Мне звонят, говорят: — Как живёте?
— Сын в детсаде. Жена на работе.
Вот сижу, завернувшись в халат.
Дел не думаю. Жду: позвонят.
И ему отвечает:
— И на нас, — отвечает, — находит.
То ли жизнь в самом деле проходит,
То ли что… Я б зашла… да потом
Будет хуже. — Спасибо на том.
Вот прелесть несовершившегося, которое могло бы быть, которое было бы прекрасно и от которого оба в испуге отвернулись — это тоже Кушнер.
Понимаете, самую точную характеристику Кушнера дала его ровесница и однокашница Слепакова, знакомая с ним с трёхлетнего возраста. Вот эта история, самая точная характеристика:
В ноябре, в ночном тумане,
В смутный год после войны
Над скалистыми домами
Петроградской стороны
Мчалась тень полуодета,
Намерзал на крыльях лёд —
Мировой души поэта
Совершался перелёт.
И в одно окно живое,
Заглянув из темноты,
Тень кивнула головою,
Указала: Это ты!
Ты — возросший меж поленниц
В том колодезе сыром,
Что как верный уроженец
Ты зовёшь своим двором.
Ты — по ордеру ботинки
Получивший день назад,
В телевизор керосинки
Уставляющий свой взгляд.
Ты — сквозь давку, норовящий
Локотками да бочком,
Мир запасливо ловящий
Бессознательным зрачком.
Ты — о мальчик ущемлённый! —
Вечно млеющий и злой,
Вечно тлеющий, бессонный,
Угль, подёрнутый золой.
Какой точный портрет! Это стихотворение ему посвящено, он это знал. Мальчик ущемлённый, млеющий, злой, тлеющий, бессонный… Какие великолепные эпитеты! И он действительно такой. Не надо видеть в Кушнере доброго. Это человек с недоброй, богатой, глубокой наблюдательностью и самонаблюдением таким же. Он много чего про себя знает, поэтому он так вынослив, поэтому он ко многому готов, как и его лирические герои. Это человек высокой культуры, помещённый в буднично-низкий мир и снабжённый не самой романтической судьбой. Его нелюбовь к романтизму, которую внушила ему отчасти и Лидия Гинзбург, его учитель литературный и собеседник любимый, — это общеизвестная вещь. И действительно…
Эти яростные страсти
И взволнованные жесты —
Нечто вроде белой пасты,
Выжимаемой из жести.
Да, это действительно так. Кушнер — поэт подчёркнуто стоический.
Туда, где ценятся слова,
Где не кружится голова.
И это, точно, наше место.
Действительно он как-то помещён Богом в подчёркнуто неромантические обстоятельства. Но об этом у него есть замечательные стихи (я думаю, с чертами гения) «Аполлон в снегу»:
«Это — музыка, это — метель,
Это — счастье, одетое в дрожь.
[Это — мужество, это — метель,
Это — песня, одетая в дрожь.]
Потому что здесь в снегу, в России, последний форпост влияния Аполлона — и в этом есть гордость определённая. Я не могу сказать, что Кушнеру, который так любит юг, кедры, море, так уж нравится снежная эта страна — в смысле именно пейзажей, в смысле условий жизни. Но тем не менее:
Снег подлетает к ночному окну,
Вьюга дымится.
Как мы с тобой угадали страну,
Где нам родиться!
Но и другую представить нельзя
Шубу, полегче.
Он прекрасно понимает, что это огромное снежное пространство подзвучивает звук как ничто.
У позднего Кушнера были блистательные имперские стихи, которыми я и закончу:
Вид в Риме [в Тиволи] на римскую Кампанью
Был так широк и залит синевой,
Взывал к такому зренью и вниманью,
Каких не знал я прежде за собой,
Как будто к небу я пришёл с повинной:
Зачем был так рассеян и уныл? —
И на секунду если не орлиный,
То римский взгляд на мир я уловил.
Кушнер — поэт римского взгляда на мир, поэт стоицизма, поэт величия поневоле и, конечно, поэт жизненной прелести. Поздравляю его с восьмидесятилетием и желаю ещё много-много всего хорошего!
Услышимся через неделю.
*****************************************************
23 сентября 2016
http://echo.msk.ru/programs/odin/1842598-echo/
Д. Быков― Здравствуйте, дорогие друзья! Можно, мне кажется, с вами приступить к разговору. На этот раз я связываюсь с вами по Skype, вы меня не видите. И это, может быть, к лучшему, потому что после автомобильного путешествия через штат Невада, через Долину Смерти и всякого рода увлекательные каньоны я очень пропылён, очень красен. Впоследствии, видимо, буду смугл. И как-то вид несколько ковбойский, как ковбой, который действительно еле успел к эфиру, но тем не менее долго скакал по безлюдным, удручающе пустынным и смертельно прекрасным местам.
Мы попробуем как-то из этой совершенно не российской и даже не американской, а какой-то, я бы сказал, доисторической действительности переключиться в сегодняшние контексты. Это не очень легко будет. С другой стороны, видите ли, как говорил Шкловский, «Толстой силён остранением», то есть способностью увидеть реальность как бы впервые с очень большого исторического расстояния. В этом смысле с остранением у меня всё в порядке, потому что я достаточно долго любовался на совершенно нечеловеческие места, на деяния рук Господних. А после этого сразу переключиться на российскую Государственную Думу — это, как вы понимаете, очень сильно сменить регистр.
У нас сегодня два часа. Мы договорились с Венедиктовым, что мы в ближайшее время вернёмся к трёхчасовому формату, как только такая возможность обнаружится. Я очень рад возвращению Потапенко, не так у нас много живых голосов из бизнеса. Поэтому приходится, как вы понимаете, сегодня несколько поджаться. Но уже, я думаю, в следующий раз мы будем разговаривать опять долго и вволю.
Что касается тем лекции, то наблюдается огромный тематический разброс. И, может быть, вы ещё будете принимать решение в процессе. Просят очень многие лекцию о Хемингуэе, что для меня, в общем, неожиданность. Видимо, люди знают, что я в Штатах, и они думают, что из Штатов виднее.
Прибавились голоса школьников, которые с появлением школьной программы и с концом летнего пиршества, вольницы летней уже просят как-то им помочь с освоением программы. И первым делом идёт лекция, видимо от десятиклассников, о Тургеневе. И я бы со своей стороны с удовольствием поговорил и об «Отцах и детях», и о тургеневской прозе в целом. Это, в общем, одна из моих любимых тем.
Просят, видимо уже восьмиклассники, лекцию о Пушкине. На эту тему я не вполне ещё готов разговаривать, но думаю, что если прибавятся голоса, то и о Пушкине поговорим с радостью. Хотя, конечно, более сложной темы в русской культуре нет. Есть ещё пожелания насчёт Аксёнова, но насчёт Аксёнова лекция была. Если захотите, может быть, вернёмся к этому имени. Пока лично я всё-таки тяготею к Тургеневу или к Хемингуэю. За кем будет ваш выбор — посмотрим.
Есть вопросы: когда можно будет услышаться в Москве? В ближайшее время я всех жду в клубе «Гнездо глухаря», 6 октября. Там я буду читать новые стихи, в том числе стихи, написанные в Штатах. Не знаю, сработает ли там волшебное слово «Один». По всей вероятности нет, потому что это заведение не наше, это не «Прямая речь», но приходите. Мне кажется, что это будет довольно занятно. Он расположен, насколько я знаю, на Цветном бульваре. Во всяком случае, это будет мой ответ на многочисленные и здесь случающиеся вопросы: продолжаю ли я писать стихи? Да я, собственно говоря, только этим сейчас и занимаюсь, потому что роман я, в общем, закончил, поэтому как-то можно сейчас позволить себе некоторую лирическую передышку.
Пойдём по вопросам, прежде всего форумным.
«Как вам итоги выборов? Не кажется ли вам, что в провале человеческих партий есть и значительная часть их вины — например, в неспособности объединиться?»
Дорогой Станислав, я бы не стал их называть «человеческими», поскольку вам тут же начнут отвечать, что вы фашист, что вы усматриваете между людьми антропологическую разницу, что ЛДПР, например, вам партия нечеловеческая. Слово «либеральные» меня тоже не устраивает. Тут придуман хороший эвфемизм насчёт провала непарламентских партий. Чтобы сразу отмести эти вопросы — на мой взгляд, глубоко неинтересные, — нужно сразу признать, что думские выборы имели смысл только в одном отношении — как некий социологический замер. Вот ради этого я рекомендовал всем, кто может, прийти и проголосовать — просто чтобы показать ситуацию.
На самом деле Государственная Дума совершенно не влияет на жизнь россиян. Попробуйте мне назвать (я уверен, что вы не сможете) хоть одного яркого депутата последнего созыва, хоть одного депутата, за чьей биографией вы бы следили. Зюганова и Жириновского не предлагать. Мне кажется, что Государственная Дума России делала всё решительно для того, чтобы унизить и в некотором смысле, пожалуй, уничтожить само понятие профессионализма, не говоря уже о понятии парламентаризма в целом.
Всегда считается, ну, многими считается во всяком случае, что Россия, имея свой особый путь, остаётся страной непарламентской демократии, что как-то нам не очень свойственно ориентироваться на парламент, что последним русским парламентом, причём всенародным, было Новгородское вече. Ни одна из дум начала XX века не представляла из себя ничего значительного, если не считать, что в одной из них работал выдающийся провокатор, которого так и не распознали большевики. Пожалуй, кроме Пуришкевича и Шульгина, в этих думах ничего увлекательного и не было, если честно.
И кроме того, понимаете, все эти разговоры, что проиграли борьбы, что оглушительный провал… Я бы не назвал это оглушительным провалом прежде всего потому, что никаких других тем для разговора, кроме проигрыша «Яблока» и ПАРНАСа, у политологов по большому счёту нет. Ну не обсуждать им действительно стратегию «Единой России». О какой стратегии тут можно говорить?