«Знакомо ли вам творчество Михаила Юдовского, и что вы думаете о его прозе?»
Прозу я не читал. Не хочу обижать Юдовского. В своё время была такая формулировка Владимира Новикова про Николая Рубцова: «Поэзия Николая Рубцова — это максимум того, чего может достичь не поэзия». С Юдовским немножко другое дело. Он, безусловно, хорошо владеет формой (для поэта это не комплимент), он выдерживает строфу, какое-то динамическое напряжение там присутствует, но большого смысла в этих стихах я не вижу — мысль не работает, очень много банальности. Пока это демонстрация способностей. Вот так мне кажется. И длинно очень, и строка длинная. Таких стихов сейчас очень много. Они культурные. Вот и Гандельсман, мне кажется, того же плана, хотя у него есть и удачи большие. У Юдовского я их пока не вижу. Это скучные стихи — при том, что в них есть, безусловно, местами замечательные формулировки. Я всё пытаюсь ухватить… Понимаете, мне кажется, эти стихи пишутся для того, чтобы написать стихи, а не для того, чтобы выбросить какой-то очень серьёзный камень из души.
«Как вы относитесь к стихам Фета?»
Очень хорошо отношусь. Помните, как сказал Толстой: «Откуда у этого добродушного толстого офицера берётся такая лирическая дерзость?» Он во многих отношениях предшественник Блока, конечно. Понимаете, блоковская музыка, блоковская тоска у него уже есть, но блоковского бесконечного разнообразия, жадности к миру, охвата нет. Фета на даче хорошо читать.
Сейчас, подождите, тут пока разберёшь… Потом вернёмся к этому письму. Многие требуют уже, чтобы говорили про Луцика и Саморядова.
«Поделитесь мнением о лирике Леонида Филатова».
Я знал его хорошо и очень любил. Лирика его мне кажется блистательной. Я больше знаю пьесы. Лирики же было, кстати, немного. Лирических стихов штук 30–50, вот где-то так. Замечательные песни Кочана на его стихи.
Тут интересный вопрос от хорошего постоянного читателя: «Отдельное спасибо вам за «ЖД», — вам тоже большое спасибо. — Что вам кажется самым значимым из того, что вы написали?»
Не могу ответить на этот вопрос, но ужасно вам за него благодарен.
И наконец последний вопрос успеваю задать: «Будет ли презентация «Маяковского» на Non/fiction?» Нет, будет на весенней ярмарке, уже точно.
И последний вопрос, на который я успеваю ответить перед переходом к лекции. Или не успеваю. Понимаете, грузится с трудом.
«Хотелось бы услышать лекцию о Цвейге».
Трудно, не люблю. Хотя понимаю, что очень хороший автор, но не моё. Кроме «Амока», пожалуй, ничего.
Вопрос: «Не могу читать Вирджинию Вулф. Что бы вы посоветовали?»
Ну не читайте! Вирджиния Вулф — любимый писатель Каннингема, других модернистов. Совершенно необязательно её читать.
«Не кажется ли вам, что Лимонов повторяет судьбу Луи-Фердинанда Селина?»
Да нет, к сожалению. Он хотел бы её повторять, но не повторяет. Селин — гораздо более гуманный персонаж, мне кажется.
И вот наконец (это очень хороший вопрос): «У меня есть несколько выпусков литературно-художественных журналов Тенишевского училища, в котором училась моя бабушка. Это тоненькие тетрадки с машинописным текстом, — да, там был такой журнал. — Следующее поколение нашей семьи вряд ли станет их хранить, да и семейной реликвией они не являются. Возможно, вы знаете, кому это может быть интересно. Я бы отдала».
Я знаю несколько литературных музеев в Москве, которые у вас это оторвут с руками. Герценовский музей — безусловно. Цветаевский музей — безусловно. А если вы не хотите это отдавать в музей, отдайте это мне. Для меня это совершенно бесценно, потому что Тенишевское училище — это точка моих постоянных размышлений. Но я даже не хочу себе это брать, потому что это должны люди видеть. Отдайте это в хорошую библиотеку — в Светловку, в Некрасовку. С руками оторвут! Ведь это же журнал гимназический Тенишевского училища, откуда вышли Мандельштам… Да масса народу оттуда вышла! По-моему, даже Набоков. Нет, я сейчас проверю. Это надо, конечно, обязательно каким-то образом открыть народу, это очень интересно.
А теперь про Луцика и Саморядова.
Я знал обоих. Я познакомился с Лёшей Саморядовым за три дня до его гибели на молодёжном кинофоруме в Ялте. У меня при виде этих людей всегда было ощущение, что я общаюсь, не скажу, что с людьми новой генерации, с людьми нового плана, с новой ступенью эволюции, но вообще с чем-то совершенно экстраординарным, — по двум причинам.
Во-первых, когда они работали вместе, это было не «один плюс один», а что-то совершенно новое, другая сущность образовывалась. И эти люди были так идеально подобраны, так пригнаны друг к другу, что их встреча (на самом деле абсолютно случайная) начинала выглядеть какой-то судьбой. Они были живыми орудиями судьбы. Они родились для того, чтобы сформулировать новую Россию, нового русского человека. Это во-первых.
И второе, что меня поражало: Луцик и Саморядов выдумывали и писали прозу на порядок лучше большинства современных прозаиков. Их сценарии были первоклассной прозой, их легко было поставить. Просто нравами и общей бездарностью эпохи объясняется то, что ни одного хорошего фильма до сих пор не снято по их произведениям. Сняты неплохие и плохие, хорошего нет ни одного. Они писали с поразительной выпуклостью, лаконизмом и силой. Они были двумя сценаристами, которые закончили агишевский курс. Вера, Вера… Забыл, как звали второго их преподавателя. Сейчас попробую вспомнить. Кстати, очень много для них сделали их учителя, потому что они сразу почувствовали в них огромный талант. Сейчас… Я просто набираю, как звали руководителей курса. Сейчас найду. Нет, что-то не выдаёт. Найду потом.
Что самое поразительное в их творчестве? Они придумали нового героя, которого тогда не было. В этом особенность кинодраматургии — она всегда строится не вокруг фабулы, а вокруг героя. Это я хочу сказать всем, кто начинает писать сценарии: если вы придумали хороший сюжет для кино, есть почти стопроцентная гарантия, что ничего не получится. Кстати говоря, Луцик и Саморядов были сильными сюжетчиками, но главное в них — это герой.
Этот новый герой представляет собой нечто очень странное. Это, конечно, пришло из советского кинематографа 20–30-х годов, даже скорее 30-х, потому что в 20-х ещё очень силён налёт маскультовой пошлости и Серебряного века. Это герой довженковский, герой барнетовский. Неслучайно единственный фильм, снятый самим Луциком, назывался «Окраина» (привет Барнету). Они, конечно, взяли своего героя частично у Марка Донского, у Довженко — у классиков советской режиссуры.
Это герой сильный прежде всего, и сильный без напряжения, естественным образом. Он живёт в суровых условиях. Он пришёл откуда-то из оренбургских степей (откуда родом, кстати, они были оба), откуда-то из русского юго-востока, где бродят невнятные кочевники, и надо как-то сопротивляться этим кочевникам, где вырастают сильные и странные люди, способные загрызть или задушить волка, которые ходят зимой и летом в каких-то овчинных универсальных тулупах, которые абсолютно ненасытны в сексе. Если кто-то помнит «Дети чугунных богов»: «Иван, куда идёшь?» — «Бабу хочу. К ней иду», — такой тяжёлый, чугунный ответ. Я помню, что мне Лёша Саморядов в разговоре говорил, что не умеют использовать опыт советского производственного кино, потому что производственный сценарий может быть триллером на самом деле, может быть увлекательнее, чем триллер.
И надо вам сказать, что в лучшей, наверное, их экранизации (не считая луциковской «Окраины»), в лучшей экранизации кинопрозы Луцика и Саморядова — в фильме Томаша Тота «Дети чугунных богов» — там вот эта сцена… Помните, когда там инспектор (Юрий Яковлев) приезжает на завод, и там они плавят сталь удивительную, уникальную. И для того чтобы продемонстрировать качество этой стали, сам Иван, главный сталевар, становится за листом, подвешенным к испытательному стенду, и говорит: «Стреляйте!» И раздаётся чугунный, мощный удар болванки в эту сталь — и Ивану ничего не делается, она совершенно спокойно отражает этот удар. Это очень страшная сцена по напряжению, немножко напоминающая литьё колокола и первую пробу колокола. Помните, как он бесконечно долго раскачивается в «Андрее Рублёве»?
Конечно, отличие Луцика и Саморядова от большинства сверстников было в том, что у них совершенно не было «тарковщины», долгих претенциозных разговоров (у Тарковского это гениально, но «тарковщина» — это невыносимо), не было долгих пейзажей — вообще не было длиннот. И в их сценариях всё время происходит яркое, плотное, насыщенное действие.
Наверное, главный сквозной сюжет — это превращение героя в уже окончательно сверхчеловека, как в гениальном сценарии «Праздник саранчи». Фильм по нему показался им настолько неудачным, что они даже сняли название, и в результате он назывался «Савой». Удивительно в фильмах Луцика и Саморядова то, что это превращение всегда понималось ими… Это очень важно, это важная мысль, которую я попытаюсь сейчас сформулировать. Превращение героя в сверхчеловека понималось ими не только как приращение силы, возможностей, но и всегда как утрата — как утрата человеческого, человечности.
В этом смысле самый показательный их сценарий — это «Кто-то там, внутри…», который потом, после обработки Ираклием Квирикадзе, стал основной замечательного фильма «Лимита», дебютного фильма Дениса Евстигнеева. Там герой, конечно, уже сверхчеловек, но он что-то бесконечно важное утратил — что-то, что там, внутри, что-то, что сохранил другой герой, его друг, неудачник, лузер.
Трагедия этого превращения, этот ужас силы — это было и в лучшем их, на мой взгляд, сценарии, в «Дюбе-дюбе». Многие, конечно, скажут, что лучший их сценарий — это «Дикое поле», так замечательно поставленный Калатозишвили, но мне-то кажется, что лучше «Дюбы-дюбы» ничего нет. Это тоже моя упёртость некая, потому что я ведь начал знакомство с их творчеством с этого сценария.
Вы себе не представляете, я чисто случайно шёл где-то по Курскому вокзалу, купил альманах киносценариев. 1994 год это был, что ли… Нет, вру, 1992-й. И стал я читать. Ребята, я не мог оторваться! Я так ждал следующего номера с окончанием, как я не ждал ну ни одного журнала в своей жизни! И когда я дочитал эту мучительную трагическую историю «Дюба-дюба», я понял, что в нашу жизнь пришли два гениальных писателя. Здесь я не бросаюсь словами. Если вы прочтёте эту повесть… Не надо смотреть фильм. Александр Хван — очень хороший человек и хороший режиссёр, и я люблю его очень, но он снял другой фильм с другим героем. И Олег Меньшиков там играет неврастеника, а у них это история про чистого и цельного человека. Но там