Вернёмся через три минуты.
НОВОСТИ
Д. Быков― Продолжаем разговор, отвечаем на письма.
«Последние четыре года чувствую, что схожу с ума. Стихи и проза никак не получаются, потому что начинаю ненавидеть своих героев в процессе письма. Постоянный страх, что ничего не получится, съедает меня. Часто плачу без видимых причин».
Вы излагаете вообще симптомы гипертонии, потому что если человек часто плачет без видимых причин, у него, видимо… Я и по себе знаю, бывали у меня такие периоды, и знаю это по многим друзьям. Это признак внутреннего физического дискомфорта, чаще всего повышенного давления. Мне кажется, вам надо здесь всё-таки заняться немножечко собой. Когда-то Алексей Н. Толстой весьма примитивно писал: «Если вам не пишется — прочистите желудок». Это такой чисто, как бы сказать, в его гедонистическом духе плотоядный совет. А может быть, надо действительно какое-то время пожить здоровой жизнью без излишеств и работать, когда хочется работать. Писать же наслаждение. Зачем себя заставлять? Понимаете, это как секс. Если секс не доставляет удовольствия, зачем же им заниматься? Это можно себя довести до весьма мрачных последствий — совсем расхочется.
«Прочитал «Проблему трёх тел» Лю Цысиня. Удивлён схожестью идеи с «За миллиард лет до конца света». Знаю, что Стругацких на китайский не переводили, — переводили, неправда. — Идея злобных пришельцев, которые подставляют несчастное человечество, исподтишка подавляя науку, — популярный ли этот сюжет»?
Очень популярный. По-моему, у Уилсона был роман «Паразиты сознания» на эту тему. Но в любом случае мне надо бы прочесть Цысиня, вот ту вещь, о которой вы говорите. Я, к сожалению, с ней совершенно не знаком.
«Вам нельзя пройти мимо «Шоа». Это десятисерийный фильм Ланцмана».
Хорошо, обязательно.
«В поэме «Россия» Волошин жёстко пишет о роли государства: «Кровавый жар [пар] столбом стоит над Русью». Вывод автора мрачен: русский народ анархичен, ему нужны стальные скрепы насилия. Прав ли он?»
Ничего подобного там нет! Андрей, ну что вы? «Великий Пётр был первый большевик», но это вовсе не значит, что большевик должен быть таким постоянным, главным правителем России — напротив. Там же сказано, что есть две фигуры. Негатив большевика — это интеллигент («где штык — дыра»). И то, и другое — это подход неверный совершенно, неорганичный. И то, и другое для России чуждо. Как раз жажда самоуправления стоит за текстом Волошина.
«Заранее извиняюсь, если такие вопросы вам надоели, — ну что вы, что вы? — Недавно обнаружил интересный текст, в котором журналист Guardian анализировал публикации западных изданий о конфликте на Украине. Автор статей обнаруживает, что практически никогда Восточная Европа не рассматривается как шахматная фигура, но всегда — как шахматная доска. Однако времена меняются. Мне всё чаще кажется, что Россия теряет статус культурного лидера Восточной Европы. Вопрос такой: существует ли альтернатива России в качестве лидера в Восточной Европе?»
Мне кажется, что в сегодняшнем мире понятие лидера всё-таки до некоторой степени устарело. Ведущая держава — да. Одна из ведущих держав. Но статус «первой среди равных», по-моему, невозможен. Я не уверен, что Советский Союз был лидером в Восточной Европе. Он был диктатором Восточной Европы, это верно, поэтому вся Восточная Европа с такой радостью и с таким облегчением убежала от Советского Союза. Это не значит быть лидером, это значит быть медведем в теремке. «А я Мишка — вашему терему крышка!» Это любимая цитата Веллера, кстати говоря. Но это совсем другая история.
«Как вы думаете, если заменить русский язык и литературу на английский или другой, изменится ли история России? Например, на эсперанто».
Абсолютно идеалистическая… и даже не идеалистическая, а, может быть, наоборот — слишком пессимистическая точка зрения. Россия — это и есть русский язык и дух, который в этом языке жив. Вот перемигнуться перед казнью, перед смертью, перед роковой опасностью и так далее — это главная особенность русского национального характера. Перемигнуться. Русский язык замечательно выражает главную особенность русского характера — способность гениально действовать в экстремумах. Поэтому ничего здесь заменить нельзя. Понимаете, ни русскую культуру, ни русскую историю, ни русский язык переписать невозможно.
Другое дело, что у этой истории есть прекрасная всё-таки эволюция. Она, безусловно, не стоит на месте. По кругу она ходит, но всё-таки в каждом новом круге она демонстрирует новые интересные особенности, литература в особенности. И я абсолютно уверен, что сейчас мы проходим последний круг, после этого начнётся нечто совершенно новое. Значит, видимо, надо было пройти эти семь ритуальных кругов — ну, как в преферансе играются три круга распасов, а после этого начинается история.
«Что вы думаете о Маргерит Юрсенар?»
Всегда было скучно почему-то. Попробую вернуться к этому.
«Посоветуйте книгу, где герой обозревает прожитую жизнь».
Ну, так сразу не скажешь. «Сазан» [«Фазан»] И.Грековой. Может быть, последняя книга Роже Мартена дю Гара. Я забыл, как она называется, там воспоминания полковника [«Дневники полковника Момора»].
«Какие авторы могут сформировать у подростка литературный вкус?»
Прежде всего — Тургенев. Вот гений изящества! Чехов. Кстати, дети очень любят его.
«Я помню чудное мгновенье…» — что это было? Юношеское восхищение красивой женщиной, влюблённость? Или стихотворение посвящено другой женщине, а Пушкин просто подарил его Анне Керн?»
Никаких у нас нет оснований думать, что оно посвящено другой женщине. Я абсолютно уверен, что это Анна Керн. И если он писал в одном из писем, что он её «с Божией помощью употребил», это никак не противоречит «божеству и вдохновенью».
Видите, какая штука. С Анной Керн, как писал когда-то замечательный пушкинист Лацис Александр, его связывало очень глубокое психофизиологическое совпадение. Такое иногда бывает. Это то, о чём говорит Пастернак, анализируя близость красавицы и поэта. Да, такое есть. Красавица и поэт — это очень физиологически, психологически и поведенчески близко: желание первенствовать, тщеславие, чуткость, высокая эмпатия. Красивая женщина — это не всегда пустышка, понимаете. Красивая женщина, наоборот, очень часто поставлена биографически в такие обстоятельства, где от неё требуются великие качества. И Пастернак совершенно прав, когда говорит: «Быть женщиной — великий шаг, // Сводить с ума — геройство». Понимаете, надо уметь это делать.
Поэтому Анна Керн — это достойный адресат. И нет никакого противоречия в том, что он испытывал к ней сильное физиологическое влечение. И при этом они прекрасно понимали друг друга.
Хвалю, мой друг, её охоту,
Поотдохнув, рожать детей,
[Подобных матери своей;]
И счастлив, кто разделит с ней
Сию приятную заботу:
[Не наведёт она зевоту,]
Дай бог, чтоб только Гименей
Меж тем продлил свою дремоту.
Он всё про неё понимал очень хорошо. Вот замечательный диалог она в мемуарах приводит, когда она говорит: «А правда ли, что вам обязательно нравится маленькая ножка? Достаточно ли маленькая ножка у меня?» Он говорит: «Да ну, вот у Олениной тоже маленькая ножка, да чёрт ли в том?» Действительно, не за маленькую ножку он её любил, а за глубокое понимание. И это, по-моему…
«Появился ли за последние 20–30 лет писатель, который внёс что-то радикально новое в русскую прозу, может даже изменил в ней что-то? Есть ли такие авторы на Западе?»
На Западе — полно. Ну, в частности, молодая авторша «Светлил», самый молодой букеровский лауреат, очень интересная книжка. Эштон [Элеонора Каттон], кажется… Нет, забыл. А в русской прозе за последнее время? Они есть. Ну, вот та же Бутузова, например. Но кто читал её прозу? Она выходила, публиковалась, но кто её заметил? «Дом» — превосходная книга. Букша очень много внесла. Прочтите её «Тридцать лет и три года». Феноменальная проза просто! Я многие куски оттуда помню. Илья Боровиков. Вот если он сумеет напечатать свои «Забвения»… А я думаю, что он их напечатает. Ну, «Горожане солнца» уже роман, который очень много нового внёс в русскую прозу. Кстати, Мариам Петросян — тоже.
Стилистически? Так сразу и не скажешь, потому что, наоборот, сейчас такая мода на архаику была, на новый реализм. Но чтобы композиционно что-то новое в русскую прозу внести… Ну, Миндадзе, конечно. Правда, он автор уже всё-таки солидный. Но почитайте, как написаны его сценарии, как он пользуется обобщённо-личными и неопределённо-личными предложениями — героев не видно, мы их угадываем («пошли», «побежали», «сказали»). Это такая безликая проза — какая-то сила, которая движет людьми. Ну и Пелевин, конечно, много нового внёс в русскую прозу, но стратегически. На уровне языка — пожалуй, нет. А на уровне писательской стратегии — очень много, да. А на уровне языка? Трудно сказать… Я разделяю тут хорошее мнение о прозе Алексея Иванова, но мне кажется, что лучшая его проза всё-таки ещё впереди.
«Кому вы больше сочувствуете — Александру II или народовольцам? Проще всего сказать, что кучеру. Но не кажется ли вам, что при всём обаянии народовольческой жертвенности они погубили последнего хорошего российского правителя?»
Дима, это вы цитируете Коржавина: «Шутка ль! Ради баловства // Самый добрый царь убит». Нет, они погубили не самого хорошего русского правителя. Они погубили человека, который уже, по сути дела, всё за Александра III сделал. Партия Константиновского дворца вырастала естественным образом из недоделанных реформ Александра. Все эти вспышки 1863-го, 1877 года, безумного шовинизма и репрессий, кстати, — это тоже ведь. Террор начался при нём. Александр II, как и все русские цари, повернувшие вспять от реформ, обречён был задушить любой прогресс. Ну, у меня к нему сложное отношение. Я, конечно, уважаю и люблю его гораздо больше, чем Александра III, но не будем забывать, что яблочко от яблони в данном случае упало очень недалеко. Что же касается народовольцев. Я не могу сказать, что я им симпатизирую. Я симпатизирую героям романа Трифонова «Нетерпение». Но насколько они похожи на реальных народовольцев, сказать очень трудно. Я бы с ними, наверное, не поладил.