Что касается евразийства. Евразийство — это такой псевдоним. (Ну, как бы так сделать, чтобы они опять не обиделись? Да чего, собственно, их бояться-то особо?) Это такой псевдоним крайне реакционного, крайне архаического учения, в котором что-то есть. Ну, тут надо уточнять термины. А что такое «фашизм»? «Фашизм» — термин итальянский. А что такое «нацизм»? Термин немецкий. Поэтому скажем так: в этом очень много от экстатического архаического учения, которое учит человека снимать моральную ответственность с себя, наслаждаться своим падением. Да, это и есть.
Евразийство и у Льва Гумилёва, и пассионарность, кстати, тоже — это такой псевдоним дикости, псевдоним антикультурности. Это понятие, восходящее к шпенглеровскому представлению о конфликте культуры и цивилизации, о конфликте абсолютно надуманном, что вот есть цивилизация, а есть культура, и культура вернётся с варварством, с дикостью, с архаикой. Упоение дикостью очень хорошо описано у Федина в «Городах и годах». Помните, когда Курт Ван говорит Андрею Старцеву: «Хватит дружить, Андрей! Я — немец, ты — русский. Я тебя ненавижу! Я хочу тебя ненавидеть. И буду тебя ненавидеть». Это уловка дьявола, попытка на низменных эмоциях поймать экстатический восторг. Дьявол — великий обманщик. Ничего хорошего ненавистью ещё не было продиктовано.
И среди евразийцев, и среди сменовеховцев были талантливые люди (например, Святополк-Мирский), но не было людей, которые бы открыли нечто великое и вечное. И когда Блок скатился в евразийство, написав «Скифов»… Вы знаете, что целая идеология появилась из этого стихотворения. «Скифы» — плохие стихи, просто очень плохие стихи, в которых Блок предаёт себя, написавшего «На поле Куликовом». «На поле Куликовом» — это крик России против всякой татарщины, а «Скифы» — это радостное падение в татарщину, в евразийство, которое тогда ещё так не называлось.
«В литературе есть герои, с которых молодые люди могут брать примеры, чтобы заинтересовать девушек? Ведь редкая дама устоит перед Онегиным или Печориным».
Я не думаю, что Онегин и Печорин. Ну, Печорин в большей степени. Онегин — пустышка, что там говорить. А вот у Тургенева есть такие герои — например, Рудин, Инсаров в значительной степени. А люди, с которых хочется брать пример, — это обаятельные герои советской литературы, такие как Серёжа Крашенинников (он же Крош), Саша Панкратов. Вообще Рыбаков умел обаятельных героев писать. Страшно обаятельны молодые герои у упомянутого Нагибина, трифоновские герои очень обаятельные.
«Есть ли в литературе типаж женщины, который понравится большинству мужчин?»
Знаете, женщина, которая понравится большинству мужчин, как правило, интереса не представляет, потому что интересна та, которая нравится мужчине, но очень сильно, или небольшой категории мужчин, но сильно. А всем нравятся, знаете, такие гламурные кисы. Вот эта «гламурная кисость» мне глубоко противна. Я не люблю женщин, которые нравятся большинству.
Женщин, которые нравятся немногим, но сильно, — таких в литературе очень много. В замечательном рассказе Сергея Эфрона «Детство» вот этот образ… Помните, есть у него такая глава, которая называется «Волшебница», там описана Марина Цветаева молодая. Вот она очаровательная совершенно. Образ автора в дневниках и в прозе Али Эфрон. Сонечка Голлидэй. Ну, я люблю цветаевскую прозу, что вы хотите. Из других? Вот мой любимый женский тип — это каверинский тип: это Ива Иванова из «Верлиоки», это главная героиня «Открытой книги», это Таня из «Лёгких шагов», Катя из «Исполнения желания». Вот такие девочки.
Пример самой обаятельной женщины в русской литературе мне трудно как-то привести, вспомнить, может быть, потому, что я слишком переборчив. Между прочим, кстати, Лолита — какой удивительный образ, какой притягательный! Особенно, помните, когда она говорит: «Самое страшное в смерти — это то, что остаёшься совсем один». Вот Ада мне не нравится. Я согласен с определением Набокова, что это шлюшка. Не очень мне нравится Аксинья, есть другие типажи, более для меня привлекательные. Знаете, принцесса из Шварца мне очень нравится. У неё отвратительный характер, она вся в папу, но она мне нравится ужасно. «Я скакала за вами три дня, чтобы сказать, как вы мне безразличны!» — вот это я обожаю.
«Вопрос о вашем товарище, чью передачу «Колба» вы вели, когда он заболел, — Александре Уварове (Лаэртском). Почему талантливейший без сомнения поэт так сильно увлёкся криминал-фашистской, — это мой термин, — идеологией Дугина?»
А почему этим увлекался, например, Летов? А почему этим увлекался, например… Господи, как же? Вот склероз-то проклятый! Ну, вот этот великий джазовый музыкант и соавтор Гребенщикова, который умер от рака сердца. Забыл… Курёхин! Почему он этим увлекался? Потому что, понимаете, надо уметь отличать увлечения художника от увлечений политика. Художник может увлекаться разной ерундой. Художник, может, для того и существует, чтобы на его дурном примере делали соответствующие выводы, а политику надо думать головой. И вообще человеку надо думать головой.
Хороший женский вопрос: «Как вы думаете, почему главная героиня романов Пелевина так однообразно идеальна — юная неземная красота плюс нечеловеческий интеллект? Для того чтобы в них влюбиться, не надо прилагать усилий. Это же скучно. Да и любовь ли это? Неужели нет большей любви, чем романтизированная похоть?»
Прелестный вопрос! Есть! И она описана в последнем романе Акунина. Вот там самые интересные рассуждения о любви, очень интересные. И сам тип любви, в котором сочетается влечение ума, влечение тела, влечение сердца — это очень точно описано. Мало у нас о любви хороших текстов. Я с Акуниным недавно говорил, влиял ли на него каким-то образом роман… не роман, а трактат Стендаля «О любви». Он сказал, что в детстве, в молодости — да. А сейчас он понимает, что текст сильно переоценён. В общем, Акунин как бы написал его вторую часть. У него не хуже, мне кажется. Нет, прекрасная история. Да, там о любви сказано очень точно.
Бывают вещи большие, чем романтизированная похоть. Вот моя «формула любви» (простите за цитату) совершенно чётко восходить к Шварцу: «Куда вы пойдёте — туда и я пойду. Когда вы умрёте — тогда и я умру». Мне знакомо такое сильное тяготение — тяготение всем телом, всем умом, всей памятью. Мне это знакомо. И даже страшно сказать, я несколько раз это испытывал. И даже страшно сказать, что когда я этого не испытывал, то я это любовью не считал. Поэтому романтизированная похоть — это не мой вариант.
И с пелевинскими женщинами мне было бы довольно скучно, честно говоря, потому что они все как-то всё время любуются собой и стараются угодить мужчине. Это странное сочетание, где мне обе составляющие не нравятся. Это не значит, что Пелевин пишет их плохо. Он описывает их прекрасно! Такой типаж существует — типаж интеллектуалки, которая пытается мужчину привязать интеллектом и похотью. Этот типаж бывает, но просто это неинтересно.
В роковых феминах нет загадок,
Как и в предпочтениях толпы.
Их разврат старателен и гадок,
В большинстве своём они глупы.
— писал один современный автор.
«Что вы думаете о Джиме Джармуше и Кустурице?» Джима Джармуша люблю, Кустурицу — нет. Много о них не думаю.
«Что вы думаете о романах Йена Пирса, прежде всего о «Сне Сципиона» и «Персте указующем»?» Не читал.
«Что вы думаете о трилогии Симмонса «Песни Гипериона»?» Ребята, вы ну очень хорошо обо мне думаете! Я у Симмонса могу 20 страниц прочесть, не больше. «Песни Гипериона»? Я понимаю, что это хороший, наверное, текст, но так ужасно это всё! Даже не скучно, а как-то глубоко неинтересно.
«Какие нехудожественные книги по саморазвитию вы можете посоветовать?» Евангелие. Хотя оно художественное, наверное.
«Правильно ли я догадался, что вы свой образ почерпнули из гоголевской «Женитьбы»? «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича — я бы тогда тотчас же решилась»».
Знаете, не я же формировал мой образ. Это верховный творец, видимо, набрал всего — и получилась действительно ужасная избыточность. Но мне нравится, во всяком случае.
Просили хоть одну передачу, в которой не будет слова «людены», но пришло столько вопросов про люденов, что… Давайте я письменно вам буду отвечать, ребята, чтобы их не раздражать, чтобы не раздражать человейник, а то им очень обидно.
«В самом первом выпуске программы «Один» вы сказали, что люди 1995–97 годов рождения доброжелательны. Какие тенденции прослеживаются в 1998–99 годах?»
Ох, какие интересные прослеживаются тенденции, я вам скажу! Во-первых, они абсолютно не прагматики, их интересует только недостижимое. И вообще они романтики страшные. Их интересует только сумасшедшее, безумное, масштабное, как я могу судить, судя по их стихам, которые они мне присылают в изобилии. И все эти стихи одинаковые: в них есть большие страсти и очень мало смысла, мало прагматики. Потом, они как-то… Как бы это сказать? Они очень одинокие, они склонны внутренне к одиночеству, они не хотят это одиночество преодолевать. Это растёт романтическое поколение, интересное. И они умные все ужасно, страшно выносливые, не готовые ни к чему особенно хорошему, не ждущие от жизни ничего хорошего. Интересные люди, байрониты настоящие.
Отличное письмо от Володи! «Как мне быть, если я глубоко усомнился в собственной настоящести? Это не неверие в факт моего бытия, а просто мне кажется, что всю жизнь (мне 25 лет) я только фантазировал и притворялся, но ничего не почувствовал, не испытал, не осознал. Всё, казавшееся мне откровением, красотой, любовью, было только моим измышлением. Ни мира, ни Бога я не ощутил и не узнал даже в малости. Но вот ведь какая штука: по правде, я и не хочу становиться кем-то определённым».
На самом деле вы просто талантливо и ярко пересказали песню Гребенщикова:
Я инженер на сотню рублей,