«Знакомы ли вы с работой Умберто Эко «Вечный фашизм»?»
Знаком ли я с это работой? Я везде, собственно, где могу, цитирую эту работу и называю её великой. «Вечный фашизм» — это такая работа, где приводятся четырнадцать признаков так называемого урфашизма или квазифашизма, из которых, на мой взгляд, важными являются три. Тут спрашивают: «Не являются ли его леволиберальные взгляды помехой в объективной критике фашизма?» Я разговаривал с ним два раза в жизни, но я бы не сказал, что у него леволиберальные взгляды, тем более что в итальянской системе это тоже довольно относительное понятие. Как раз в разговоре о фашизме у него взгляды, я бы сказал, чисто структуралистские.
Он действительно крупный структуралист. Он произвёл структурный анализ фашизма, фашистских текстов, фашистской идеологии. И кто я такой, чтобы с ним полемизировать? Я считаю, что всё-таки ключевая вещь у него не названа: что фашизм — это сознательный отказ от совести и сознательное наслаждение от греха. Но в плане идеологии фашизма там есть очень важные наблюдения.
Вот три пункта, которые мне кажутся важными. Конечно, четырнадцать не нужны. Это помните, как Наполеон спросил коменданта крепости: «Почему же вы не стреляли?» — а он отвечает: «Тому было пятнадцать причин. Во-первых, не было пороха…» Собственно, зачем остальные четырнадцать? Три следующие. Во-первых, ориентация на архаику, на то, что «когда-то были настоящие времена, а сейчас всё выродилось». Во-вторых, эклектизмы. В-третьих, мистика. Вот это черты фашизоидных течений. Во всяком случае, это те «наркотики», которые позволяют с наибольшей лёгкостью справиться с упомянутой «химерой совести».
«Планируете ли вы прочесть лекцию по книге Стейнбека или по «Убить пересмешника»? Как вы относитесь к этому?»
Я считаю, что и «Гроздья гнева» прекрасная книга, хотя она несколько высокопарно написана. Но вообще библейская стилистика для американской прозы характерна, они как бы заново пишут Новый Завет (а часть — и Ветхий Завет). Книга Харпера Ли — вообще выдающаяся книга. Я подумаю. Может быть, я не о ней прочту, а о «южной школе» в целом.
«Как вы относитесь к творчеству Виталия Манского и к его фильму «Частные хроники. Монолог»?»
Виталий Манский — очень талантливый человек. Обычно преувеличивается моё участие в фильме «Девственность». Я написал туда три абзаца текста. А что касается «Частных хроник», то довольно хороший текст написал, по-моему, Игорь Яркевич. Идея этого фильма блестящая — собрать хроники нескольких семей, найденных якобы на свалке (а на самом деле, я думаю, не на свалке), и собрать из них единую историю, где будет дух времени. Там хорошо проведён лейтмотив — страх воды, гибель на «Нахимове» и так далее. К исполнению этой картины у меня есть претензии, и довольно серьёзные. Есть моя довольно большая статья об этом фильме, кажется, в «Искусстве кино» (не помню, это было лет пятнадцать назад). Я совсем не в восторге от тех мыслей, от тех образов, которые там возникли, но профессионально работают очень крепко.
«Как часто авторы используют такой приём: вводят героев прошлых или будущих произведений в качестве второстепенных в других книгах? Заметил такое у Аксёнова и Анчарова».
Думаю, это обычный приём — попытка «прошить» реальность разными персонажами и создать собственный мир. У Фолкнера это вообще сплошь и рядом: вся Йокнапатофа — это огромная сага, одна территория. Я это замечал у довольно многих персонажей. У Пинчона это есть, в частности. Это есть, насколько я помню, не только у Аксёнова, а практически у большинства шестидесятников — такие саги и отсылки к этим героям (у Нагибина, в частности). Почему это делается? Потому что тем самым как бы подчёркивается всеобщая связь мира, что ли, всеобщая плотная его ткань. Ну и потом, интересно же проследить. Кстати говоря, у Акунина очень интересно этот приём проведён, когда старый Фандорин, молодой Фандорин и самый древний Фандорин — один характер прослежен в трёх средах, в трёх эпохах. Это такой своеобразный индикатор.
Ещё раз про Хазанова. Ещё раз отвечаю то же самое.
«Подскажите кого-нибудь из современных политических философов».
Это сложная проблема. Не знаю. Не знаю потому, что я не очень понимаю в политической философии. Как бы вы ни относились к Славою Жижеку, это прежде всего превосходный политический беллетрист (во всяком случае, некоторые его книги). В частности, его «Уроки у Ленина» написаны замечательно. Помнится, я Жижека спросил в интервью, как он относится к тому, что его самого Ленин, скорее всего, расстрелял бы первым. На что Жижек сказал: «Такие мелочи не должны заботить философа». Он настоящий мыслитель!
Мне интересен Стив Коткин — автор лучшей, наверное, на сегодняшней день политической биографии Сталина и автор очень интересной книги о политической истории Магнитки. Он и по-русски пишет довольно много. Он очень интересный мыслитель — наверное, наиболее интересный из наших современников. Политические философы? Ну, Гусейнов, конечно.
«Александр Невзоров разочаровал некоторых своих почитателей тем, что пытается доказать, что курение не так вредно, как это представляет наука. Но ведь Невзоров сам занимается наукой. Как же он может так заблуждаться относительно курения?»
Понимаете, мне не очень понятна эта ситуация, когда Невзоров разочаровал своих почитателей тем, что он курит. Это всё равно, что про меня пишут: «Ах, Быков появляется в камуфляже! — пишет какая-нибудь истерическая девушка. — Сделайте меня развидеть это!» Есть и вот такая формула: «Ах, я видела Быкова, который на улице ел! Не буду больше его читать никогда!» «Ах, я видела такого-то артиста, который на пляже с девушкой! Ах, ведь у него есть жена! Как же?»
Понимаете, если вы перестаёте читать или смотреть того или иного персонажа, узнав, что он курит или защищает курение, или пропагандирует те или иные взгляды, значит вам просто неинтересно то, что он делает, потому что на самом деле человек интересен тем, что и как он говорит, а не тем, какие у него воззрения. Невзорову кажется, что преувеличен вред курения. Мне тоже кажется, что он преувеличен, потому что я видел некоторых людей, которые от курения воздерживались и мучились при этом страшно, и мучили всех окружающих.
Я могу привести один пример. Один мой знакомый батюшка наставлял прихожанку. Она приходит к нему и говорит: «Батюшка, мне так мучительно хотелось колбасы! Я выдерживала такую брань! Бесы меня так искушали! — это пост был (как и сейчас, кстати). — Я удержалась и не съела эту колбасу. Я одержала большую духовную победу?» Он говорит: «Господи! Ну если тебе так хотелось — пошла бы да съела! Что за грех, в конце концов?»
Александра Меня увидели однажды, когда он делал себе во время поста кофе с молоком, и ему сказали: «Ну как же, батюшка? Пост!» На что он ответил: «Да ладно… Семьдесят лет постимся». В общем, я против того, чтобы выносить суждения о человеке на основании его привычек или даже вкусов.
«В книге «Война миров» Герберт Уэллс свято верит, что человечество сможет эффективно бороться за своё существование, так как сохранит свой культурный код. Вы тоже так считаете?»
Мне приходилось — как раз не далее как вчера — отвечать на вопрос о Фолкнере и о его нобелевской речи. Чему я верю — тому, что Фолкнер говорит в притче (когда он говорит, что человеческая глупость выстоит или победит), или тому, что он говорит в нобелевской речи (что человеческий разум выстоит и победит)? Как говорит один мой студент, я бы не назвал эти вещи mutually exclusive, не назвал бы их взаимоисключающими. Да, я верю в то, что человеческий культурный код выстоит и победит. Я верю в то, что человечество при всей своей быстрой эволюции в каких-то фундаментальных вещах сохранит главное — в частности, межвидовую солидарность. Не внутривидовую, а именно межвидовую, потому что когда разные люди, люди разных карасов, как говорил Воннегут, разных типов, разных социальных страт попадают в экстремальную ситуацию, между ними включаются всё-таки механизмы солидарности, и остаются не богатые и бедные, а плохие и хорошие.
«Мне показалось, что есть параллели между текстом Петрушевской «Номер один» и рассказами «Гололедица» и «Ты и я».
Безусловно есть, абсолютно точно. Это потому, что Петрушевская — одна из учениц Синявского (конечно, заочных), одна из подруг и героинь «Синтаксиса». Она публиковалась, кстати. И «Смысл жизни» был впервые там опубликован. Сама по себе идея переселения душ, одного героя, вселяющегося в разных героев, была опробована впервые действительно… Ну, я не беру сейчас европейские случаи, но в русской литературе она впервые была опробована у Синявского в «Любимове», где Проферансов всё время пишет сноски к тексту, вылезает, вселяется в героя. Потом она была развита у него в очень хорошем романе «Кошкин дом». А потом (одновременно, видимо) она появилась у Линча в «Твин Пикс». И у Петрушевской великолепно сделана идея с этими энти, с подселениями душ.
Кстати говоря, идея истяжельчества, истяжения души и подселения её к другому человеку очень хорошо обработана и у Алексея Иванова в романе «Золото бунта». Мне кажется важным, что это одновременно произошло в литературе. «Номер один» и «Золото бунта» написаны практически одновременно. Это потому, что в тело России, которая уже была, вселилась какая-то новая душа — и авторы это отрефлексировали. Синявский это почувствовал чуть раньше.
«Привет от книжного интернет-сообщества «Букач»! — и вам тоже привет. — Как вы относитесь к творчеству Михаила Соковнина? По-моему, он круче Всеволода Некрасова».
Нет, ну так я не скажу, конечно. Михаил Соковнин умер, кажется, в 1975 году, Царствие ему небесное. Всего 37 лет прожил, от сердечной болезни он скончался. Это был хороший поэт. Знаете, иногда вспыхивают такие внезапные моды: на Аронзона, например, — говорят «Аронзон был круче Бродского»; на Роальда Мандельштама (не путать с Осипом), — говорят, что он был круче настоящего, ну, первого, старшего Мандельштама (хотя он тоже настоящий Мандельштам, конечно). Вспы