«Поясните своё отношение к Марселю Прусту».
У меня остаётся три минуты, и я сейчас буду его пояснять. Когда Бунин искренне сказал Берберовой, что он не понимает, как можно любить Пруста, а Берберова в свою очередь не поняла, как можно его не любить, и сказала, что «он писатель вашего класса» (а про себя подумала «а может быть, и лучше»), — я в этом диалоге, конечно, на стороне Бунина, потому что Берберова всегда стремилась поспевать за прогрессом, ей это казалось хорошо. А не всегда хорошо поспевать за прогрессом. Я не очень люблю Пруста. Правда, кто я такой, чтобы его любить или не любить? Это ужасно скучно, вяло, многословно. То, что мне кажется тонкостью, невероятной подробностью какой-то — по-моему, это паутина из слов какая-то. Это проза абсолютно мне чуждая, я никогда не мог её читать — даже в прекрасных переводах Елены Баевской, которой я передаю привет большой. Ну не могу я это читать просто! Это очень нравится Кушнеру. Я понимаю, что Кушнер, безусловно, человек более продвинутый и более авторитетный, и я выражаю ему свой восторг и благодарность.
«Дарт Вейдер — это не англизированный ефремовский Дар Ветер? Я имею в виду заимствование имени». Да об этом тысячу раз писали.
«Вы не раз упоминали авторов, выписавших в свои произведения собственные боль, страх, драму — и тем самым освободившихся от них. Но не передаётся ли этот негатив читателям? Может быть, кто-то несчастный носит в себе всё то, что вы выплеснули на страницы «Эвакуатора»?» Простите, на страницах «Эвакуатора» находится всё-таки некоторая сыворотка от этих ощущений, поэтому я думаю, что это не вредная книга. В конце концов, это книга о преодолении этого синдрома, иначе я бы просто её не написал.
«Иногда возникает ощущение, что большинство нынешних проблем России выросли из неадекватной оценки места России в мире в середине нулевых». Да, наверное. Но для человека, живущего в стране, естественный некоторый «центропупизм», естественно воспринимать свою страну как главную.
«Сегодня день памяти Александра Володина, — да, Царствие ему небесное. — Как вы оцениваете его творчество?» Ремарки в его пьесах я люблю больше реплик. Мне кажется, что в них больше поэзии — как в знаменитой ремарке «Снег навевает мысль о школьных каникулах» в «Пяти вечерах». Я говорил уже много раз, что очень люблю «Дочки-матери», люблю «Осенний марафон». Ранние его пьесы мне кажутся слащавыми, ничего не поделаешь, но стихи и записки кажутся абсолютно гениальными.
«Вы часто повторяете, что выбор между большим и меньшим злом искусственен и бесперспективен — и в то же время предпочитаете Бендера, который добром не был, героям 1929 года. Нет ли здесь противоречий?» Нет. В «Остромове» я попытался написать Бендера глазами Грицацуевой. Ничего хорошего в нём нет. То есть я осознаю, что это зло. Я люблю его, он прекрасный персонаж. Но хотел бы я его иметь другом? Нет конечно.
«Я обратил внимание, что такой немаловажный персонаж, как дуб, перекочевал из «Войны и мира» в «Сагу о Форсайтах». Писалась ли сага под влиянием Толстого?» Да, безусловно! Другое дело, что дуб ему было откуда взять. Но, безусловно, влияние Толстого, влияние этого многожильного повествования, роль природы, пейзажа, роль рефренов — конечно, да.
«В одном из эфиров вам был задан вопрос о фильме «Две женщины». Он снят по тексту Тургенева Верой Глаголевой. Вы лестно отзывались о нём. Неужели не смотрели?»
Нет, не «Две женщины». Я имею в виду фильм «Месяц в деревне». Не знаю, может, она его переименовала, но я говорю именно о «Месяце в деревне». Я люблю Веру Глаголеву, люблю эту пьесу и люблю этот фильм. И всё, что делает Вера Глаголева, я буду любить всегда, потому что когда-то, ещё в детстве… Ну, это и фильм сам по себе хороший. Но когда в детстве я увидел её в фильме «Выйти замуж за капитана», я понял, что эта женщина может делать всё что угодно, а я буду её боготворить. Привет, Вера!
Увидимся через неделю. Пока!
*****************************************************
25 декабря 2015
http://echo.msk.ru/programs/odin/1682306-echo/
Д. Быков― Добрый вечер, точнее, доброй ночи, друзья-полуночники! В студии «Один», Дмитрий Быков.
Сначала несколько анонсов. Поступил ряд вопросов: буду ли я в эфире в новогоднюю ночь? Буду. Но поскольку новогодняя ночь — это праздник традиционно семейный, и я собираюсь его всегда проводить с семьёй по традиции, то и семья тоже будет в студии. Мы тут пригласим некоторых друзей. И, кстати говоря, какие друзья вам интересны и какие люди вам интересны — вы можете их как бы «заказывать». Кого смогу — позову. Кого не смогу — дозвонюсь. А как встретим, так и проведём, как известно. Мне приятно проводить год в эфире, то есть в общении с приятными мне людьми — с вами в основном. А вам, я думаю, тоже гораздо веселее будет послушать этот абсолютно трезвый разговор. Начнётся он в 23, закончится в 2, как обычно. Послушать этот разговор будет веселее, нежели внимать традиционным «голубым огонькам», призывам весело «затянуть пояса» и другим опять-таки традиционным вещам. Мне кажется, что действительно Новый год — это дело, что ли, солидарное. В это время надо проявлять солидарность: интеллектуальную, моральную, социальную — какую хотите. Постараемся вместе все его встретить — и тогда, бог даст, вместе проведём. Принимаются заявки на разные форматы. Я думаю, что в Новый год читать лекцию бессмысленно. Позовём нескольких поэтов, они стишки почитают. И вообще будет весело. Всё зависит от вас. Что хотите, то и сделаем.
Теперь — что касается сегодняшней лекции. Поступило неожиданно много заявок (совершенно непредвиденно) на немецкого прозаика Ганса Фалладу́. Я не знаю, кстати, как правильно: Фа́ллада, Фаллада́ или Фалла́да. Есть несколько вариантов. Мне писали разные люди, что правильно Фалла́да и что правильно Фа́ллада. Если кто-то знает — быстро мне сообщите, я ещё успею это скорректировать. Мне не очень хочется, честно говоря, про него читать лекцию, потому что он плохой писатель, с моей точки зрения, хотя и очень значительный. Плохой писатель бывает иногда значительным. Тому пример — например, Горький. Андреев, скажем, или Белый гораздо лучше Горького, но Горький значительнее по множеству параметров. Поэтому, если хотите, мы можем про этого «немецкого Горького» поговорить — про Фалладу́.
А есть ещё вариант — рассказать хотя бы частично ту лекцию про Уайльда и Честертона, которая была прочитана в Лондоне в «Открытой России». Я рад заметить, что выступал я там абсолютно бесплатно, потому что это не Ходорковский поддерживает меня, а, если угодно, я поддерживаю Ходорковского — во всяком случае, мне хотелось бы так думать. И лекция эта не была записана (я просил её не записывать) не из-за жадности, не из-за антипиратских соображений, а просто потому, что она мне представляется незаконченной, недоработанной, и я не хочу пока ещё не готовый продукт выкладывать в Сеть; это были своего рода размышления вслух. Но если вы хотите, мы можем поговорить об Уайльде и Честертоне, этих двух антиподах, которые меня, пожалуй, занимают в английской прозе (и в английской поэзии тоже, кстати) сильнее всего. Присылайте ваши предложения. Кого хотите — того и назначим.
А дальше я, как всегда, начинаю отвечать на вопросы, которых много и которые довольно увлекательные.
«В статье про 90-е вы сказали: «Сегодняшнее население заслуживает того, что с ним происходит». Смысл понятен. Но если население вдруг массово потянется к культуре и чистоте, будет ли оно вознаграждено за это?»
Это хороший вопрос. Видите ли, культура и чистота — вещи относительные и многосмысленные. Культурными людьми могут быть и нацисты. Чистыми и чисто одетыми, порядочными и даже добрыми могли быть и красные комиссары. Поэтому должно ли население потянуться к культуре — это для меня большой вопрос. Что понимать под культурой? У нас был Год литературы. Я довольно скептически оцениваю его итоги, но мне все радостно говорят: «А как же? Был же Фестиваль книги на Красной площади». Вот люди так считают.
Мне кажется, что если человек много читает — это ещё не доказательство того, что корм идёт в коня, и никакой морали это ещё не несёт. Некоторые люди читают, чтобы отвлечься от реальности, чтобы не жить. Это такая форма алкоголизма, такой наркомании (высокого порядка, конечно). Но ведь вы понимаете, что и трудоголизм может быть алкоголизмом своего рода, тоже попыткой отвлечься от жизни. Пробуждение совести зависит, конечно, от литературы, и человек, который много читает, имеет повышенные шансы совесть пробудить. Но, к сожалению, это не гарантия.
Поэтому если население потянется к культуре и чистоте — это хорошо. Но важнее для меня, чтобы оно потянулось к солидарности, к эмпатии, к сопереживанию, к милосердию, к благотворительности (и желательно не публичной) — вот к тем прекрасным вещам, которые мы слишком легко забываем, слишком легко себе прощаем их отсутствие. А если человек чисто одевается и читает много книжек — это для меня не показатель культуры. И вообще внешние ритуальные формы поведения — то, что так высоко ценил в частности академик Лихачёв — это важные вещи, но для меня они вторичны. Для меня не важно, как человек одет и насколько у него чистые ногти. Хотя, конечно, желательно, чтобы ногти были чистые и чтобы от него приятно пахло.
Вы знаете, есть такая замечательная формула Шинкарёва: «Чем отличается мораль от нравственности? Нравственность — это не предавать друзей. А мораль — это правильно вести себя за столом». Вот мне нравственность важнее. Хотя я понимаю, что совершенно правильно говорил Лев Толстой: «Человек, у которого душа с Богом беседует, — имеется в виду, что он рыгает, это такое выражение русское, — а сам он при этом образец чистой духовности — этого я понять не могу». Я тоже не могу этого понять. Всё-таки желательно какое-то сочетание.
«Какую книгу вы перечитывали наибольшее количество раз?»
Очень трудно сказать. Вероятнее всего, цикл о муми-троллях. Это первая книга, которую я вообще прочёл, — «Муми-тролль и комета». С четырёхлетнего возраста я читаю. И каждые четыре-пять лет я всё время перечитывал «Муми-тролля и комету», не хотел с этой книгой расстава