«О чём мечтал Дима Быков в 25 лет? — я уже не был Димой в 25, я уже был Дмитрием, я уже печатался. — Что бывает с очень амбициозными людьми, мечты которых в итоге разбиваются, а осколки продолжают резать душу ещё многие годы, а может, даже и десятилетия?»
Я не знаю, что бывает с такими людьми. Наверное, они мучаются, завидуют и задают глупые вопросы на форумах. Потому что мои мечты, которые были у меня в 25 лет, превышены многократно. Всё оказалось намного лучше, чем я мог мечтать. Я занимаюсь тем, чем я хочу. Я пишу то, что хочу. Меня не вынуждают особенно настырно совершать особенно крупные подлости. Я более или менее совпадаю со своими представлениями о том, что надо. Я уж не говорю о том, что меня вполне устраивают получившиеся дети. Это большая редкость.
Тут, кстати, пишут: «Правильно ли вы воспитывали детей? Нет ли у вас каких-то угрызений совести?» Угрызения совести, конечно, есть. За каждый раз, когда ты крикнул на ребёнка или… не дай бог, я никогда их не бил, но за каждый раз, когда ты что-то разбил со злости, швырнул предмет, отнял телефон — всегда ужасные угрызения совести. Валерий Попов абсолютно правильно сказал: «Ребёнок — это колоссальный резонатор. Он в десятки раз усиливает всё, что ты делаешь». Но, судя по результатам, мы всё делали правильно. Я не хочу перехваливать детей, но поскольку я совершенно точно знаю, что Андрей меня сейчас не слушает, а Женьку поздно портить, она большая, я могу сказать, что меня устраивает результат этого воспитания. А всё потому, что мы воспитывали в основном личным примером.
«Когда я пересматривал «Чучело», меня поразило, как апатична была учительница, когда ей сообщили, что девочке объявили бойкот. Вас это раздражало во время первого просмотра?»
Конечно, раздражало. Это и должно раздражать. Это отвратительная училка, и она специально сыграна такой. И очень важно, что Ролан Быков жену заставил сыграть такую резко отрицательную роль, что совершенно не в её природе. А она вот сумела в этом амплуа выступить.
«В далёком прошлом вам довелось выступать в литературной студии «Луч». С какими авторами из этой студии вы были близки?»
Не просто выступать, а я регулярно ходил в эту студию. Очень люблю Игоря Волгина и глубоко ему благодарен. Бог меня спас от того, чтобы в 15 лет там обсудиться. Я подал подборку на обсуждение и забыл об обсуждении, не явился на него. Меня извиняет то, что я был на свидании. Очень хорошо, что мне тогда не успели наговорить гадостей, потому что стихи были плохие. Ну, детские. Что вы в 15 лет хотите? Мне нравился и нравится Юлий Гуголев из тех, кто там был. Мне нравилась и нравится Инна Кабыш, она мне всегда очень эстетически близка. Не знаю, как её убеждения, каковы они сейчас. Да и не волнуют меня убеждения. Кабыш — блестящий поэт.
К суровой прозе клонят лета.
Мой друг, кругом такая суета.
Мой бедный друг, кругом такая мерзость!
Что даже как-то стыдно рифмовать…
— это чудо!
Вика Иноземцева, конечно, в огромной степени. Это всё более или менее тот же круг, который собирался у Дидурова в кабаре «Кардиограмма». Тогда круг молодых поэтов был довольно плотный, и он был более или менее один и тот же: Степанцов, Добрынин, естественно из маньеристов, Вишневский… Естественно, что в кабаре приходил Ряшенцев периодически. Из тех, кого я больше всего любил, я назвал. Татьяна Милова тогда мне была очень симпатична. Да много было тогда авторов, которые меня в разное время интересовали, — из тех, кто ходил к Волгину. Понимаете, не было в Москве сколь-нибудь хорошо пишущего человека, который бы не ходил к Волгину. Лена Исаева тогда ещё не пьесы писала, а стихи. Все мы были тогда более или менее одной тусовкой. И нас, кстати, никакие идеологические разногласия не развели.
«Нет ли у вас плана попробовать себя в жанре детектива? Лекции о писателях этого жанра мне показались лучшими у вас за год».
Нет, у меня не было такого желания. У меня было желание написать детектив без развязки, без разгадки, вроде «Дела Горгоновой», любимого моего польского фильма. Я вообще люблю, чтобы оставалась тайна. Может быть, я такую книгу напишу когда-нибудь. Я говорил уже о том, что у меня есть идея написать всё-таки цикл остросюжетных повестей о городских методистах, об учителях, о таком тайном обществе учителей, которые решают вместе с детьми серьёзные школьные проблемы. Преподавание в Московском институте открытого образования, сам этот институт с его немножко конспирологическим духом… Ну, тайный заговор учителей, которые собираются и решают, как им детей спасать, — это было бы мне очень интересно, и я с большим удовольствием написал бы такой цикл повестей. Например, узнают, что в одном классе было несколько суицидных попыток, — и бегут туда, спасают. Узнают, что в другом классе было несколько сектантских попыток, возникла секта, — спасают там. Вот это мне было бы интересно. Это такое «Над пропастью во ржи» — детей спасать. Это было бы занятно.
«Посоветуйте 10–15 романов, где ищут Бога. А то скоро много праздников — не телевизор же смотреть. «Человек, который был четвергом» уже прочитан».
Детективов, в которых ищут Бога, не так много, к сожалению, поэтому я ничего особенного в этом смысле вам посоветовать не могу. Попробуйте почитать, во-первых, Стивенсона, естественно, про доктора Джекила и мистера Хайда. Но вы, наверняка, уже читали. А во-вторых, есть такой роман «Хайд», я забыл сейчас его автора, это продолжение на современном уровне того же Джекила и Хайда. У Байетт довольно неплохой роман «Обладать» — думаю, что вам понравится. Детективов вообще много хороших. «Стоунер» Уильямса — хороший роман, но это не детектив совсем.
«Какая трактовка образа Наполеона вам ближе — у Толстого или у Мережковского?»
Я знаю, кем считал Мережковский Наполеона. Да, действительно его книга… Мне не нравится книга Мережковского о Наполеоне. Я имею право это говорить о любимом авторе. Я очень люблю Мережковского, и мне не нравится его книга про Наполеона. Она хорошая, она разговорным языком написана, в живом диалоге с читателем. Это яркая книга, но эта концепция Наполеона мне совершенно не близка. Концепция толстовского Наполеона мне тоже не близка, но у Толстого лучше написано. Мне близка та концепция Наполеона, которая у Бондарчука в фильме «Ватерлоо». Вот так! Я вообще считаю, что это лучший фильм Бондарчука и лучший Наполеон, когда-либо сыгранный. Вот такого Наполеона я готов и любить, и понимать, и жалеть. Это очень хорошая картина! А надо ли читать Мережковского? Конечно надо! Мережковского надо читать, чтобы с ним спорить. Что с ним соглашаться-то, в конце концов? Подумаете…
«Близка ли вам попытка Джона Гарднера (в нашумевшем эссе «On Moral Fiction») вернуть литературе нравственное измерение, снова укоренить её в системе абсолютных этических ценностей? Реакция остальных американских писателей была похожа на шельмование Гоголя после «Выбранных мест».
Хороший вопрос. Видите ли, беда Гарднера не в том, что он пытался проповедовать мораль, а в том, что он делал это довольно скучно. И сам Гарднер представляется мне (даже не столько «Никелевая гора», наверное, а сколько «Осенний свет») писателем довольно нудным, но всё равно это хороший писатель. И, конечно, эта попытка насчёт моральных ценностей справедлива, но, видите ли, её же не только Гарднер исповедовал. В американской литературе очень много моралистов. А что, Чивер не моралист? Совершенно прелестный. Меня тут спрашивают, как я отношусь к Уайлдеру и к «Теофилу Норту». Я готов с удовольствием про «Теофила Норта» и вообще про Уайлдера прочесть отдельную лекцию. Хотя, конечно, это вам бы к Веллеру — вот кто любит этого автора, и действительно всё у него читал, и очень глубоко его понимает. Кстати, он меня подсаживал в своё время, ребёнком ещё начинающим. Я подумаю. Может быть, мы поговорим про «Теофила Норта», потому что это хороший комический роман.
А что касается моральной функции, то моральная функция вообще американской литературе очень присуща, и Гарднер в этом смысле не исключение, он не какой-то отдельный чудак. В американской литературе очень мало релятивистов. Там релятивисты всё больше пай-мальчики, как тот же Маркс. А так, по большому счёту, я не могу найти в американской литературе ни одного аморального автора. Гэддис, что ли, аморалист? Да тоже моралист абсолютный. «Нехорошо подделывать произведения искусства».
«Какое произведение Гарднера, кроме «Осеннего света», вы бы порекомендовали почитать?» Вот «Никелевую гору» я назвал. Ещё у него был какой-то первый роман, я совершенно забыл какой, но помню, что он мне когда-то нравился.
Максим Викторович, здравствуйте! «Если проект «человек» был закрыт в культурной Германии победой нацизма, то в чем смысл всей той высокой музыки и литературы, которая в итоге привела целый народ к строительству концлагерей?»
Послушайте, негативный опыт — тоже опыт. Я не думаю, что непосредственно музыка, непосредственно Вагнер привёл немецкий народ к строительству концлагерей. Там были очень многочисленные причины, но в их числе была и эта. Почему бы об этом не помнить иногда? Негативный опыт — да. Понимаете как? Можно сказать, что алкоголь некоторых людей привёл к смерти, но это не повод полностью отказываться от алкоголя, а это повод с осторожностью его дозировать или, скажем так, немножко музейно относиться к этому состоянию, к этому наследию; или, потребляя алкоголь, всё-таки воспринимать его не как руководство к действию, а как эксперимент, переводящий вас в другое состояние. Это же касается и некоторых других веществ, которых я, правда, никогда не пробовал и судить об этом не могу.
«Не является ли любой писатель заложником своего сознания, которое беспрерывно толкает его на написание текстов?» Нет, не является ни в какой степени. Это такая физиологическая функция. А является ли любой человек заложником своего дыхания? Наверное, в какой-то степени является.
«Понимаете ли вы, как мыслят китайцы?» Нет. Иероглифическое сознание и иероглифическое мышление мне совершенно не понятны.