К рассказам Шукшина отношусь очень хорошо. Некоторые из них, такие как «Алёша Бесконвойный» или «Срезал», или «Мой зять украл машину дров», я считаю шедеврами. Я не разделяю мнение Пьецуха, что это был последний русский классик, но это был, безусловно, один из лучших литераторов 70-х годов.
«Вы говорили, что XX век — век Достоевского, а XXI будет веком Толстого. Что значит «век Толстого»? А в одной из лекций про Тургенева вы говорили, что век будет именно его».
Видите, я надеюсь, что он будет Тургенева, у меня есть такая надежда, то есть это будет век подтекста, век ненавязчивости, век деликатности, европейскости, изящества, аристократизма. Но у меня есть сильные подозрения, что всё-таки это будет век Толстого — в том смысле, что это будет век семьи. Семья, по Толстому, — это единственное противоядие от мира. Помните, Лёвин спасается же только семьёй. Но в жизни самого Толстого это спасение не сработало. Его уход и гибель на железной дороге — это мощный эпилог к «Анне Карениной». Вот об этом стоит подумать. Хочу, чтобы был Тургенева, а будет, скорее всего, Толстого. Но это тоже неплохо. Знаете, век семьи как спасения… Всё же с семьи и начинается. Я только не очень знаю, можно ли в семье спастись.
«С какого произведения лучше всего начать читать Кафку?»
«В исправительной колонии» — самая сильная вещь и самая типичная. Понимаете, как? Если вы прочтёте «В исправительной колонии» и поймёте, что вы не можете это читать дальше — всё, на этом надо прощаться с Кафкой. Если нет… Ну, просто «Превращение» — слишком масштабная и слишком сложная вещь (хотя самая известная), чтобы с неё начинать. Можно с «Верхом на ведре», маленькой такой притчи. Мне больше всего нравится «Голодарь». Попробуйте с «Голодаря». Но «Голодарь» — это не настоящий Кафка. В «Голодаре» нет того ужаса.
Мне очень нравится ещё новелла «Сельский врач». Вот детям лучше начинать с неё. Попробуйте объяснить им, как это сделано. Вот у Ирки Лукьяновой была замечательная работа о принципах кошмара, абсурда у Кафки. Грех, конечно, рекламировать жену, но иногда немного можно. О чём там речь? О том, что у Кафки преувеличены болезненно раздутые детали и спрятано главное — так всегда бывает в кошмаре. Мне кажется, «Сельский врач» — это очень показательный кафкианский кошмар. Я вам очень рекомендую этот рассказ, если вы его ещё не читали.
«Могли бы Вы порекомендовать слушателям «Джельсомино в Стране лгунов» Родари?» Да, я вообще очень люблю, надо сказать, Джанни Родари. Мне кажется, это талантливый автор. Я люблю и «Голубую Стрелу» очень.
«Есть несколько версий понимания того, откуда пошёл стыд по отношению к своему обнажённому телу. Какая вам ближе?» Не знаю. Я испытываю не то чтобы стыд… Понимаете, как бы это сказать? Я был несколько раз на нудистских пляжах. Неприятное зрелище. Боюсь, что это чисто эстетические вещи.
«Расскажите о «ЖД». Почему эта книга не получила должного внимания у современников?» Ну, как не получила? Она получила самое большое внимание из всего, что я написал (кроме «Квартала», конечно). Её перевели на пять языков, её очень многие прочли, она вызвала дружную ненависть, несколько людей её сожгли или выбросили из окон. Куда уж больше?
«Что вы думаете о Ефремове и «Лезвии бритвы»?» Я считаю, что Ефремов — один из лучших советских философов-мыслителей 40–70-х годов, создатель очень стройной концепции человека, очень интересной. У меня была такая статья «Человек, как лезвие бритвы», и я вам её рекомендую.
«Что вы скажете про публицистические статьи Невзорова? Почему Невзоров, который был в тени, заговорил именно сейчас?» Не знаю. Думаю, потому, что его достало. Невзоров вообще из тех людей, которые едут, едут, не свистят, а как наедут — не спустят. Он долго же терпел, долго молчал в 90-е, пока не разразился. Что ему не жилось в качестве гениального телерепортёра? Нет, он полез вот в эту область. Невзоров, когда с чем-то не согласен, об этом говорит громко. Есть ли момент конъюнктуры в его поведении? Я пока не вижу этого момента, потому что он всякий раз оказывался, наоборот, поперёк потока.
«Как вы считаете, «А зори здесь тихие…» справедливо проиграли «Оскар» «Скромному обаянию буржуазии»?» Не знаю. Я, кстати, не знаю, конкурировали ли они. Проверю это. Но если конкурировали, то, на мой взгляд, справедливо, потому что «Оскар» традиционно поощряет фильмы, сделанные в новой эстетике. «А зори здесь тихие…» — очень хорошая картина, но просто она достойна других призов. А «Скромное обаяние буржуазии» — это фильм, который определил эстетику мирового кино на 20 лет вперёд.
«Прочитал мрачную книгу Успенского «Райская машина». Согласны ли вы с высказыванием Мерлина, что «фашизм — естественное состояние человечества»?» Да, согласен. Это была и Мишина мысль в последние годы. Скажем так: фашизм — не самое естественное, но наиболее легко принимаемое, наиболее легко повторяемое состояние человечества, то есть ввести человечество в состояние фашизма проще всего. Это не значит, что оно естественное; это значит, что оно проще всего достижимо.
«В чём суть вашей концепции «маменькиных сынков»? Почему за ними будущее?» И вообще, на этот раз очень много семейных вопросов, и я этому рад. Я отвечу.
По-моему, любовь к матери — это главная эмоция в человеческой жизни. Она больше, чем любовь к отцу, потому что мать более беззащитна. И при всех моих трениях с матерью, конфликтах с матерью (нам орать случается друг на друга) всё-таки мать — главный человек в моей жизни, она меня научила всему. Я даже не знаю, она меня сейчас слушает или нет. Может, и слушает. Но я могу это сказать всё равно. Мне кажется, что любовь к матери — это самое сильное, самое уязвимое, самое тонкое чувство. Человек, у которого оно есть — тот молодец.
Для меня Платонов Андрей потому во многом идеал писателя, что его чувство к матери невероятно тонко и остро — это в «восьмушке», в «Разноцветной бабочке», которую я без слёз перечитывать не могу. Вот если вам кажется, что ваш ребёнок недостаточно любит мать, дайте ему почитать «Разноцветную бабочку». Вот на словах «…Ты опять заигрался, ты опять забегался и забыл про меня», по-моему, только камень не разрыдается. Это и Платонова касается, и Айтматова с его «Материнским полем». Элита нации — это люди, которые любят матерей и их берегут. Вы мне скажете: «А как же Родина?» А я скажу: нельзя всё время спекулировать словом «Родина», нельзя. Нельзя всё время о ней говорить. Это, как и чувство к матери, всё-таки довольно интимно.
«Если бы возник проект экранизации «Града обречённого», вы бы написали сценарий?» Нет, конечно. Есть Дяченки, они умеют прекрасно писать сценарии.
«Расскажите, про что «Гаргантюа и Пантагрюэль», и вообще о Рабле, если будет возможность». Расскажу, но это огромная тема. Понимаете, Бахтин книгу написал — а чего я-то буду?
Мне кажется, что это книга об избыточности, о поэтике избыточности вообще. Для Средневековья это очень характерно. И потом, это то, что называется «высокая пародия» — высокая пародия сразу на всю философию и литературу вместе взятую, французский вариант «Дон Кихота». Но обратите внимание, что Дон Кихот смешон, жалок и очень тощ, а Гаргантюа с Пантагрюэлем, конечно, тоже смешны, но страшно жизнерадостны и жирны — вот это вам два национальных характера.
«Любите ли вы футбол, как не люблю его я?» Простите, findlay, я совершенно к нему равнодушен.
«Смогли бы вы прочитать лекцию о «волшебной полочке» часа на два-три?» Что вы называете «волшебной полочкой»? Если лучшие волшебные сказки — не знаю, наверное, не смог бы, потому что я не очень хорошо их знаю. Но лучшие волшебные сказки, по-моему, написали скандинавы (по разным причинам) и, по-моему, трое: Андерсен, Астрид Линдгрен и любимая моя Туве Янссон, самая-самая любимая.
«Как вы относитесь к рассуждениям Гоголя в предпоследней главе «Выбранных мест» о российских поэтах?» В любом случае, конечно, идея читать вслух российских поэтов для повышения народной нравственности — это довольно абсурдно. Но вообще «Выбранные места» — очень умная книга. Многое в ней преждевременное, но книга блистательная. И я согласен с Золотусским, что Гоголь её не понял… то есть Белинский её не понял. Ну, я думаю, что и сам Гоголь не очень понимал. Сильно написанная книга. Там есть куски просто изумительные. Многое из того, что там сказано о духовенстве, сегодня надо просто перечитывать.
«Не боятся ли родители, применяющие физическое насилие по отношению к детям, сами оказаться в руках этих забитых детей через несколько десятков лет?»
Понимаете, когда к ребёнку применяешь насилие (не дай бог, конечно), то не очень задумываешься о будущем. Просто здесь состояние безумного раздражения. Применять насилие к собственному ребёнку — это серьёзное табу. Если человек нарушил это табу, то это значит, что он находился в аффекте или в очень сложном, очень сильном раздражении. Нельзя себе этого позволять. Как угодно разряжайтесь. Валерий Попов когда-то сказал: «Все травмы, которые мы причиняем детям, просто ударяют по нам с десятикратной силой». Ребёнок — страшный усилитель. И всё счастье с ним усиливается страшно, и все его страдания. Поэтому родители, применяющие насилие к детям, безумцы. Это состояние безумия.
Интересная петиция приведена, долго её обсуждать. «Как Вам кажется, Табакова поняли как надо или не как надо?» Уже сказал: не как надо.
«Как учителю вам приходится встречаться с детьми — наверное, с хорошими, но наверняка попадаются и не только такие. И наверняка в ближнем круге много родителей. Что вы думаете по поводу высказывания Мизулиной о презумпции святости родителей? Связано ли это с принципом непогрешимости власти?»
Видите ли, Мизулина покидает Думу, уходит в Совет Федерации. Нельзя не приветствовать этот факт. Жалко, конечно, Совет Федерации. Помните, как было сказано у Марка Твена? «Когда у нас узнали, что вы будете в раю, в раю воцарилось ликование». — «В аду тоже». Мне кажется, что это… Ну, Мизулина — человек тоже очень откровенный, очень показательный.