У него продолжались лирические удачи (и блестящие), такие стихи, как письмо Горькому, Сергею Есенину, что символично, тогда жанр «послание» актуализировался. Можно подробно поговорить о том, почему это произошло. У него были совершенно великолепные лирические стихи, типа «Разговора с фининспектором о поэзии», которое я считаю гениальным стихотворением. Но таких было два-три в год («Товарищу Нетте», например). А в остальном он писал, да, прикладные вещи для газет. Можно понять, почему он это делал. Он это делал потому, что поэтический мотор должен продолжать работать. Он ничего другого не умел. Это был единственный доступный ему способ аутотерапии.
Кроме того, мне когда-то Александр Александров, очень хороший сценарист и режиссёр (вы знаете, «Деревня Утка», «Голубой портрет», «Номер «люкс» для генерала с девочкой», он вообще советский романтик прекрасный), сказал очень верную вещь: «В слабых вещах художник виднее». Потому что в сильных его личность заслоняет эпоху, заслоняет его комплексы — он перерастает себя. А в слабых — особенно в заказных — ты проговариваешься о том, о чём бы так не проговорился. И вот Маяк очень о многом проговаривается в своих слабых вещах, поэтому, конечно, слабые произведения надо изучать обязательно.
Про Сомерсета Моэма? Обязательно, с удовольствием.
«Кто для вас тройка филологов-литературоведов послевоенного советского периода?»
Дайте подумать. Жолковский — безусловно (просто потому, что он учитель мой). Богомолов — безусловно (тоже потому, что учитель, и потому, что он огромный внёс вклад). Ну и Гаспаров, я думаю, хотя его я не знал, к сожалению. Можно назвать Вячеслава Всеволодовича Ива́нова, но он шире, чем филолог.
«Ваши доводы восхитительны и безапелляционны». Они не безапелляционны. Просто давайте ко всему, что я говорю, мысленно добавлять «по-моему» — может быть, вам станет легче.
«Видел, что зачастую летописи Мельникова-Печерского многие не могут осилить. Что скажете вы?» — и просит лекцию по Надежде Яковлевне Мандельштам. По Надежде Яковлевне, наверное, сделаем.
Что касается Мельникова-Печерского. Это очень своеобразный жанр. Понимаете, Мельников-Печерский, конечно, не реалист. Он сказитель, замечательно рассказывающий о русском старообрядчестве, о мире русского Поволжья. На мой взгляд, этот четырёхтомник длинноват. Помните, Чехов писал пародию? Третий том эпопеи Мельникова-Печерского («В лесах», «На горах») — «В облаках»! Конечно, немного в облаках. Это не реализм, конечно, это сказ. И все эти героические фигуры… Это, конечно, дико затянуто, и люто трудно читается, но как такой замечательный, совершенно отдельный мир русского старообрядчества, скитов, лесов этих, купцов, сделок на честном слове, удивительных роковых влюблённостей, вот этих чистых и демонических дев… Ну, это интересная литература. Я в своё время прочёл просто со свистом. Ну, это мне было двенадцать лет.
А теперь, мне кажется, мы должны… Нет, ещё не должны.
«Лекции, которые вы читали в американском университете, доступны ли они на видео?» Доступны студентам этого университета.
«Как вы относитесь к Вадиму Демчогу?» К сожалению, не знаю, кто это такой.
«Что вы думаете о творчества Лукодьянова?» Не знаю, кто такой Лукодьянов, но узнаю обязательно.
«Я противник вашей теории о люденах, — на здоровье, — но всё же хочу её понять. Можете ли вы быть уверены, что человейник будет жить себе, просматривая сериалы, и не будет вмешиваться в дела люденов?»
Тут мне уже написали: «Будет ли хоть одна программа, где не будет слова «людены»?» Ради бога! Но, смотрите, двадцать программ назад, ещё летом, я об этом заговорил. Кончается осень, а эта тема продолжает будоражить умы. Значит, она есть, понимаете. Значит, она жива. Значит, мы все чувствуем, что некий эволюционный рывок близок. И, разумеется, через три минуты я вам подробно отвечу.
НОВОСТИ
Д. Быков― Продолжаем.
«Мир матрицы не вяжется с высокой гуманностью люденов. Мне кажется, что и мир человейника, и мир люденов разделятся изнутри, и везде появятся свои прагматики, романтики, прости господи, фашисты. Не вижу я этот мир будущего на одной планете. У Стругацких хоть было где разгуляться».
Понимаете, plake, есть один фено́мен (или феноме́н), о котором я собираюсь книжку написать. Я говорил вам уже об этом, сейчас повторю. Люди разного темпа жизни, разных способностей и разных качеств перестают пересекаться, уходят на разные планы жизни. Столкновение люденов с человейником очень маловероятно просто потому, что скорости, на которых живут людены, человейнику недоступны. Люди, которые эволюционируют разными темпами, давно бы поубивали друг друга, если бы Господь не предусмотрел возможности существования на разных планах бытия. И лучше не попадать в те точки, где мы случайно можем пересечься.
Почему так неприятно отстаивать иногда бюрократическую очередь? Потому что там пересекаешься иногда с людьми, по-воннегутовски говоря, совершенно не из своего карасса, не из своего темпа существования. Не нужно с ними пересекаться. Видишь иногда: сидит какой-нибудь и тебя сверлит взглядом, полным ненависти, а ты ничего ещё не сделал, просто вошёл. И ты его сверлишь взглядом, полным ненависти. Вы мгновенно друг друга опознали, как существа разных пород. Вам не надо пересекаться, это совершенно лишнее. Поэтому никаких конфликтов не будет.
Вот очень хороший вопрос, Алексей, спрашивает: «Когда читал (после вашей лекции о Житинском) «Потерянный дом», долго недоумевал, к чему там глава «Плов». Потом только до меня дошло, что Житинский осторожно возлагал на молодое поколение надежду, что вот они уж наверняка достроят дворец Коммунизма».
Нет, смысл главы «Плов» совершенно в ином. Смысл главы «Плов» в том, что люди, обладающие национальной культурой, национальными корнями, более устойчивы к соблазнам. Это то, о чём говорил Искандер: «Социальное ярче, а национальное крепче». Понимаете, в нас национальное сидит глубже. У них есть традиция, и эта традиция их спасает. А Демиле — современный человек (более тонкий, более толерантный, более добрый), но он традиции лишён, он утратил эту традицию, он утратил дом. Об этом Житинский и говорит, что кризис Советского Союза будет сопряжён с утратой дома, и его легче переживут те, у кого есть вот эта внутренняя опора — традиционалистская, архаическая, безусловно. Тот же Искандер говорит: «Зачем говорить «кавказский характер»? Говорите «архаический»». Да, это архаический характер, но он даёт опору в критические минуты.
«Когда вы начинаете рассуждать о люденах, не уподобляетесь ли вы Агнессе Ивановне, которая говорила: «Я каждый день смотрю телевизор и знаю, что у нас замечательная молодёжь»?»
Нет, не уподобляюсь, потому что я эту молодёжь вижу не по телевизору. По телевизору я её как раз не вижу. То, что я вижу по телевизору, приводит меня в отчаяние. Ну и вы не смотрите телевизор, Лёша! Ну зачем вам это? Из этого ящика вытекает яд.
«Я принадлежу к тому поколению, которое называли «дети-индиго». Помните такой мем? И где сейчас это индиго? Индиго топит за «крымнаш», наворачивает гречу перед зомбоящиком и украшает георгиевскими ленточками бюджетные «опели» и «фольксвагены». Вот ваши людены, и других у нас не будет».
Конечно, нет. Что вы? Я даже иногда думаю, Лёша, что ведь и людены выковывались не просто так. Там же в мире Полудня кризис серьёзный — появилось поколение ридеров. Можно об этом говорить. Много вообще других интересных явлений произошло в мире Полудня. Ну, ридеры — это, если помните, читатели мыслей. Много в мире Полудня появилось вещей, которые свидетельствуют о его глубоком кризисе. И вот тогда появились людены.
Вообще люден отковывается, он не просто так возникает. Безусловно, люди конца тридцатых годов, эти фантастические мальчики (почитайте дневники пятнадцатилетнего Давида Самойлова, они опубликованы), они тоже возникли не на пустом месте, они возникли в аду диктатуры. И сейчас всё, что вы видите, — это гигантский сепаратор, в котором отделяются зёрна от плевел, одни слои от других. И, может быть, если у происходящего есть какой-то смысл, то он в том и заключается, чтобы отделить людей, способных выдержать это, не сломаться и продолжать расти, развиваться и работать. У всего есть смысл. Попробуйте с точки зрения целеполагания посмотреть на происходящее.
«Как вы восприняли фильм «Две женщины»?» А я не помню фильм «Две женщины». Ну, теперь придётся мне его посмотреть.
«Что для вас шахматы? Любите ли, играете ли?» Не играю совсем, но я знаю, как ходят фигуры. Но с удовольствием в детстве разбирал партии знаменитых людей.
«Почему никто не критикует КВН?» Ну вот ещё делать нечего, господи?! Да почему же надо начинать с КВН?
«Борис Херсонский считает, что с Запада шла цивилизация, и культура при румынах в Одессе процветала». Нет, Борис Херсонский так не считает, не надо искажать его точку зрения. Я хорошо знаю Бориса Херсонского. И не надо делать коллаборационистов из всех людей, которые с вами не согласны.
«Мне кажется интересной эпоха 1990–1993 года, — мне тоже. — Гиперинфляция, изменение строя, слом психологии и анализ мировоззренческих изменений, которые происходили с людьми в этот краткий период. В частности, у меня пример, как эти годы поломали моего отца. Было грустно до слёз за ним наблюдать».
Да, мне тоже было очень грустно за многими наблюдать. Очень многие люди тогда сломались. И вообще я вам скажу, что мне не нравились девяностые годы. Во многом то, что происходит сейчас, — это результат и прямое продолжение того, что было в девяностые годы. Антисоветизм девяностых годов мне не близок. Сейчас время тоже абсолютно антисоветское, и я об этом много раз говорил.
«Почему никто из кинематографистов не снял про эти времена?»
Ну здрасте! Про эти времена очень многое снято. И, конечно, лучшее, что снято, — это «Бригада». Конечно, она написана так хорошо, потому что это делали сказочно одарённые люди — Велединский прежде всего, которого я считаю просто крупнейшим нынешним сценаристом и очень талантливым режиссёром. Отчасти про это время написана замечательная проза, не только бандитская, а очень разная. Кстати говоря, и «Географ глобус пропил», великий роман, тоже написан про это время (это фильм перенесён в сейчас). Были тогда и фильмы, просто они попадали в прокатную дыру, но было очень много интересного.