Когда-то Искандера спросили, чем отличается умный от мудрого. Он сказал: «Умный понимает, как всё устроено, а мудрый может действовать вопреки этому». Так вот, Миндадзе не только понимает, как всё устроено, но он понимает, какой процент человеческого в этом нашем понимании, и делает на это поправку. И у него есть какая-то надчеловеческая и нечеловеческая точка зрения. Она вне учёта добра и зла, пользы и вреда. Он видит закономерности, которые в моральных терминах не интерпретируются.
И вот он очень точно в этом интервью сказал (многие на это обратили внимание), что нельзя требовать активной вовлечённости в процесс от человека, находящегося в терминальной стадии. Терминальная стадия — она же предсмертная, смертельная, стадия необратимых перемен. Тот мир, в котором мы сейчас живём, в этой терминальной стадии находится. Он, конечно, переродится, возродится (жизнь же не кончается со смертью отдельного человека), но он будет другим.
Понимаете, на «Титанике» совершенно неважно (или, может быть, важно только для истории), как ведут себя те или иные пассажиры. «Толя пел, Борис молчал, Николай ногой качал». Кто-то распихивал всех и бежал к шлюпам, отталкивая женщин и детей; кто-то воровал; кто-то грозился оторвать кому-то тестикулы, как случилось недавно с одним политологом на эфире. Кстати, по поведению этих людей тоже ведь понятно, что они осознают, что происходит, они эту терминальную стадию чувствуют, поэтому они так и истерят. Отсюда, в общем, это ощущение чудовищной неуверенности, которая от них исходит.
Все понимают, что на «Титанике» ничего изменить нельзя. Это, кстати, к счастью, потому что после «Титаника» поплывут другие корабли. Они будут иначе устроены, на них не будет такой вертикальной и пирамидальной структуры, может быть, они не будут так переть на айсберги в надежде сплотить команду или отвлечь пассажиров от их внутренних проблем (на «Титанике» плохо кормят, поэтому давайте пойдём на айсберг). Это будет что-то другое. Но то, как ведут себя пассажиры, имеет значение только для истории. Немногие выжившие (а может быть, и многие — на «Титанике» всё-таки две трети же выжило) расскажут, и это будет иметь для потомков определённую ценность и интерес.
Вот на этом «Титанике» Лёша Навальный снял фильм. Общество заинтересованно его посмотрело, обсудило. Но все в обществе прекрасно понимают, что даже если сейчас немедленно выбросить за борт всех героев этого фильма, то это как-то конечной судьбы продукта не изменит.
Мне могут сказать: «Вот вы радуетесь обречённости». Никакой обречённости нет. Я радуюсь тому, что всё-таки одна формация благополучно сменяет другую. Она вовсе не означает, что, скажем, в этой формации мне будет комфортнее. Вовсе нет. Я прижился на этом «Титанике», мне нравилось на нём плавать, я зачем-то купил на него билет. Но то, что мир вступает в совершенно другую фазу, очевидно. Поэтому активной, горячей вовлечённости, бурной реакции на происходящее, наверное, требовать не стоит, потому что сейчас надо кому-то думать о шлюпках, кому-то — о душе, а кому-то — может быть, как сказано у Набокова, «думай уже только о собственном спасении». Есть разные варианты поведения. Мне больше всего нравятся оркестранты, которые играли до последнего момента. Помните, как в фильме Кэмерона дирижёр говорит: «Благодарим вас! Нам было очень приятно для вас играть сегодня».
Много меня спрашивают об отношении к федеральному посланию. Там прозвучали некоторые очень умные слова (ну, они всегда звучат). Во-первых, мне приятно, что упомянули Менделеева — всё-таки крупнейшего, на мой взгляд, социального мыслителя среди российских представителей естественных наук. Я считаю, что его публицистика, его замечательные догадки о государственном управлении, его прогноз о населении России и о её развитии — это очень убедительно всё. Это, по-моему, лучше, чем когда цитируют Ивана Ильина. Насчёт Карамзина у меня сложные ощущения.
В любом случае мне очень понравилось, что сказано о нашем прекрасном молодом поколении. Наше молодое поколение действительно прекрасно. Вопрос: благодаря или вопреки? Я думаю, отчасти благодаря, потому что именно благодаря усилиям власти в стране создалась такая стилистически цельная среда (примерно как в тридцать седьмом году, хотя и с большими поправками, с поправкой на масштаб прежде всего), что уже никак нельзя вырасти дураком. Уж всё так наглядно, что хочешь не хочешь, а будешь умным. Я много раз говорил, что от цельности среды очень сильно зависит интеллектуальный уровень молодёжи. Когда есть от чего отталкиваться, можно всплыть. Как говорит тот же Искандер: «Чем ближе дно, тем больше шансов спастись — можно успеть оттолкнуться».
«Как вам кажется, «Пикник на обочине» и «Трудно быть богом» не заслуживают ли сценария и экранизации в более «каноническом» прочтении?»
Я не думаю, что возможно каноническое прочтение «Пикника». «Пикник» — это всё-таки четыре повествователя, очень нелинейная, нарративная структура. Его адекватная экранизация, по-моему, невозможна. А что касается «Трудно быть богом», то я боюсь, что получится боевик. И потом, кстати, мне кажется, что экранизация Германа довольно точная. Я её очень люблю, я смотрел её уже раз восемь. Она меня совершенно завораживает, я не могу от неё оторваться, диалоги там мне нравятся безумно. Мне кажется, что он очень точно всё снял. И особенно мне нравится, помните, когда там вот этот, который пришёл всех арестовывать с этими деревянными флажками, говорит: «Между прочим, я кончил университет. Я образованный человек». А Румата (Ярмольник) ему отвечает: «Сейчас я здесь всех убью. А тебя, студент, первого». Мне почему-то кажется, что этот диалог мы ещё много раз услышим в разных вариантах.
«Что происходит с журналом «Послезавтра»?»
Журнал «Послезавтра» делается. Единственная его проблема в том, что я получил (спасибо, простите, я не всем успел ответить) огромное количество — порядка уже 50 — очень достойных филологических, гуманитарных текстов, три прекрасных театральных текста, пять очень хороших про кино, но ничего не шлют мне по-прежнему математики, думая, что я не способен это понять. Но у нас там есть математики! У нас там, в конце концов, академик Семёнов, главный редактор «Кванта», тоже читает эти тексты. Пришлите мне что-нибудь про математику, про физику — такое, чтобы это понял продвинутый школьник или хороший начинающий студент. А что касается экономики, то есть штук семь-восемь, по-моему, довольно интересных статей. Хорошая статья про демографию, очень интересная. И несколько замечательных статей… Понимаете, я думал, что я не буду этого печатать, но думаю, что в отделе «Смысл» придётся напечатать несколько хороших, ярких, длинных писем о поисках смысла жизни. Всё-таки что ни говори, но на эту тему увлечённо и интересно могут писать только двадцатилетние.
«Кто из отечественных и зарубежных авторов ваш предшественник? Кто вам близок стилистически и ментально? Если из русских я назову «линейку» — Чехов, Бунин, Набоков, Катаев, Аксёнов, — сильно ли я ошибусь? А из зарубежных — Киплинг, Джойс, Воннегут, Апдайк?»
Апдайк — совсем нет. Хеллер — безусловно, а в особенности «Что-то случилось» (это у нас общий любимый роман с Константином Эрнстом, как выяснилось в своё время). Из российских авторов — Мережковский, само собой. Житинский, конечно, мой главный учитель.
Знаете, я бы очень любил Аксёнова, но, слава богу, я его поздно прочёл, и он не успел на меня повлиять. Я очень хорошо помню тот вечер… Это был 1988 год, я в армии служил и в увольнение пришёл в гости к Валерию Попову. Тогда ещё Аксёнова же не печатали. Это был январь, кажется, 1988 года. Попов достал из-за книжных полок, с какого-то самого тайного дна сборник «Жаль, что вас не было с нами», который он прятал от людей, и дал мне прочесть «Победу». Это был первый текст Аксёнова (кроме романа «Любовь к электричеству», имевшегося на даче), который я прочёл. И я взвился вообще до потолка просто, настолько меня это потрясло! Но, слава богу, я прочёл это сформировавшимся человеком.
Потом Попов достал тоже из каких-то своих заветных архивов номер «Авроры», где было напечатано «Рандеву». Я прочёл — и ничего не понял, то есть совсем. Правда, он там напечатан в ужасно кастрированном виде. Аксёнов потом, конечно, восстановил все купюры. Но я не понял. И надо вам сказать, что надо было прожить долгую жизнь, чтобы эту вещь понять. Всё-таки Аксёнов её написал в 40 лет. И представляю, что со мной было бы, если бы я тогда прочёл «Стальную Птицу». Думаю, что она взбесила бы меня просто. А сейчас я считаю, что это величайшее его произведение.
«Хочется узнать, что вы думаете о книгах Валентинова».
Вы, видимо, имеете в виду Андрея Валентинова (он же Шмалько), потому что Альберт Валентинов тоже хороший фантаст, но это другое. Я никогда не читал фантастику Валентинова, но я читал его переписку по поводу украинских событий, и она мне показалась чрезвычайно интересной и во многих отношениях достойной. В любом случае это очень яркие тексты. Фантастику его я, к сожалению, не читал. Я и Генри Лайона Олди (Громова и Ладыженского) лучше знаю как людей, может быть, как поэтов, но совсем не знаю как прозаиков, почти.
«Приходилось ли вам сталкиваться с феноменом, когда автор за всю жизнь пишет одно гениальное небольшое произведение, одно до мурашек стихотворение, небольшой рассказ, а после и до этого всё, что он ни напишет, — сплошная графомания?»
Не графомания, а просто классом ниже. Такие примеры многочисленные. Попробуйте почитать у Льюиса Кэрролла всё, кроме «Алисы». У Александра Кочетакова, например, было одно великое стихотворение «Баллада о прокуренном вагоне», а остальные стихи просто хорошие, но не такого уровня. Я не буду сейчас называть многие имена, просто чтобы не обидеть фанатов, но я знаю очень много поэтов, у которых два-три хороших стихотворения — и всё. Но это немало. Это, помните, как у Полонского: «От большинства людей остаётся тире между двумя датами». Это нормальная вещь.
Понимаете, так сходятся звёзды, что человек оказывается в нужном месте в нужное время и переживает нужную эмоцию. Вот как Симонов. Он написал несколько гениальных стихотворений во время войны, потому что попал в очень интересную ситуацию, — в ситуацию, когда сначала он до войны влюблён, а ему как-то отказывают, с ним холодны, а после войны, после всего, что он пережил, уже он начинает диктовать условия. Это, кстати, ситуация очень многих мальчиков и девочек. И это трагедия Серовой. Кстати, братцы, я тут по своим профессиональным нуждам пересматривал фильм «Жди меня» 1943 года. Какая же потрясающая она актриса! Понимаете, у неё играет всё. Все остальные — они статуарные, они выполняют режиссёрское задание. А вот она живёт, у неё глаза играют, руки, она каждым жестом абсолютно органична. Это настоящая театральная школа. Понятно, что он [Симонов] там находил. А попробуйте почитать стихи Симонова 1947 года — ну это в рот взять невозможно, это невозможно вслух произнести!