«Спасибо за разговор об «Улиссе».
«Дмитрий Львович. Кто виноват? Что делать? Кому на Руси жить хорошо? Ответов на эти вечные вопросы не было и нет. И я решил узнать истину с вашей помощью».
Кто виноват? Там и не предполагается… Это абсолютно риторическое произведение и риторический вопрос.
Что делать? Чернышевский ответил очень понятно. И я 14 октября (по-моему, 14-го) собираюсь читать лекцию о кодах «Что делать?». Там очень много заложено тайн, в том числе цифровых. Помню, Кира Мясникова, моя студента из МГИМО, делала замечательный доклад. Она одинаково преуспевает и как филолог, и как математик, олимпиадница такая универсальная. И вот она рассказывала мне о числовых кодах в «Что делать?», и это было безумно интересно.
А кому на Руси жить хорошо? Ответ очень простой: как раз инвалиду, солдату. Помните, когда его спрашивают: «А почему нет ему полного пенциона?», — он отвечает: «Полного выдать не велено: // Сердце насквозь не прострелено!» А почему он сохраняет вот эту свою силу духа? А потому что это всё та же русская гиперкомпенсация. Русскому писателю не интересен просто здоровый человек, ему интереснее человек преодолевающий.
«Как вы относитесь к книге Кураева «Мастер и Маргарита: за Христа или против?».
Я там почти ни с чем не согласен, но я настолько люблю Кураева, и мне нравится его стиль и вообще то, как он пишет… Он из наших катехизаторов сегодня, пожалуй, самый интересный.
«Вы прохладно отозвались о романе «Белые одежды». Нельзя ли чуть подробнее?»
Ну, не прохладно. Мне просто больше нравится первый роман Дудинцева, а именно «Не хлебом единым», потому что он полемичнее, как бы острее и оригинальнее. «Белые одежды» — это хороший соцреалистический роман. И Касьян Демьянович там — замечательный, конечно, образ. Но он, во-первых, не такой страшный, как реальный Лысенко, а во-вторых, он, как мне кажется, всё-таки слишком схематичен. А вообще Дудинцев — это пример загубленного писателя, потому что после первого романа, хотя и напечатанного, его били так, что он не сумел никак дальше развиваться. Понимаете, всегда бьют человека первым, вступившего на сложную, спорную территорию. Вот Галину Николаеву страшно били за «Битву в пути», но она была человек упорный и начала писать «Сильные взаимодействия». К сожалению, не дописала, Царствие ей небесное, но она прекрасный писатель развивающийся. Дудинцева, видимо, забили. Бывают такие ситуации, когда, не рассчитав, затравили — и следующая вещь вышла слабее.
«Почему Кити предпочла Лёвину Вронского, хотя и любила? Даёт ли нам Толстой ответ?»
Во-первых, она не предпочла, она всё-таки колебалась и думала. Да и потом Лёвин её всё-таки кинул. Во-вторых… Понимаете почему? А вы бы на её месте Лёвина предпочли? Я думаю, Вронского — с его твёрдыми глазами, с его самоуверенностью, с его богатством. Он блестящ, а Лёвин не блестящ. У Лёвина есть, конечно, серьёзные добродетели: он добрый, он основатель, он очень умный. Но при Кити он глупел, и она всю меру его ума и очарования не могла разглядеть. Поэтому, видимо, очень многое зависит ещё и от того, умеешь ли ты при женщине держать себя в руках или превращаешься, как Лёвин, в абсолютного медведя.
«Читал ваш роман «Списанные». Там есть упоминание анекдота о Ржевском: «Некоторые так на берёзе и оставляют». Я такого анекдота не знаю».
Я бы вам его рассказал, Женя, но… Напишите на почту — я вам его пришлю. Публично его рассказывать не буду. Но этот анекдот довольно известный. А вообще анекдоты о поручике Ржевском — это замечательная форма народного творчества, изобличающая истинное отношение к развратникам и хамам. Ведь обратите внимание, что поручик Ржевский в этих анекдотах почти всегда дурак. И это очень мне нравится.
«Искренние соболезнования в связи с уходом Новеллы Николаевны! Мне кажется, мир становится беднее без таких людей, — да мир без всех людей становится беднее, но без Матвеевой, конечно, огромная дыра в нём зияет, да. — Спасибо, что вы часто упоминали эту замечательную женщину, — ну, я просто пропитан её цитатами, поэтому и упоминаю. — Это помогло мне открыть её необычную поэзию. По большому счету я не считаю поэзию чем-то серьёзным, но есть исключения. Вот она. Поставьте её песни в авторском исполнении. Думаю, Болтянская не обидится, если мы немного зайдём на её «поляну».
Понимаете, я не имею права ничего ставить в эфир, но я могу что-то вам прочесть, а что-то и напеть. Сострадаю вам заранее.
«Замечаю такую особенность хороших фильмов — суть проговаривают герои во второстепенных, словно случайных, не кульминационных сценах. Подобный ход любят большие художники. Почему?»
Ну, наверное, потому, что чем больше художник, тем тоньше он работает. Но я вообще не возражаю, чтобы главные герои проговаривали главные мысли. Или как советует Леонид Леонов: «Заветные мысли надо отдавать самому отрицательному герою — и тогда вас не сразу убьют». Я никогда, к счастью, не имел необходимости при советской цензуре прибегать к таким хитростям, но я могу понять этот приём. Вообще, на самом деле главные мысли в романе не должны проговариваться героями, главные мысли должны приходить к читателю; проза должна не высказывать мысли, а вызывать состояния. Вот это мне кажется главным. И вот это очень хорошо умел ранний Пелевин, а потом он почему-то от этого отказался. Может быть, ему просто наскучили «скучные песни земли». Но я вообще за то, чтобы не учить читателя, а погружать его в состояния.
Услышимся через три минуты.
РЕКЛАМА
Д. Быков― Продолжаем разговор.
Тут интересуются: «Как вы выдерживаете такой ритм жизни? Только что прилетевши — в эфир».
Так я не только что прилетел. Я ещё, знаете, и успел в «Русском пионере» между прилётом и эфиром провести небольшой салон. Дело в том, что я не жалуюсь на такие вещи. Во-первых, я люблю напряжённую жизнь, в которой много всего происходит. Бездействие было бы мне мучительно. А во-вторых, если я устаю… Мне случается устать, особенно после уроков в школе. Вот у меня завтра первые четыре урока — и это, конечно, тяжело. Но я всегда себя утешаю тем, что… ну не мешки же ворочать. Понимаете? Вот если бы действительно, как в армии, приходилось сутками грузить вагоны или бегать бессмысленно — наверное, это было бы тяжелее (до кровавых мозолей, которых у меня, слава богу, не было, но знаю, что у многих были). Это кошмар, да. Своим делом занимаюсь. Что ж тут сетовать?
Буду ли я на книжной ярмарке? Да, завтра я там в два, по-моему, презентую «Маяковского» вместе с Максимом Чертановым. Так что подходите — у вас будет редкий шанс увидеть сразу в одном месте двух авторов романа «Правда», а заодно и его редактора Вадима Эрлихман.
«Едете ли вы на фестиваль в Черногорию?»
Нет, к сожалению, не успеваю. Очень надеялся успеть, но не успеваю.
«Подскажите, как помочь ребёнку понять произведения Шекспира. Они скоро начнут их изучать в школе. Вы говорили, что неплохо, если ребёнку для начала кто-то перескажет сложное и, может быть, неинтересное произведение. Какие посоветуете посмотреть спектакли или фильмы по «Гамлету» или по «Ромео»?»
Не знаю. Я бы, безусловно, предложил бы посмотреть уцелевшие 40 минут и услышать полную трёхчасовую фонограмму спектакля «Гамлет» на Таганке. Лучше этого спектакля, по-моему, нет. Это был лучший спектакль Любимова и лучший Гамлет, которого я видел. Мы тут с матерью не согласны — она считает, что лучший Гамлет был Охлопков (там, где Самойлов играл). Но этот спектакль, к сожалению, не сохранился, от него остались фотографии, нет даже фонограммы, по-моему. А вот любимовская фонограмма, слава богу, цела. Дайте её ребёнку послушать. Если ему после этого не понравится «Гамлет», то я уж не знаю.
«Голосую за лекцию о Житинском».
В другой раз — обязательно. С Житинским, понимаете, вот интересно как вышло. Я как раз виделся сейчас в Питере с Леной, вдовой. Ленка, привет тебе, если ты меня слышишь. И я обратил внимание на поразительную штуку: Житинского мы всегда любили. С 1982 года, как я прочёл «Лестницу», 14 лет мне было, он был для меня автором первостепенным. Потом я прочёл «Снюсь» — и просто у меня крышу сорвало. Так тогда никто не писал. Я сразу понял, что он поэт. Хотя стихи его мне не так нравились, но я тогда ещё не знал настоящих его стихов («Аттракцион», «Полутени», «Подражание» — вот эти все сборники).
Житинский как-то незаметно «вышел в гении» (используя вот это название книги Рейтблата о Пушкине), он как-то незаметно действительно очень резко повысил свой статус. Он терялся в тени питерских фантастов, учеников Стругацкого, он терялся несколько рядом с другими питерскими прозаиками очень качественными, как Валерий Попов, например, или Битов. Он как-то воспринимался как инфантильный, играющий в какие-то игры, как вечное дитя. А потом, его интерес к рок-поэзии, его издательские, интернетные заботы — это заслонило литературу.
И вдруг как-то незаметно оказалось, что Горчев, открытый Житинским, самый популярный писатель своего поколения, и что вот Житинский умер, а проза его всё больше и всё отчётливее приближается. Она не уходит на второй план, а напротив. И такие вещи, как «Спросите ваши души», «Дневник доктора Борменталя» (очень интересный ответ на «Собачье сердце», где как раз из Шарикова получился добрый, прекрасный человек, такой антибулгаковский, замечательно переписанный сценарий), и даже такие шуточные романы, как «Фигня», я уже не говорю про «Государь всея Сети» (он же «Flashmob!») или «Плавун», — Житинский как-то неожиданно стал выходить на первый план. Вот это свойство большой литературы. И мне очень приятно, что я как-то уже тогда это понимал. Точно так же, как началась безумная мода на Слепакову через десять лет после её смерти, когда вышел пятитомник, когда вышел однотомник в «Амфоре», и все стали говорить: «Вот! Как же мы проморгали большого поэта?» А ничего мы его не проморгали. Мы сидели и тихо учились у него, и очень хорошо себя чувствовали.
«Как вы относитесь к электронным книгам?»