то с миром нельзя вступать в сделки, что фашизм, как говорил Миша Успенский, как он писал в своём романе «Райская машина», это «нормальное состояние человечества», и что весь мир устроен по этому принципу: надо всё время делать невыносимый выбор. Не надо его делать! Нельзя с этим миром вступать в сделку!
Тоже довольно страшная книга, с поразительной мощью написана, хотя и очень смешная. Некоторые шутки оттуда… То есть смешная как? В частностях каких-то. Всё-таки он вспоминает молодость свою. Я вспоминаю до сих пор оттуда эту прелестную шутку… Он же вынужден всё время писать рекламные тексты. И для того чтобы этот рекламный текст написать, он урывает время от сочинения романа. Он ненавидит безумно этих фабрикантов бумажных платков, памперсов и тампонов, которыми он вынужден заниматься. И он пишет в остервенении: «Если бы собрать в одну цепь все влагалища, которые затыкались нашими гигиеническими прокладками, они трижды опоясали бы весь Земной шар! Если бы собрать все сопли, высморканные в наши бумажные платки, они трижды покрыли бы поверхность Луны!» Вот такая злоба очень хорошо действует на человека, который много был вынужден тогда заниматься подёнщиной, как и я, когда впервые читал этот роман.
Но прелесть и сила романа, конечно, не в этом, а в потрясающем образе этой Софи и в потрясающей мысли о том, что все выборы, предложенные человечеству в XX веке, были ложные. Я опять вынужден вспомнить из Аверинцева: «Выбор из двух — всегда выбор дьявола». Если вы предлагаете мне две руки, я всегда должен спросить: «А неужели у вас больше ничего нет? Где у вас третья?» Если вы предлагаете мне выбор между фашизмом и коммунизмом, например, неужели это всё, что вы можете мне предложить? И об этом выборе, конечно, и написано — о главных, страшных, неразрешимых выборах XX века, о том, что XX век, как формулировал тот же Аверинцев, «упразднил ответы, но не снял вопросы».
И, конечно, о «Darkness Visible», о которой я могу говорить достаточно уверенно, потому что… Не то чтобы я переживал депрессию. Сказать, что вот была депрессия, нельзя. Но панические атаки — у кого их не бывало? И особенно бывало вот это описанное, кстати, автором Трясиноболотным ощущение полной серости, бессмысленности, крайней усталости. Оно, конечно, бывало. Кстати, Стайрон и самоубийство Маяковского рассматривает в этом ряду — как самоубийство от усталости. И Стайрон, по-моему, очень точно там говорит, что депрессия вообще похожа на бесконечное пребывание в жарком, душном помещении, из которого не можешь выйти. Или как Чуковский говорил: «Чем ужасна бессонница? Дольше проводишь времени в обществе самого себя, чем можешь выдержать». Собственное соседство невыносимо. Вот это пребывание в душной, жаркой, замкнутой комнате, откуда хочешь выйти и не можешь выйти, — это депрессия.
Стайрон пишет, что к клинической депрессии люди относятся с поразительной несерьёзностью, а ведь она первая по количеству самоубийств роковая причина, больше всего самоубийств совершается из-за неё. Не из-за любви, не из-за убеждений, не из-за шантажа или доведения, а именно из-за того, что человек не может справиться с собственной физической болезнью, психической болезнью — эндогенной депрессией, ничем не вызванной. Ну а дальше он описывает свой способ побеждать, который до сих пор у меня вызывает какую-то такую, я бы сказал, ласковую ухмылку.
Что там, собственно, произошло? Он очень боролся. Сначала он почувствовал, что дело серьёзное, когда ему вручали какую-то национальную премию Франции за «Выбор Софи» (а этот роман был премирован во множестве стран), и он потерял чек. Он его потом, конечно, нашёл. Но когда дело дошло уже до такой рассеянности, он понял, что дело плохо. Когда дело доходит до денег, лучше уже обращаться к специалистам. Он сел на таблетки. Эти таблетки лишили его надолго вообще желания прикасаться к жене, потому что подавили все инстинкты. Он пытался путешествовать — и ничего это не дало. Стал плакать от любого упоминания… Вы знаете все, что в период депрессии рыдаешь вообще от чего угодно. Палец покажи — и будешь рыдать.
А потом в один прекрасный день, когда он смотрел телевизор ночью, какую-то ночную программу, и задыхался от жалости к себе, от отвращения, от одиночества, он понял: «Всё! Хватит! Пора! Надо сдаваться в больницу!» — и он сдался врачам, чего он страшно боялся. В больнице его заперли снаружи в палате, и он впервые подумал: «Вот же, как обо мне заботятся! Наверное, болезнь моя серьёзна, если такие меры предосторожности принимаются». И почему-то эта мысль колоссально его утешила. Его утешило то, что им занимаются. Вообще мысль о несвободе, о том, что заперт снаружи человек (особенно Стайрон — такой свободолюбец), естественно, действовала бы на него со страшной силой. Но — ничего подобного.
Кстати, его депрессия не носила характер алкогольной. Он, в отличие от большинства американских прозаиков — таких, как Чивер, например, или Хемингуэй, — не был алкоголиком. Собственно, он много-то никогда и не пил. Но он впервые заметил, что виски перестало его радовать.
И утром, когда его отпёрли, он вспомнил, что он смеялся во сне. И когда он пошёл на арт-терапию, то нарисовал цветочек — и понял, что он выздоровел. Надо вам сказать, что эти страницы написаны с каким-то застенчивым облегчением, с детской эгоистичной радостью. Они такие счастливые, что после них как-то хочется избавиться от депрессии самому. С помощью этой книги, в общем, многие вылечились на моей памяти.
Спасибо вам. Через неделю услышимся.
*****************************************************
04 декабря 2015
http://echo.msk.ru/programs/odin/1669634-echo/
Д. Быков― Добрый вечер, доброй ночи, дорогие друзья! «Один», в студии Дмитрий Быков.
Что мы будем сегодня делать? Лекция, как и было обещано, про Синявского. Первые три четверти передачи я отвечаю на ваши вопросы, за которые вам на этот раз большое спасибо, они очень интересные. Те, что приходят на почту dmibykov@yandex.ru, как всегда, интереснее. Те, что на форуме, в массе своей апеллируют так или иначе к моей личности скромной, а не к текстам, поэтому они не такие интересные, но есть среди них блестящие. И вам тоже большое спасибо.
Надо развеять несколько слухов. Меня спрашивают, действительно ли я собираюсь на книжную ярмарку в Нью-Йорк, и что будет в этой связи с анонсированной 8 декабря лекцией. Я не собираюсь ни на какую книжную ярмарку. Я не знаю, откуда это взялось. То ли Дмитрия Бака попутали со мной, то ли Дмитрия Петрова. Я на книжные ярмарки давно уже не езжу, чтобы не огорчать «Литературную газету». Я всё время боюсь, что она треснет и своим благовонным внутренним содержанием забрызгает всех вокруг. И не собираюсь я совершенно ни на какие книжные ярмарки, кроме проходящих в Москве (Non/fiction всякого). И может быть, в Варшаву съезжу на книжную ярмарку, там выходит «ЖД» в июне. Но это по совершенно личным делам, а не по линии Минпечати.
Лекция 8 декабря будет, как она и анонсирована. Она называется «Чипполино и русское освободительное движение». На неё собирается прийти даже крупный специалист по Джанни Родари, Миша Визель, а то мы с ним редко видимся в последнее время. Но она же не про Джанни Родари, а она про то, что такое фрукты и овощи, как строится эта метафора у Родари и каковы его связи со всякими средневековыми и более поздними литературными кодами; как он соотносится, я не знаю, с Рабле, как он соотносится, например, с любимцем моим де Костером и так далее. Это такая лекция, она будет 8-го на Никитской, 47.
Спрашивают, когда можно послушать молодых в «Прямой речи. Второе поколение», потому что Ошуев со своей лекцией многих смутил и изумил. Все хотят проверить, не киборг ли он. Приходите, будет лекция 16 декабря на Ермолаевской, 25, в помещении «Прямой речи». Там будет читать Костя Ярославский — «Интернет как новое христианство». Я читал пока тезисы этого доклада — ничего не понял, но очень интересно. Ярославский соображает и говорит гораздо быстрее меня, поэтому вас ожидает серьёзное испытание.
А 23 декабря в Петербурге, в клубе «Книги и Кофе», который будет нашей новой площадкой, будет лекция Алины Сабитовой «Поэтика доноса». Мне кажется эта тема очень интересной. Уже я всех знакомых структуралистов и формалистов (а их у меня, к сожалению, не так много) напряг, чтобы они что-то подсказали. Но делает она это всё самостоятельно, и там много неожиданного даже для меня. Сегодня это актуальная тема. «Поэтика доноса» — 23 декабря, клуб «Книги и Кофе». А 8-го я вас всех приглашаю на Никитскую, поспорим про Чиполлино.
Тут очень много вопросов о том, как я объясняю относительное равнодушие по поводу фильма Навального. Никакого равнодушия я не наблюдаю. Дай бог всем такого равнодушия — 1,5 миллиона просмотров за три дня, все гудят, все кипят, всем очень интересно. И даже считается, что движение операторов во время произнесения федерального послания тоже определённым образом коррелируется с фильмом Навального.
Это образцовое, на мой взгляд, расследование. Кстати, сразу же стало понятно, кто есть кто по отношению к этому расследованию. Мы иногда некоторых людей числим в оппозиционерах только на основании некоторых их неразумных или даже неблаговидных поступков. А вот то, что они сейчас говорят по поводу Навального, — вот это и есть настоящий каминг-аут. Мне представляется, что это образцовое расследование, ещё раз говорю.
Мне совершенно непонятно, почему Геннадий Зюганов считает, что такое расследование можно осуществить только на зарубежные деньги и только очень большой командой. Уж кому как не коммунистам знать, что иногда человек работает за идею. Чем объясняется относительное равнодушие, неравнодушие — ну вот то, что мир не перевернулся? Это я вам могу объяснить, если хотите.
У меня недавно было интервью с Александром Миндадзе — по-моему, с самым умным человеком в современном российском кинематографе. Самый умный — необязательно, что я с ним во всём согласен или что я всё одобряю, что меня всё восхищает, что он делает. Но вчуже я вижу, насколько глубоко мыслит этот человек. И сейчас я попробую сформулировать тонкую вещь.