Ну, наверное, Перу, потому что… Америку я тоже очень люблю. Кстати, я туда уезжаю завтра и пробуду там три недели, так что нам, по крайней мере дважды, придётся выходить по Skype, но 6-го мы уже будем вместе в студии и продолжим. В студии как-то спокойнее. Понимаете, я могу приспособиться ко многому, но люблю я всё-таки свои разношенные сапоги, свой дом, свою улицу и, в общем, свой район, квартал, ну и свою студию «Эха Москвы». Это во мне животное.
Если человек совсем избавится от имманентности, он жить не сможет. Сколько бы сейчас после моей лекции об эмиграции, сколько бы эмигранты дружно ни кинулись кричать, как они счастливы, как им хорошо без родины, они как-то слишком наглядно, мне кажется, своими воплями подтверждают мою правоту. Есть среди них и вменяемые критики, но их очень мало, а много какого-то озлобления странного. Можно спорить о самом понятии «родина», о его легитимности в наше время, но думаю, что всё-таки, как сказал Окуджава: «Но родина — есть предрассудок, // который победить нельзя».
Поэтому я мало где смог бы. Наверное, Перу мне очень нравится именно пейзажами своими, культурой своей, городом Куско, в котором я так люблю бывать, Мачу-Пикчу, где трижды я лазил по инковской тропе. Вот это всё я люблю, понимаете. Пожалуй, я не видел более красивого места, чем дорога к Мачу-Пикчу и сам Мачу-Пикчу. Вот самым красивым местом в моей жизни был «Артек». Крым, всё мне казалось хуже «Артека», даже Капри. А вот это мне показалось лучше. Эти плечистые горы, высокие такие, плоские. Страшное такое место и красивое. И потом, всё-таки аура тайны какая-то там есть. Да, наверное, Перу. Колумбия отчасти.
«Попалась пару лет назад на глаза критическая статья на тему исследования любовной линии в творчестве Пелевина. Автор (женщина) приходит к выводу, что он просто сам никогда никого не любил. Что вы думаете о такой догадке?»
Во-первых, я думаю, что это не её дело совершенно, кого он там любил. Он перед ней не отчитывался. Не надо лезть своими критическими руками в личную жизнь писателя. Мне кажется, что Пелевин в любом случае заслуживает, чтобы о нём говорили с уважением. Моя подробная статья про новую книжку, которая называется «Продукт», вышла в «Новой», выходит завтра, сегодня уже доступна будет на сайте, желающие могут с ней ознакомиться. Ничего более серьёзного и более основательного я к этому разбору добавлять не буду.
Что касается любовной линии у Пелевина, то я уже много раз говорил, что самая убедительная любовь, которая у него изложена, — это любовь между Затворником и Одноглазкой, крысой, любовь цыплёнка и крысы, потому что это любовь, построенная на общем изгойстве: она чужая среди крыс, он чужой среди цыплят, они оба самые умные. Вот это настоящая любовь.
И знаете, я за годы жизни долгой пришёл к выводу, что всё-таки в любви, наверное, основой является высокая степень эмпатии. А высокая степень эмпатии тесно связана с интеллектом, ничего не поделаешь. Умён тот, кто может себе представить чужое состояние, вот так мне кажется. Отсюда эта вечная моя уверенность, что медалисты должны спать с медалистами, а олимпиадники — с олимпиадниками. Я всегда поощряю к дружбе во всяком случае, к взаимопониманию, к любви именно самых умных.
Мне кажется, что вот эта знаменитая глупость «Квартирант и Фёкла на диване. // О, какой торжественный момент!» — ну, ясно же, что Саша Чёрный издевается над этим. «Ты — народ, а я — интеллигент, — // Говорит он ей среди лобзаний». Мне кажется, что здесь возникает та самая ситуация «Коротких встреч» — социальной и интеллектуальной некоммуникабельности. Я верю в то, что самый прочный роман, как сказала когда-то Мария Васильевна Розанова, производственный, потому что их роман с Синявским был именно романом интеллектуально близких людей.
Мне кажется, что близость профессиональная и интеллектуальная способна заместить собою совершенно не рассуждающую, часто хаотическую и часто очень коротко живущую плотскую страсть. Меня всегда, наоборот, как-то в женщине больше всего возбуждал именно ум, возбуждало желание как-то сравняться, ну, желание диалога. «И вслед за тем шагнёт с порога, // Ища на свете диалога», — как у Слепаковой. Вот человек ищет диалога, ничего не поделаешь.
Кстати говоря, в этом же аспекте решена любовь, наверное, в последней по-настоящему удачной книге Пелевина — тоже спорной, но местами очень удачной. Я имею в виду лису вот эту, «Священную книгу оборотня», потому что в этой сцене, где они доят эту корову российскую, которая доится нефтью, там он достигал действительно настоящего ужаса, которым и не пахнет в последующих сочинениях.
«О чём фильм «Малхолланд Драйв»? Смотрел дважды и ничего не понял».
Ну а кто вам сказал, Слава, что надо его понимать? Понимать совершенно необязательно. Видите ли, тут Линч… Конечно, про него должна бы рассказывать Настя Яценко, хорошая моя ученица и большой по нему специалист. У нас была, кстати, её лекция в «Прямой речи», довольно занятная.
Понимаете, особенность Линча в том, что как режиссёр он же тоже фабулы не создаёт, он создаёт среды — как Россия, которая производит не продукты, а среды. Он создаёт такие хронотопы. Вот «Твин Пикс» — самое знаменитое его создание — это развитие идей «Синего бархата», в котором он исследовал тайный ад провинциального города. Ну, помните это ухо в траве? «Blue Velvet» — это как раз очень наглядная картина. Он такой хронотоп викторианской Англии, создал в человеке слона. «Человек-слон» — самая понятная его картина, это повесть о человеческом достоинстве. Он создаёт эти мифологии отдельных мест. В частности, «Твин Пикс» — это мифология провинции. «Малхолланд Драйв» — это действительно мифология Голливуда со всем, что там намешано, и вообще мифология американского Запада.
Обратите внимание на эти замечательные сцены на ранчо. Запад — там же много мрачных легенд. Запад — интересное место, потому что когда-то он был местом бешеных стычек, стремительных карьер, золотых состояний, которые делали стремительно. А сейчас (вот я как раз на Запад еду) он прошёл уже стадию бешеного гедонизма такого, и сейчас он живёт в основном, как ни странно, исторической памятью о великом Голливуде, о вестерновской культуре. Вот это то, что у Тарантино в последней картине так наглядно показано. Это край легенд. А что он может предъявить сейчас? В основном Силиконовую долину. Поэтому мне кажется, что «Малхолланд Драйв» — это как бы фильм страшной памяти, фильм призраков, которые врываются в современность и разрывают её.
Мой любимый там эпизод, конечно, в самом начале, где двое сидят в кафе и герой рассказывает о своём страшном сне: «Мне снилось, что мы сидим в этом же кафе. А потом мы пошли за угол и там увидели нечто ужасное. Не помню, что это было, но это было нечто ужасное». А друг ему говорит: «Ну пойдём за угол, посмотрим. Там не может быть ничего». — «Нет, я не могу, я боюсь. Мы не пойдём». И так страшно становится, когда они идут за угол! И там действительно нечто ужасное (хочу отспойлерить этот эпизод).
Я вообще считаю, что у Линча самые удачные вещи всегда в завязке. Развязок, выходов из сюжета он делать совершенно не умеет и, может быть, не хочет. Помните, в любимом моём фильме, наверное, «Внутренняя империя» эту гениальную соседку, которая приходит в самом начале и говорит: «Мальчик пошёл погулять, вышел на площадь, но это не была площадь». Ну, как там, я дословно не помню. Но весь монолог соседки и весь диалог с ней — он абсолютно гениален. И потом она добавляет: «Я люблю знакомиться с соседями. Нужно знать людей». Вот Линч создаёт такие атмосферы.
Точно так же, как атмосферу, скажем, в «Огонь, пойдём со мной», он создал действительно атмосферу совершенно абсурдную, вот такую цээрушную; показал таинственного агента Купера гораздо подробнее, чем в основном сериале, и страшный абсурдный мир, окружающий его, дело закодированной синей розы. Художнику необязательно рассказывать историю, художник иногда создаёт мир. Как сумел он создать мир такой доброй провинциальной Америки в совершенно наивном, на мой взгляд, но бесконечно трогательном фильме «Straight Story» («Простая история»). Это тоже Линч, понимаете. И, может быть, даже ещё более известный Линч, более интересный.
«Ваша попытка на «Дожде» вывести образ среднестатистического «эмигранта» сродни попытке создать рецепт приготовления среднего сэндвича от среднего «заграничного» ресторана. Нет такого ресторана. Эмиграция — это шанс прожить ещё одну жизнь. И вообще-то это странная задача — составить социо-психологический «портрет» русскоязычного иммигранта, — во-первых, эмигранта, а не иммигранта. Ну, это бог с ним, это как вам хочется. — Объективный фактор, позволяющий оценить процесс иммиграции, — это статистика уехавших из России. Попытайтесь, Дмитрий Львович, стартовать с этих позиций».
Спасибо за совет — непрошенный, но тем более трогательный. Понимаете, я же говорю не о едином эмигранте, я говорю о тех вещах, с которыми все эмигранты, и прежде всего внутренние (что было в этой лекции подчёркнуто), соприкасаются неизбежно. Все эмигранты разные, никто не пытается нарисовать портрет среднего эмигранта, но у всех эмигрантов есть общие обстоятельства, о которых эта лекция и рассказывает. Каждый с этими тремя вызовами, с этими тремя обстоятельствами борется по-своему. Я их не буду перечислять, лекция лежит в открытом доступе, вы можете ознакомиться с ней не в пристрастном и, на мой взгляд, недобросовестном пересказе одной англичанки по фамилии Кокрэлл, а в совершенно конкретном виде. Там нет тех ошибок, которые мне приписаны, там нет тех обобщений. Всегда вообще лучше знакомиться с лекцией, когда она выложена в эфир. Просто посмотрите, ну потратьте час вашего времени — и от многих, мне кажется, ваших заблуждений вы избавитесь.
«Вы говорили, что полемика между Солженицыным и Сахаровым состоялась в начале семидесятых. О чём они спорили? Кто был прав?»
Ну, там по трём пунктам в основном была эта полемика. Первый: Солженицын тогда стоял на позициях смирения и самоограничения, а Сахаров — всё-таки на позициях борьбы. Солженицын стоял на позициях… У Солженицына всё скромнее — неучастие. Для Сахарова есть активный гражданский процесс; для него жить не по лжи — недостаточно. Второе: Солженицын стоит на позициях неприязни, а временами ненависти к образованщине, а для Сахарова интеллигенция — это высшее состояние народа, не просто часть народа, а лучшая его часть и главный плодоносный, плодородный слой, который есть в стране. Ну и, наконец, для Сахарова существует перспектива конвергенции, а для Солженицына Запад — это абсолютно враждебное начало, он западников не любит.