дой — оплачивалось разорение научных институтов. Да, мне говорят: «А в этих НИИ только кофточки вязали и кофе пили». Нет, не только. В этих НИИ жила среда очень серьёзная. Да, может, экономически не могли больше её подкармливать, но надо было понимать, что Россия не живёт без великого проекта. И можно сделать этим проектом войну на Украине, а можно — полёт на Марс. Понятно, на какой стороне мой выбор.
«Жду Довлатова. Будет 25 лет со дня его смерти». Не хочу в день его смерти говорить о нём скептически, и так уже приходится довольно часто это делать. Да и, по-моему, мы говорим сейчас о людях гораздо более крупных, спорных и значительных.
«Быков, руки прочь от народа и президента. Эховское быдло». Непонятно, «эховское быдло» — это подпись или обращение. Вообще, ставьте знаки препинания. Не бойтесь. Даже неверно поставленные знаки препинания делают вашу речь более понятной. А вы, видимо, боитесь, что кто-то будет издеваться над ошибками. Не будем мы издеваться над ошибками! Мы будем подсказывать.
«Если бы сейчас провели референдум среди бывших республик о возвращении в СССР, какой процент был бы «за»?»
Ещё два года назад даже на Украине большинство, мне кажется, было бы или «за», или, во всяком случае, неопределённо бы ответило. Сегодня Россия во всём мира спозиционировала себя так, что, кажется, в бывший СССР никто особенно не хочет. Но, подчёркиваю, два года, пять лет назад, ещё в другой абсолютно вселенной представление о Русском мире было иное, и всё было бы иначе, и очень многие бы, вероятно, захотели в Советский Союз.
Я считаю, что распад Советского Союза — это величайшая трагедия, трагическая ошибка, которой можно было избежать. Многие думают так. Многие думаю, что нельзя было. Ну, бог им судья. Понимаете, я же здесь сижу не для того, чтобы давать верные ответы, а для того, чтобы вам было интересно и чтобы мне было интересно.
«Как Вы относитесь к Эйнштейну — человеку, физику и философу?» Я не могу оценить его физическую гениальность, хотя она для меня несомненная по многим отзывам. Как человек он мне весьма симпатичен, хотя я понимаю, что, как и все гении, он был человеком с большими странностями. Понимаете, он многие свои научные принципы пытался применить в жизни и особенно в политике, а это не всегда получается.
«Историк МГИМО Соловей, — да, есть такой замечательный историк: — «Россия сегодня нуждается в стабильности и возвращении к норме, — господи, да кто бы спорил? — То, что сейчас происходит в России — это ад, — нет, это чистилище. — С Украиной договориться можно. Лет через пять-семь их уже не будет. Братской «любви» быть не может. Сейчас это, по крайней мере, звучит цинично. Придётся искать деловые отношения»».
Я никогда не верил в то, что деловые отношения лучше братской любви. Я не прагматик в этом смысле. Я не думаю, что можно каким-то образом выстроить деловые отношения при взаимной ненависти. Все пары, живущие так, распадаются, а иногда заканчивают убийством. Нет, я за то, чтобы интеллигенция сделала то, что она должна делать, и попыталась нащупать язык для переговоров, чтобы она попыталась вернуть то общее, что у нас ещё есть. Это забота интеллигенции, а не политиков.
«Тележурналист Лев Новожёнов задался вечным «еврейским» вопросом и пришёл к неожиданным выводам: «Мне вдруг захотелось быть русским, потому что я еврей. Я хочу быть с теми, кого никто не любит». Что бы это значило?»
Ну, что бы это значило? В своё время один действительно настоящий графоман (не будем делать ему рекламу) написал роман, где доказывал, что произошёл в мире переход богоизбранности: раньше богоизбранными были евреи, а теперь ими стали русские. Если несколько скорректировать его позицию, абсолютно шовинистическую… Позиция его заключалась в том, что русские сегодня — главный народ на Земле, потому что они единственные хранители морали. Мне с этим довольно трудно согласиться. Не надо говорить, что это русофобия. Мне кажется, что русофобия — это как раз шовинизм.
Так вот, если говорить объективно, у меня есть ощущение, что некоторый переход богоизбранности в этом смысле действительно произошёл, потому что богоизбранность — это не пряник, это не бонус, а это испытание. Русские сегодня подвергаются невероятно серьёзным испытаниям. От них зависит сегодня… Им нужно практически заново слепить, выдумать свою историческую матрицу, потому что прежняя буксует. И насколько это удастся? Есть ли у нации творческие силы на то, чтобы перепридумать себя? От этого, собственно, всё и зависит. Либо мы будем бесконечно деградировать, либо мы пересоздадим себя сначала.
Поэтому — да, Новожёнов (кстати, один из моих учителей. Привет вам, Лев Юрьевич, если вы меня слышите) довольно точно всё угадал. Ну, угадал в том смысле, что сегодня русские на переломе, что сегодня на русских устремлены взгляды всего мира. Сумеют ли русские выбраться из исторической ямы? Сумеют ли они победить фашизоидные тенденции, которых в современном русском обществе очень много? Я думаю, сумеют. Я думаю, что всегда за волосы этот Мюнхгаузен вытаскивал себя. Получится и сейчас как-то перепридуматься. Если не получится, просто не будет больше такой нации, а будет другая какая-то, совершенно непривычная для всего мира и пугающая. Но я в это поверить не могу. Для меня это невыносимо. Поэтому я верю, что русские будут поражать весь мир ослепительными успехами, как случилось в середине XIX века.
Спасибо за всякие добрые слова. Кстати, я подумал: какая это была блистательная редакция «Московского комсомольца», где работали Васильев, Новожёнов, Ригин, Ламм покойный, и где отделом науки заведовал только что умерший Илья Вайс, впоследствии создавший замечательную газету «Иностранец». Вот умер Вайс позавчера, и как-то… Я мало с ним общался, в общем, я писал ему туда нечасто, но присутствие Вайса в жизни очень многое меняло и значило. Царствие тебе Небесное, Илюша.
«Скажите пожалуйста, как дальше жить после прочтения Варлама Шаламова? Я прочитал его полностью пару лет назад, но до сих пор нахожусь под сильным впечатлением».
Ну и прекрасно, и слава богу! Находитесь и дальше под сильным впечатлением. Литература и должна быть, как ожог. Я только сказал бы (мне кажется, это очень важно): попытайтесь возразить Шаламову. Ведь Шаламов (и этого почти никто не понимает) страстно жаждет, страстно ждёт, чтобы ему возразили, но он и его лирический герой почти не видят вокруг себя тех, кто мог бы им возразить. Шаламов говорит, что покров культуры на человеке очень мал, что он слетает после первых испытаний; что голод может сделать из человека всё что угодно; что человек — это вообще несовершенный проект; что физический труд — это проклятие, и он никогда не будет радостью; что надеяться на человека, на его надёжность в принципе невозможно. Мне кажется, он ждёт того человека, который бы его разубедил.
Даже и сам Шаламов, кстати говоря, с какой-то… Сейчас, наверное, кощунственную вещь скажу, но мне кажется, что он с какой-то тайной радостью сам сломался, опубликовав отречение от «Колымских рассказов». Ну, помните эту знаменитую заметку в «Литгазете», что «проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью» и так далее. После чего, собственно, Сиротинская, насколько я знаю, от него ушла; после чего и Солженицын написал, что всё это «автоэпитафия».
Мне кажется, он сломался с каким-то облегчением, потому что это совпадало с его концепцией человека вообще, что человек не может выстоять. Шаламов ждёт, что ему кто-то возразит. И вам, находящемуся под таким страшным впечатлением от него, мне кажется, остаётся одно (и нам всем) — попытаться возразить Шаламову. Хотя не знаю, насколько это возможно. И не дай бог никому.
«Что думаете про творчество Евгения Лукина? Очень милая и неглупая фантастика. Чего-то мне в ней не хватает. Не могу сформулировать — чего».
Мне трудно об этом говорить, потому что Лукин — мой друг, и я отношусь к нему с величайшим почтением. Я очень люблю его стихи и песни. Я помню, как встал весь амфитеатр Харьковского университета, когда маленький бородатый Лукин, худой, с гитарой, вышел, и весь зал стоя его приветствовал. Лукин — действительно культовый писатель в полном смысле этого слова. Он — волгоградский писатель. И я очень люблю его замечательное четверостишье:
Посмотри: встаёт цунами
Над скорлупками квартир.
Так, разделываясь с нами,
Красота спасает мир.
У него вообще много действительно превосходных стихов и песен великих. Ну, Господи:
Что ты, княже, говорил, когда солнце меркло?
Ты сказал, что лучше смерть, нежели полон.
И так далее. Это «Слово о полку…». Или «Оловянный слепок с горла», или замечательный цикл приднестровских песен про эти плавни. Нет, он — очень большой писатель, на мой взгляд.
Чего мне не хватает? Я могу вам сказать. Чего и вам кажется, что ему не хватает. Когда-то тот же Успенский о Лукине сказал, что Лукин гениально передаёт провинциальность Русского мира, эту провинциальность того пространства, о котором он пишет. Это и в «Алой ауре протопарторга», и в «Разбойничьей злой луне», и в «Зоне справедливости», и так далее. Провинциальность — это и точность, и чуткость, и прекрасный самоанализ. Но, может быть, Лукину не хватает (и вполне сознательно не хватает) какого-то масштаба, каких-то великих идей, той смелости, того отчаяния, которое есть, скажем, у Лазарчука иногда. Может быть, ему не хватает просто замаха.
А так я, кстати говоря, абсолютно уверен в том, что Лукин — гениальный живописатель современной России — напишет что-то, что выведет его прозу на совершенно новый уровень. Он задумывал когда-то роман (и мне рассказывал этот замысел) о том, что язык — это живое существо, это инопланетянин. Мне кажется, что, если бы он написал этот роман, это была бы сенсация. Пардон, что я разглашаю замысел, но я сразу говорю, чтобы никто другой это не присвоил: это придумал Лукин.
«Читали ли вы Хантера Томпсона? Как относитесь к гонзо-журналистике?» Хантера Томпсона не читал. Знаю, о чём речь. К гонзо-журналистике отношусь без всякого интереса. Ну, грех сказать, как и к битничеству. Мне кажется, что журналистика должна… Конечно, она должна описывать и себя тоже, и субъективные реакции тоже, но прежде всего какое-то «мясо жизни» там должно присутствовать и в менее субъективном преломлении. Я же советский человек, я воспитан на журналистике Курта Вальдхайма, например, или Арта Бухвальда, или Евгения Богата.