Тут совершенно потрясающий вопрос: «Что зенки-то свои безумные выпучил, рогатый жидосатанист, извращенец, русофоб, щелкопёр, бездельник и похотливый паразит, шакал, нелюдь, зверь, христоборец зильбельтруд, ослеплённый ненавистью к Христу и России своим отцом-лжецом-дьяволом? Не надейся, тебе — зверю, варвару, содомиту, упырю, жидобандеровцу, сатанисту, иудею, богоборцу — и всей вашей своре жидовствующих цепных псов, либерастов, нацистов антихриста и холуёв дьявола, Страшного Христова Суда не избежать! Все будете сброшены Господом в огненную преисподнюю, где будете вечно выть, стонать, визжать, бесноваться и скрежетать своими жидовско-звериными клыками в бессильной злобе!!!» Это стихи! Это поэзия! Счастлив поэт, который может вызвать столь сильную эмоцию у своего читателя. Если это пародия, то гениальная, но думаю, что так нарочно не придумаешь. Пишите ещё! Жгите! Выпейте яду, убейте себя об стену — и ещё пишите!
Вопрос о Кормильцеве. Да, я учту непременно.
«Насколько сегодняшнее время может быть интерпретировано в жанре «социальная научная фантастика»?» Запросто. Всё, что происходит, достаточно фантастично.
«Если посчитаете нужным, не отвечайте, — почему же? — Уместен ли вопрос о ваших нынешних отношениях с Прилепиным?» Они абсолютно такие же, как были. Я избегаю с Прилепиным споров о вещах, в которых он меня не убедит и в которых я не смогу его убедить. Это неинтересно.
Мне кажется, что впереди у Прилепина очень интересная эволюция, поскольку я соотношу его определённым образом с Горьким. Он, по-моему, находится на середине интересного пути. Другое дело, что иногда его жутко заносит. Он говорит: «Вот Быков не захотел быть поэтом большинства, а большой поэт может быть только поэтом большинства». Ага! — скажу я. Особенно, конечно, Мандельштам в 30-е годы, особенно Бродский в 60-е. Поэт всегда становится поэтом большинства лет через 10–20, иначе он не поэт, иначе он не опережает время, — и тогда о нём нечего и говорить. Поэтом большинства был Демьян Бедный, о котором Ленин, неплохой литературный критик, сказал: «Демьян идёт за читателем, а надо быть впереди». Да и вообще много поэтов. Даже Евтушенко не был поэтом большинства. Поэтом большинства был Асадов, что, впрочем, не умаляет его заслуг. Большинству нужен поэт, чтобы оно с ума не сошло и не пело только «Розовые розы Светке Соколовой».
«Возможен ли сегодня диалог условного Мережковского и Розанова — двух громких голосов с двух разных полюсов?» Нет, не возможен. Во-первых, просто Мережковский и Розанов… Если я — Мережковский, то Прилепин уж никак не Розанов. Спасибо за эти всякие лестные аналогии. Я знаю, кто Розанов, но не буду его называть, противно. Я вообще Розанова не очень люблю.
Если говорить серьёзно, то диалог сегодня не возможен вообще. Люди цепляются к словам, а не спорят — вот это очень важно. Нет понятийного аппарата. Я, например, пишу в колонке: «Нам придётся начинать с нуля на выжженной земле», — а какие-то нелюди (иначе не могу сказать) тут же пишут: «Быков обещает превратить Россию в выжженную землю». При чём тут Россия? Речь идёт о том, что нам культуру придётся пересоздавать, политику придётся создавать. Не нравится вам «выжженная» — скажите «на забетонированной», как уже писал Навальный или Гудков, или многие ещё (по-моему, Кашин). «Забетонировали всё пространство», — скажите так.
Конечно, люди должны начинать с нуля, но выработка этого понятийного аппарата — дело будущего. А сегодня, когда идёт какое-то лавинообразное осыпание общей нравственности, когда люди всё время норовят друг друга обозвать либо «либерастом», либо «дерьмократом», либо «русофобом», какой в этих условиях может быть спор? При этом только: «Жидосатанисты, горите в аду!»
«Стоит ли отдавать ребёнка в школу в шесть с половиной лет?» Конечно, стоит. Чем раньше, тем лучше.
«Знакомы ли Вы с «тёмным фэнтези»? Ваше мнение о циклах «Чёрный отряд» Глена Чарльза Кука и «Малазанская империя» Стивена Эриксона?»
«Малазанскую [книгу павших]» я просматривал, «Чёрный отряд» я не читал. Могу ли я подсказать других авторов в данном жанре? Надо смотреть. Понимаете, всё-таки жанр «фэнтези» предполагает хорошую память, а я очень мало помню из этого жанра, быстро забываю. Вы зря это называете «тёмным фэнтези». Понимаете, настоящее «тёмное фэнтези» — это «Чёрная башня» Кинга. Вот это готика, это уверенность человека, что за пределами нашего мира только зло и ужас, только ледяная или раскалённая пустыня. В этом смысле Леонид Андреев… Кстати говоря, и Даниил Андрей тоже. «Роза Мира» — вполне себе. Всё, что касается там этих шрастров — это, конечно, чёрное фэнтези. Чёрное фэнтези — это просто готический подход к миру. А тому, у кого нет готического подхода к миру (то есть уверенности, что мир лежит во зле), лучше не притворяться.
«Ваше мнение о незаслуженно забытых советских писателях 60-х, таких как Дубровин, Троепольский. Прочитал несколько повестей Дубровина — они произвели сильное впечатление».
Дубровин был неплохой писатель, Троепольский — просто очень мощный. Мне очень жаль, что остался ненаписанным прекрасный его роман «Колокол». Конечно, и «Белый Бим» — замечательное произведение. Но он же прославился своими ранними сельскими рассказами («Прохор XVI», кажется, если я не путаю, про агронома история), которые печатались в «Новом мире» у Твардовского. Он деревенщик, причём деревенщик такого же класса, что и Овечкин — очень важный, на мой взгляд. Конечно, Троепольский был первоклассным писателем, очень едким и талантливым сатириком. Его трёхтомник у меня стоял на полке с детских лет. И сводить его к «Белому Биму» — сентиментальной истории про собачку — было бы неверно. Хотя и «Белый Бим» написан с большой силой ненависти — не только сентиментальности, но и ненависти к жестокому и тупому обывателю.
«Пользуетесь ли Вы курсами скорочтения?» Боже упаси! «Считаете ли Вы принципиальным дочитывать книгу до конца, если она Вам определённо не нравится?» Нет, конечно! Что, у меня три жизни, что ли?
«Важно ли читателю знать о настроениях автора?» Я думаю, что важно. Об этом есть хороший рассказ Борхеса — один из немногих рассказов Борхеса, который я очень люблю — «Пьер Менар, автор «Дон Кихота»». Если бы автором «Дон Кихота» был французский учёный-стилизатор, а не испанский в тюрьме сидящий несчастный гений, конечно, совсем иначе мы бы воспринимали книгу.
«Ваше мнение о Башлачёве, Летове, Янке Дягилевой?» Янку Дягилеву я очень люблю — и как поэта, и как музыканта. Я думаю, если бы она преодолела кризис, мы бы получили поэта действительно гениального, во всяком случае очень крупного.
Летов — очень интересное явление. К тому же я всегда благодарен ему за хвалебный отзыв о «ЖД». Он был одним из немногих, кто понял книгу, когда она появилась. Вообще мне кажется, что он и великолепный музыкант. Некоторые песни из «Ста лет одиночества» и, конечно, великолепный альбом «Звездопад» на меня производили сильное впечатление. Это не отменяет того, что энергетика его довольно тёмная, и сам он — личность довольно тёмная. Но при этом я восхищаюсь его одарённостью. Башлачёв мне не близок совсем.
«Ваше мнение о Лёхе Никонове?» Не о Лёхе, а о Саше Никонове. Саша Никонов — автор замечательных книг («Апгрейд обезьяны» и других). Он атеист, и мы на этом сильно расходимся, но человек нравственный и, по-моему, хороший. Меня, конечно, оскорбило в своё время его высказывание про эвтаназию для безнадёжных детей (не то чтобы оскорбило, а покоробило сильно), но я понимаю, что за этим стояла всё-таки мысль сострадательная, а не садическая.
Вернёмся через три минуты.
РЕКЛАМА
Д. Быков― Продолжается программа «Один», отвечаю на вопросы.
«Что бы вы посоветовали почитать философского о жизни и смерти?» — Олег спрашивает. Вы, прямо как Пастернак Сталину: «Нам надо с вами поговорить о жизни и смерти». Но если вас это действительно интересует, то только вышла и сейчас ещё продолжает выходить книжная серия из трёх книг, которую подготовил Александр Лаврин — один из самых значимых для меня людей в современной литературе. Во-первых, прекрасный поэт, последний и любимый ученик Арсения Александровича Тарковского; кстати, автор одной из лучших, по-моему, книг о Тарковских, отце и сыне. И, кроме того, конечно, прославился он в своё время книгой «Хроники Харона».
Сейчас он подготовил для издательства «ПРОЗАиК»… Алексей Костанян взялся это издавать — бывший шеф «Вагриуса» бывшего, очень важный, по-моему, издатель. Я так говорю не только потому, что я у него начинал печататься. У меня было тогда два любимых редактора, они вместе работали — Костанян и Шубина. Потом раскололся «Вагриус». Шубина возглавила известную «Редакцию Елены Шубиной» при «АСТ», а Костанян возглавил издательство «ПРОЗАиК», которое специализируется на научной, биографической литературе, иногда издаёт худлит. Вот как раз на их пересечении и существует книга Лаврина.
Я известен некоторым преувеличением, некоторым чрезмерным восхищением тех, кого люблю. Но уверяю вас, что тех, кого я ненавижу, я ненавижу тоже достаточно сильно. Лаврина я очень люблю, потому что он предпринял титанический проект. Этот его трёхтомник, который сейчас начал выходить (только что днями вышел второй том), я должен вам сказать, что это для меня было самым сильным художественным потрясением за последнее время.
Первый том — «Хроники Харона» — это вообще всё о смерти: мифы о смерти, новейшие концепции смерти, постгуманизм и так далее. Второй — «100 великих смертей» — история о том, как умирали великие. Я думаю, что это сопоставимо по значению с книгой Акунина (тогда ещё Чхартишвили) «Писатель и самоубийство». Во всяком случае, по объёму фактической информации это, конечно, не имеет себе равных. Но понимаете, в чём самая главная штука? Меня поражает тон, которым Лаврин это пишет. Может быть, потому что он с детства болел довольно много… Помните его знаменитое стихотворение:
Мы вылетим в окна широкие,
Где звезды глядят волоокие,