Видите ли, у меня же нет… Вот в том-то и дело, что у меня нет окончательного ответа на вопрос: это разделение — оно искусственное или оно неизбежное? Это в России всё так разделилось… Ну, как сейчас разделилось, почитайте любые комментарии к любому эховскому эфиру. Либо это естественное разделение на две цивилизации, либо это искусственное разделение страны, в которой нет общих ценностей? Вот у меня нет ответа на этот вопрос. Если вы мне подскажете, я счастлив буду, конечно. Но вообще это очень страшное опасение, что это теперь мировая участь.
«Можно ли быть верующим в современном мире, не отрицая достижений науки?» Ну, конечно!
Мне тут ещё прислали вопрос: можно ли назвать бога, в которого я верю, богом иудейским? Нет. Конечно, нет. Бог, в которого я верю, не имеет национальности.
«Можно ли считать воровство самой главной скрепой только нынешнего российского государственного устройства? Или так было и будет всегда?» Таня, это вы задали вопрос ровно в тему сегодняшней программы.
Я не знаю, является ли воровство духовной скрепой или оно является издержкой такого патологического развития. В принципе, если спросить: «Что объединяет сегодняшних россиян?»… Они на всё смотрят по-разному: на Путина, на Ходорковского, на Крым, на ДНР, на прошлое России, на её будущее — на всё по-разному абсолютно. Но воруют они так или иначе всё, или, по крайней мере, они все толерантны к воровству (может быть, потому что действительно палачество в русской традиции хуже и страшнее). Можно это назвать нормой? Нет, наверное, это такое болезненное развитие, болезнь.
Неслучайно Синявский писал в «Иване-дураке», что главная проблема русских сказок в том, что образ вора — это всегда образ артиста. Мы вора ценим за изящество его манер и артистизм. И Горький, по воспоминаниям Бунина, всегда восхищался ворами и жуликами как артистами. Да, наверное, воровство — это серьёзная духовная скрепа.
Мне очень понравился вопрос: «Что бы делал сегодня Гумилёв? Поехал ли бы он в ДНР?» У меня нет ответа. Есть о чём думать, есть о чём размышлять.
Во-первых, посмотрите, Гумилёв нигде типологически не повторился. Хотя очень бледной и очень слабой копией Гумилёва можно считать Константина Симонова с его военной поэзией и с его любовной драмой, потому что, конечно, и сюжет книги «С тобой и без тебя» — это абсолютно сюжет книги «Шатёр», сюжет книги «Колчан», сюжет всего позднего Гумилёва, сюжет «Чужого неба». Это история рыцарства, которое натыкается на твердыню женской холодности, женской неверности: ты такой герой, а вот любовь-то твоя и не нужна. И у этой истории есть продолжение: потом, на войне, ты становишься героем, а после этого тебе самому уже не нужна любовь.
Я думаю, что какие-то гумилёвские ноты (у Симонова они, безусловно, были) после этого в русской поэзии были утрачены. Почему больше не было Гумилёва, мне сказать очень трудно. В 70-е годы, например, есть много инкарнаций: Петрушевская — Леонид Андреев (абсолютно точно об этом ещё Станислав Рассадин писал); Блок — Окуджава; Маяковский — Бродский; Высоцкий — Есенин. Очень интересные соотношения. А Гумилёва как-то нет, вот нет ему места. Может быть, потому что Гумилёв — это такой рыцарственный персонаж, а уже тогда рыцарства не осталось.
Тут сейчас как раз мне прислали, что Гумилёв — это Розенбаум. Ну, ребята, что вы говорите? Это разве что на основании песни Розенбаума «Чёрный тюльпан»? Нет. Ну что вы? Конечно, нет. Не могу понять, почему тип Гумилёва больше не возобновился. Может быть, потому что понятие чести исчезло, а Гумилёва нет без понятия чести.
Поехал бы он в ДНР — я не знаю. Мне почему-то кажется, что не поехал бы. Он в Африку поехал бы, поехал бы в Латинскую Америку. Просто у меня есть такое ощущение, что он бы лучше понял то, что происходит в ДНР, и он бы не счёл это борьбой за справедливость. Хотя там есть идеалисты, безусловно, и эти идеалисты лучше многих современных циников, но думаю, он бы понял первым, что эти идеалисты будут обмануты. А очень многие, как у Толстого в восьмой части «Анны Карениной», едут на войну добровольцами под общественный восторг, просто потому что проигрались. Вот такой вариант тоже есть. Поэтому с идеалистами этими, я думаю, ему было бы не по пути. Гумилёв вообще, конечно, был идеалистом, что там говорить, был рыцарем настоящим. Но почему-то мне кажется, что он бы скорее понял очень быстро, что там его идеализмом воспользовались бы. И думаю, что он бы занялся чем-то иным. Его в последние годы, кстати, очень сильно клонило к оккультизму. Может быть, это было бы.
Про таланта и гения я ответил. «Вы пытаетесь создать определённую аудиторию, читая Ходасевича и Галича?» Нет. Я пытаюсь создать определённый стиль разговора, при котором нет перехода сразу к резолютивной части: «Расстрелять!» А то у нас все дискуссии всегда кончаются: «Расстрелять!» Я пытаюсь создать атмосферу каких-то ценностей, которые поверх ненависти. Вот это, мне кажется, очень важно.
Много добрых слов. Спасибо большое.
««Игра престолов» — чуть ли не первая книга, которую я не хочу читать, не лежит душа. При этом многие из друзей смотрят и настоятельно рекомендуют. Если Вы выскажетесь положительно, осилю хоть первую книгу».
Нет, я не могу высказаться об этом положительно. Я сам не могу этого читать. Жуткая эклектика! Стиля нет. Понимаете, может, она потому так и нравится, что она такая эклектичная, это считается таким постмодерном. Миша Успенский, Царствие ему Небесное, очень любил эту книгу и мне её горячо рекомендовал. Ну, он и Пратчетта любил. Мне не хватает у Мартина изобразительной мощи, фабульной динамики. Средневековая литература интереснее, литература о Средневековье интереснее. А это — сказка. И ничего здесь не сделаешь.
«Ваше мнение о писателе Артуро Пересе-Реверте». Я читал несколько книжек. Ну, «Клуб Дюма» — уж конечно. Я знаю, что Володя Воронов — мой ближайший друг и коллега по «Собеседнику» и «Столице», очень хороший журналист-расследователь — всегда Переса-Реверте считал одним из лучших исторических писателей. И Володьке, как военному историку, я верю.
Перес-Реверте — для меня пример выдающегося профессионализма. Это очень профессиональный автор. Он очень хорошо знает историю, очень увлекательно излагает, прекрасно чувствует ритм прозы. Тоже я не думаю, что это выше крепкого ремесленного уровня, но такой крепкий ремесленный уровень для русской литературы сегодня совершенно недостижим. Кроме того, Перес-Реверте очень остроумен и совершенно внеидеологичен, хотя его напечатанные журналистские колонки очень интересны, очень живы.
«Понимаете ли Вы, что коммунизм не способен конкурировать с капитализмом без доступа к неограниченным ресурсам?» Сейчас не способен, конечно. Когда-нибудь будет способен. Но не коммунизм. Вы всё ссылаетесь на советский опыт. В Советском Союзе никакого коммунизма не было, как и не было неограниченного доступа.
«Кого вы считаете лучшим поэтом эмиграции первой волны: Ходасевича, Георгия Иванова или кого-то ещё?» Очень трудно сказать. Георгия Иванова — точно нет. Шансы Ходасевича хороши. Поплавского — нет. Трудно сказать. Ну, лучший прозаик — однозначно Набоков. А лучший поэт? Трудно… Бунин! Бунин, мне кажется. Всё-таки как поэт он крепче остальных.
И последний вопрос. Спасибо за этот вопрос! «Какова роль Наташи (девушки с острыми ноготками) в повести Житинского «Лестница»?» Понимаете, для того чтобы оценить настоящую любовь, нужно сначала прожить ненастоящую. Вот эта великая мысль Житинского в этой повести есть.
Братцы, услышимся через неделю. Предлагайте темы лекций. Спасибо! Спокойной ночи!
*****************************************************
31 июля 2015
http://echo.msk.ru/programs/odin/1593934-echo/
Д. Быков― Добрый вечер, дорогие друзья, точнее — доброй ночи! Программа «Один». В студии Дмитрий Быков.
Прежде всего, спасибо большое всем, кто с днём рождения поздравил Лукьянову. Если кто-то ещё не знает, Лукьянова — это жена. Действительно её день рождения закончился пять минут назад, с него я, собственно, и приехал. Поскольку не пьём мы оба очень давно, никакой абстиненции, слава тебе Господи, не ощущается. Спасибо за все добрые слова. И я, моя бы воля, сказал бы ещё, может быть, больше добрых слов, потому что Лукьянова — хороший писатель. И я, кстати говоря, сначала познакомился именно с её литературой. Мне тогдашняя подруга показала её рассказы, рассказы своей однокурсницы по Новосибирскому университету. Так и состоялся этот уже 20-летний брак, который неуклонно продолжается. Это мне кофе принесли, спасибо большое.
Тут есть ряд вопрос, касающихся Лукьяновой, но, в частности, спрашивают, с какой книги я рекомендовал бы начать знакомство с её сочинениями. Наверное, со «Стеклянного шарика». Мне кажется, это такая… Ну, если вы ребёнок, то, конечно, «Зверьки и зверюши», а если более взрослый человек — я думаю, «Стеклянный шарик». Это книжка считается очень страшной (что, наверное, отчасти справедливо), но вместе с тем она довольно оптимистичная, потому что у девочки вырастает другая такая же девочка, и всё идёт по второму кругу.
Хороший вопрос тоже от Ирины: «Должно быть, очень трудно писателям жить вместе — всегда есть соблазн друг друга описать». Мы ещё на первых стадиях романа договорились, что никогда не будем друг для друга прототипами, но один раз я не удержался. И действительно Лукьянова присутствует в «Эвакуаторе» в качестве Катьки, довольно узнаваема. Алан Кубатиев, замечательный фантаст, у неё преподававший когда-то в Новосибирске историю зарубежной литературе, даже её узнал.
Это было сделано в силу такой элементарной благодарности. Потому что после Беслана (после которого и был написан, собственно, «Эвакуатор») я всё время просыпался с разговорами: «Ирка, невозможно так больше. Надо ехать, надо бежать». Ей в конце концов это надоело, и она сказала: «Ты прибежишь — а там то же самое. Мы это несём в себе». «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем». И я подумал, что из этого может получиться довольно забавный сюжет. И я довольно быстро тогда, в порядке аутотерапии, за три месяца эту вещь написал.