдый мозолистый зад:
не потому, что сан
взят напрокат из книжек,
а потому, что сам
я скоро буду таким же.
Прекрасные стихи! Очень актуальные.
Пишет Татьяна, что был готов к печати его четырёхтомник неизданного, но никто не издал. Это очень горько, потому что, насколько я знаю, в бумагах лежат две трилогии (одна из них автобиографическая), больше тысячи стихов. Я знаю, что «Геликон Плюс» (Житинский как раз) издал, если мне память не изменяет, в 2002 году, уже после его смерти… Кондратов же очень рано умер, в 55 лет, Царствие ему небесное. «Геликон» издал его книгу. И Уфлянд издал две книжечки. В общем, что-то из наследия издано безусловно. Но если кто-то, слышащий меня сейчас, из издателей возьмётся издать большую книгу прекрасного поэта-авангардиста (сейчас не то чтобы забытого, но мало вспоминаемого), обращайтесь — мы с вами сделаем настоящий бестселлер. Тем более вот Татьяна пишет, что книга готова к печати.
«Расскажите про Питера Хёга, Эмиля Ажара и Мервина Пика».
Эмиль Ажар — это, как вы знаете, Ромен Гари. Про Мервина Пика ничего не могу сказать, не знаю. Хёг — интересный автор, кстати, очень тесно связанный с Россией, в особенности в романе «Тишина». Там есть о чём поговорить. Давайте попробуем.
«Заметил, что на лекциях вы зачитываете тексты с телефона. Читаете ли вы электронные книги?» Конечно, читаю. Кто же их не читает в наше время?
«Скажите пару слов о Сергее Жадане. Реально это настолько крупная фигура, или перехвалили за «Ворошиловград»?»
Я никогда не любил «Ворошиловград», он мне кажется довольно затянутым. Но поэт он превосходный. Насколько я понимаю украинский язык (а я читал его не только в переводах), Сергей Жадан — превосходный поэт. Проза его мне менее интересна, а стихи, по-моему, выдающиеся.
«В армии попалась книга без обложки, только автор был указан — Вересаев. Рассказывалось о впечатлениях молодого врача, — «Записки врача», конечно. — Слог очень зацепил. Что вы можете сказать о Вересаеве и что посоветуете у него прочесть?»
В довольно разнузданной статье Виктора Шкловского о гамбургском счёте сказано, что Вересаев «не доезжает до ковра», в смысле — он вообще не входит в конкуренцию сильнейших авторов. Помнят у Вересаева в основном «Пушкина в жизни» и «Гоголя в жизни» — это компиляции, составленные из чужих мемуаров о Пушкине и Гоголе. Мне очень нравятся, во-первых, «Воспоминания» (у нас с матерью это одна из любимых книг), очень нравятся мне «Записки врача». «В тупике» — не очень удачный роман, но можно почитать. «Сёстры», по-моему, — ещё такое есть у него сочинение. Но автобиографии — это просто прекрасно. Кроме того, он очень хороший переводчик, он переводил довольно много античных авторов, «гомеровы гимны», по-моему, переводил.
Знаете, он всё время настаивает, что он честный писатель. Вот немножко он в этом смысле примитивен, слишком он благородный. Кстати говоря, его записки о Толстом (можно сказать, что это записки посредственности о гении) очень забавные, смешные. Там есть замечательная формула: «Если бы мне не сказали, что это Толстой, я бы решил, что это легкомысленный и непоследовательный Толстой, который любую тему, даже разведение помидоров, может свести на любовь ко всем».
«Как вы относитесь к творчеству Алданова?»
Мне кажется, что творчество Алданова (а особенно раннее) грешит некоторым красивоговорением, избытком цитат. Особенно это заметно в «Ульмской ночи». Но «Самоубийство» — хороший роман. Пожалуй, что «Ключ», «Пещера» и вообще вся трилогия неплохая. И очень хорошая повесть «Святая Елена, маленький остров». Хорошая!
Георгий Трубников, спасибо вам за пересылку двухтомника Вознесенского, всё дошло наконец. Сначала пошло не на тот адрес, но сейчас дошло. Огромное вам спасибо!
И дальше пронзительное письмо от одного преподавателя… преподавательницы. Я отвечу подробно.
«А знакомы ли вы с трудами Игнатия (Брянчанинова)?» Знаком. Очень люблю их и очень рекомендую вам.
Последний вопрос: «Сейчас многие поклонники Русского мира противопоставляют демократии и прочим известным прелестям порядок. Этот порядок и строгость надзора за поведением должны, по их мнению, привести к развитию экономики и техники. Это идея несомненно имеет исторические корни, — ну, тут про Сталина, про Дзержинского. — Не существует ли некоторого морального права на добро — такого, что после определённого количества наделанного зла человек теряет это право?» То есть, грубо говоря, имел ли моральное право Дзержинский после всех своих убийств работать с беспризорниками?
Я вообще против того, чтобы выдавать моральное право на добро. Мне кажется, для Бога мёртвых нет. Но одно могу сказать с полной определённостью: идея порядка не противостоит свободе, это вещи связанные. Это противопоставление взаимообусловленных вещей. И это огромная глупость — противопоставлять порядок таланту, свободе, самовыражению. Порядок в их понимании — это только насилие, это только право доминирования. Причём их право доминирования, их право решать, что хорошо, а что плохо. К порядку это не имеет никакого отношения. Порядок — это самоорганизация.
Ну а теперь про Шварца. Не так много у нас осталось времени, но много времени, наверное, и не нужно.
О чём я хочу поговорить? Я не буду вдаваться в детали шварцевской биографии, довольно богатой. Сейчас многие спорят о степени его участия в добровольческом движении, многие люди профессионально изучают этот вопрос. Для меня это не главное.
Я знаю, что Шварц вообще принадлежал к числу людей, которые совершенно не умеют делать зло. Он просто был лишён (такое бывает иногда) от Бога, от рождения возможности солгать, струсить. Когда при нём начинали клеветать на Олейникова и разбирать его дело в конце тридцатых годов, Шварц начинал с дрожащими руками кричать, что этого не могло быть, что он не враг! Он понимал при этом прекрасно, что он сам рискует, но он не мог солгать физически.
Точно так же, когда надо было пойти добровольцем из Ленинграда, он с этими своими трясущимися руками пришёл и потребовал, закричал: «Вы не имеете права дать мне белый билет! Вы не можете мне отказать! Я должен пойти в ополчение!» — и хотя его на второй инстанции завернули, но на первой пропустили.
Точно так же, когда Гаянэ Халаджева (или Халаджиева — я не знаю, как точно произносится), первая его жена, сказала, что выйдет за него, если он бросится с моста, он немедленно бросился с моста. Вот был такой человек. Прыгнул — и, к счастью, выплыл. Действительно человек, абсолютно лишённый конформизма, абсолютно лишённый второго дна, действительно абсолютно счастливая «певчая птица».
Но я хочу поговорить об одной очень важной композиционной особенности его пьес. У Шварца есть «феномен третьего акта» (у него обычно их четыре): в третьем акте побеждает зло. Это доказательство того, что зло всегда побеждает на коротких дистанциях. И вот мы сейчас с вами живём в третьем акте Шварца, мы живём в третьем акте «Дракона». Помните, когда Ланцелот Дракона победил, уже всем всё понятно, а все продолжают жить при другом драконе — при бургомистре, при сыне бургомистра. Без этого четвёртого акта «Дракона» бы не было. Тем удивительнее, что этот четвёртый акт был написан под давлением внешних инстанций — сказали: «Пьеса антифашистская. У вас слишком легко побеждён фашизм. На самом деле ведь победа над фашизмом — надо ещё убить дракона в каждом сердце». И он приписал четвёртый акт. И этот четвёртый акт делает пьесу уже вовсе непроходимой для тех времён, сталинских.
Кстати, мне сегодня как раз Женя Марголит (блестящий наш киновед, с которым я имел, как всегда, чрезвычайно интересную дискуссию) сказал, что одним из могильщиков пьесы, одним из людей, написавших на неё донос, был тот самый Саргиджан, который был более известен как Бородин, как автор романа о Дмитрии Донском, — доносчик, который погубил Мандельштама. Ну да, действительно был интересный такой персонаж мерзкий. И, оказывается, именно его донос погубил «Дракона», его статья.