емени), Галина умеет писать так, что это интересно, умеет писать так, что взгляд не отрывается от строки. Я очень разочарован финалом «Хомячков», но пока я не дочитал до этого финала, я оторваться не мог.
Она замечательно чувствует ритм фабулы. Она замечательный сюжетчик. И у неё герои разговаривают хорошо — так, как они разговаривают в жизни. И потом, она прекрасно пишет антураж, аппетитно, хорошо. У неё замечательные сюжеты, замечательная малая проза. Я вообще Машу Галину очень люблю. И когда её начинают поэты ругать за фантастику, а фантасты — за поэзию, я всегда восхищаюсь, наоборот, её универсализмом. И как бы в моём лице у Маши Галиной есть читатель, что бы они ни написала. Она, как все фантасты, находится немножко в гетто. Но, слава богу, она из этого гетто шагнула в мейнстрим, потому что это, в общем, не совсем и фантастика. Она, конечно, большой молодец.
«Что вы думаете о Ергине?»
Ничего, к сожалению, не читал.
«Что выдумаете о Джоне Бойне и «Мальчике в полосатой пижаме»? Одна из самых тяжёлых книг в моей жизни. Что вы думаете об этом авторе?»
Перечитаю — скажу. Сейчас не готов говорить. Но перечитать, безусловно, стоит.
«Посмотрел фильм Абдрашитова «Остановите Потапова!» Это фильм о суете, погубившей талантливого человека, или о конформизме?»
Нет, Андрей, ни про то, ни про другое. Вы перечитайте рассказ Горина, который назывался просто «Потапов». «Остановите Потапова!» его пришлось назвать, чтобы напечатать. Это рассказ (отчасти и фильм) об издержках новой жизни, о страшном темпе этой жизни, о необходимости всё успевать и о конформизме, о душевной глухоте, которая становится неизбежным следствием этого постоянно успевания. Позднее Володин на ту же тему сделал «Осенний марафон», где герой тоже всё время бежит, но, в отличие от Потапова, герой «Осеннего марафона» наделён душевной чуткостью, и ему ситуация невыносима. Потапов, который делает всё по звонку, по свистку, по часам и так далее, — он, конечно, порождение карьеризма семидесятых, когда люди внутреннюю пустоту своей жизни заполняли вот этой непрерывной карьерной, домашней, приобретательской и иной суетой — в общем, совершенно бессмысленной.
«Почему хромой человек не раздражает нас так сильно, как человек умственно хромой, то есть дурак?»
Потому что вопрос совершенно очевиден, в нём содержится ответ.
«Что у вас стоит на полке рядом с кроватью?»
Да нет у меня полки рядом с кроватью. Ну, так устроена просто моя комната, что книжные шкафы расположены напротив кровати. Ну, надо вам сказать, что «серая» серия «Вагриуса» и полные Стругацкие там стоят.
«Что вы регулярно перечитываете из русской классики?»
Я учитель — мне приходится каждый год её перечитывать всю.
«Есть ли у вас такой человек, у которого вы спрашиваете совета?»
Долгое время таким человеком была Матвеева. Она придумывала многие финалы для книжек. У неё же очень быстро это всё было. И вообще, у неё прекрасно была организованная голова, вот как говорил Мандельштам — «гениальная физиология поэта». Последний раз, когда мы с ней виделись… Это было в начале августа, я приезжал на Сходню, передавал ей письма из города и еды немного привёз. Я говорю: «Новелла Николаевна, я тут недавно придумал хорошую фразу, — мне надо было писать статью о Твардовском, — «Твардовский всю жизнь считал Симонова плохим поэтом, а Симонов — Твардовского второстепенным автором». Если вдуматься, не так уж они были и неправы».
И вот у нас случился очень интересный разговор про Твардовского. Она сказала, что Симонов всё-таки гораздо больше был похож на поэта, в нём было больше непосредственного лирического чувства. Твардовский, как она сказала, казался ей ну совсем во многих отношениях просто квазипоэзией. Вот она видела несоответствие его тем и поэтических средств. «У него были очень хорошие стихи, — она говорит, — но всё равно, когда я читаю «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый», я не могу отделаться от того, что этот ритм не отсюда».
С ней всегда было очень интересно говорить. Она могла быть больна, утомлена, депрессивна, но разговор о литературе всегда её вытаскивал из этого состояния, и она говорила удивительно точные, умные и блистательные вещи. Вот с ней было интересно советоваться.
Ну, конечно, остаётся для меня очень важным советчиком в жизни Лилиана Сигизмундовна Комарова, чьё девяностолетие мы будем отмечать через неделю. Если вы меня сейчас слушаете, Лилиана Сигизмундовна… А я знаю, что вы мои эфиры слушаете весьма придирчиво. Заранее поздравлять нельзя, но учтите, что ваше мнение для меня во многом остаётся определяющим.
Ну и вообще-то, понимаете, я очень прислушиваюсь к мнению матери, так уж получилось.
«В чём заключается фабула повести «Бог после шести»?»
Знаете, Андрей, «Бог после шести» Емцев, они же «Притворяшки»…
Ну ладно, договорим через три минуты.
РЕКЛАМА
Д. Быков― «Бог после шести» Михаила Емцева. Тут вопрос: в чём фабула? Фабула довольно очевидная. Интересно, в чём смысл? — видимо, вы хотите спросить это. И Парнова, и Емцева (они были долгое время соавторами) очень интересовала тема секты — такого союза людей, убеждённых в своей правоте. Секта — больная форма самоорганизации, но она свидетельствует о болезни общества, а не только сектантов, она свидетельствует о болезни церкви, но прежде всего о болезни общества в целом. Конечно, «Притворяшки» (так назывался «Бог после шести», ещё у него есть второе название) — это не совсем секта, это так называемая неформальная структура, потому что все формальные были скомпрометированы. Емцев — первый, кто написал об опасностях, подстерегающих человека в подпольной организации. То есть это опасность не личного подполья, как у Достоевского, а подполья коллективного, сектантского, такой альтернативной церкви. Там очень много рисков. Это не антицерковная вещь и не антирелигиозная, а это именно вещь об опасностях сектантского сознания. И вообще она психологически очень точна. Я люблю Емцева, считаю его крупным писателем. И мне кажется, что для сегодняшней России, где неформальные сообщества становятся либо мафией, либо сектой, это точнейшее произведение.
«По вашей рекомендации прочитал чудесный рассказ Урсулы Ле Гуин «Ушедшие из Омеласа». Мне кажется, что нас тут 143 миллиона остающихся в Омеласе, и все, кто не уехал до сих пор, виновны. Согласны ли вы? Как себя уговорить остаться? Или выход один (цитата) — «стать задумчивым, выйти на дорогу и уйти из города»?»
Тед, понимаете, ну вот уйдёте вы из Омеласа, но снимете ли вы этим проблему Омеласа? И потом, всё-таки Омелас не похож на современную Россию. У Урсулы Ле Гуин в прекрасном городе Омелас (прочитайте этот рассказ, он очень важный) сидит огаженный, несчастный и слабоумный ребёнок — вот в чём ужас. А в сегодняшней России сидит много и здоровых, а слабоумный как раз в огромном большинстве… То есть нет, не сказал бы, нет. Скажем так: он в пополаме. Вот слабоумный думает, что он большинство, и разгуливает свободно, и гадит на себя и на других, и считает это правильным. А сидит в клетке как раз не слабоумный, но просто по разным причинам нашедший условия комфортного существования в этом своём чулане. И более того — сидя в этом чулане, он сам больше всего боится, что если он выйдет оттуда, то и чулан рухнет, и вообще жить будет негде. Так что всё гораздо более запущенно, чем у Урсулы Ле Гуин. Что касается слабоумных, то ведь они просто не сами такими стали — их окучивали. Вот тут правильно говорят: «Верно ли, что в России происходит геноцид интеллигенции, в том числе технической?» Ну конечно. Вы что думаете, такое сознательное оглупление народа — это не политика? Разумеется, политика.
Сейчас будем говорить о Кушнере, как и было обещано. Просто настолько любопытные вопросы ещё остаются не отвеченными, что как-то трудно.
«Думаю, что на 92-м километре находится настоящее время. Хочется прочесть эту книгу. Загадка классная».
Серёжа, нет, совсем не это.
«Вы цитировали Ницше?»
Нет, Егор, эту фразу из Ницше я не цитировал, это вы цитируете.
«Видели ли вы когда-либо безумие там, где позже увидели гениальность? Можно пример?»
Моё отношение к Хармсу, пожалуй, эволюционировало в сторону… Хотя Лидия Гинзбург, Царствие ей небесное, и говаривала мне, что это был случай настоящего безумия, в отличие от невроза у Мандельштама, но всё равно я склонен думать, что Хармс — это всё-таки случай гениальности.
«Помнится, вы упоминали евангельскую концепцию «Гамлета», «Дон Кихота» и «Гарри Поттера». Каким, на ваш взгляд, мог бы быть Дон Кихот и Санчо Панса в современном мире, в России?»
Трудно сказать. Наверное, какой-то обезумевший национал-патриот, который вознамерился сделать счастливым мир вокруг себя и бросается везде… Ну, это слишком мило было бы, конечно. Знаете, Дон Кихот в фильме Ливанова тоже представлен злым безумцем.
«Бывали ли у вас осознанные сновидения?»
Никогда. Я к этой технике отношусь весьма скептически.
Так, минуту, минуту… Важные вещи, поэтому не хочется мимо них проходить.
«Как я понял, вы сместили свои упования с революционного на эволюционный путь развития страны».
Нет, у меня никогда не было революционных упований, поэтому нет и эволюционных. Я, наоборот, считаю, что если всё сделать без революции, то это единственный шанс. Революция может уничтожить всё. Никогда я к революции не призывал. Другое дело, что к революции семнадцатого года относился всегда много лучше, чем многие мои коллеги и единомышленники.
«Идти ли на выборы?»
Я думаю, да. За кого голосовать, я не имею права вам говорить. Но думаю, что да.
«На известном фото мы видим Толстого, Чехова и Горького. Соответствует ли уровень таланта?»
Думаю, что у Толстого и Чехова в общем соответствует, хотя у Толстого он масштабнее. У Горького — думаю, нет. Уровень темперамента — безусловно.
«Что читать у Капоте в первую очередь? И как вам Роберт Пирсиг?»