Меня поражает вообще уже давно (хотя, если честно, то уже и не поражает, а если уж совсем честно, то уже и не интересует) вот эта удивительная особенность российского политического дискурса. Оппозиция совершенно ничтожна, нигде не представлена. И говорить, что она проиграла, тоже нельзя, потому что, в общем, она не играла. Это не игра, когда вам связывают руки, заклеивают скотчем рот, садятся сверху, барабанят по вам пятками, а потом говорят, что вы не проявили бойцовских качеств.
Как раз «Яблоко», на мой взгляд, проявило не просто бойцовские качества, а оно произвело определённую перезагрузку собственного имиджа. Парламентские дебаты, которые были дозволены, проявили как раз полное отсутствие политической культуры со всех сторон. Да и какая может быть политическая культура в условиях отсутствия политики? Всё это мне показалось довольно предсказуемым и унылым.
Но не предсказуемо и не уныло именно то, что главной темой разговора остаются всё те же «Яблоко» и ПАРНАС. Да всё уже давно кончено с ними! В России нет уже никаких либералов. В России уже разгромлены… ну, не разгромлены, а, скажем так, отключены от публичного поля все сколько-нибудь значимые оппозиционеры. Ну, этого нет просто. А мы тем не менее продолжаем говорить всё только о них. Да что же вы их всё трогаете? Вы их забудьте. Говорите о позитивной повестке, выдвигайте новые идеи, боритесь с кем-нибудь реально сильным.
Ну не может же быть, чтобы в самом деле в России за 17 лет не появилось ничего нового в политическом отношении, кроме Зюганова, Жириновского и Явлинского — фигур 1992 года. Ну давайте уже начнём выяснять какие-то новые перспективы, новые точки полемики. Сколько можно вытирать ноги о русский либерализм и говорить о том, что незначителен, разгромлен, неинтересен, и всё говорить только о нём? Вот это, по-моему, совершенно необоснованно, как минимум, противоречиво внутренне. И я бы сказал, что здесь есть некий когнитивный диссонанс.
Ну, это точно так же, как у всех людей, бесконечно рапортующих о победе «Единой России», почему-то не наблюдается никаких тем, связанных с «Единой Россией». Всё-таки должно же быть там какие-то персонажи, какие-то интересные идеи, какие-то спорные политические тезисы, вроде недавней статьи Дмитрия Медведева в «Вопросах экономики». Но и это никем не обсуждается, потому что — что́ там обсуждать? Тогда уже признайте: либо действительно в России нет никакой повестки, кроме либеральной (а это безусловно так), либо эта либеральная повестка разгромлена — и тогда предлагайте новые темы для разговоров. Например, почему у вас всё время происходят пожары там, где работают гастарбайтеры? Вот это очень интересно, это яркий символ.
И на самом деле, если уж предлагать новую повестку, интересно говорить о той подспудной русской жизни, которая не описывается повестками парламентских партий, о той жизни, которая состоит на 90 процентов из самоорганизации, выживания, самоспасения, — о жизни русской провинции, о жизни русской культуры, о русских великих самородках, которые либо спиваются, либо разъезжаются, либо реализуются, но в очень странной форме. В общем, как бы то ни было, интересна сейчас та русская жизнь, которая не присутствует в СМИ, не отражается в новостных программах (там по-прежнему доминирует Америка), в общем, та русская жизнь, которая не исчерпывается политической повесткой парламентских партий — то есть та русская жизнь, которая на 90 процентов и есть основа всего происходящего. Вот об этом мне интересно было бы послушать. Она и социологией не описана никак.
Меня интересуют те люди, которые не то что не ходят на выборы и ничего от них не ждут, а меня интересуют те люди, которые появились в России вот за эти последние 17 лет. Их можно назвать «путинскими», но они не являются ни заслугой, ни виной Путина, они с Путиным никак не соотносятся. Это те люди, которые выйдут на поверхность в послепутинскую эпоху. И вот они интересуют меня очень сильно. Среди них есть безусловные националисты — значительная их часть поехала в непризнанные республики, а значительная их часть, наоборот, с презрением относится к любым формам публичной активности. Среди них есть, безусловно, новая интеллигенция, в том числе техническая интеллигенция, которой предстоит из руин поднимать страну. Среди них есть, безусловно, самодеятельные мыслители, у которых есть свои взгляды на русское будущее. Вот это меня интересует. А они никак не присутствуют нигде, о них не пишут в газетах.
Довольно много вопросов о том, как я отношусь к статье Олега Кашина про Вячеслава Володина и собственно к Вячеславу Володину.
С Вячеславом Володиным я, в отличие от Олега Кашина, не знаком и не могу сказать, что он меня сильно интересует. По-моему, он функционер, мало чем отличающийся от остальных. Что он, с точки зрения Кашина, именно технический исполнитель, а не злодей, поэтому при нём можно спокойно пить портвейн и политикой не заниматься? Я не так хорошо отношусь к эпохе застоя. Да, эта эпоха была (и я об этом в своё время писал в «Независимой газете») очень творческой, как нынче говорят — очень креативной, очень полезной для одинокого самокопания и для саморазвития, опять же одинокого. Но утверждать, что эта эпоха была сколько-нибудь моральной? Нет. Я вообще не большой любитель портвейна, в частности портвейна как способа ухода от текущей реальности.
Что касается этой статьи. Я мог бы сказать, что эта статья чудовищная и отвратительная, особенно в пожелании обнять Володина, когда он причалит наконец к берегу. Что там понимается под «берегом», я не знаю. Но я таких сильных выражений применять не хочу, во-первых, потому что Олег Кашин в своём современном состоянии не так сильно меня волнует. Он очень хороший репортёр был когда-то. Впоследствии, когда его избили, я очень сильно желал ему выздоровления, потому что избили его действительно страшно. Я очень рад, что он вернулся в строй. Он представляется мне талантливым и храбрым как минимум человеком, потому что для того, чтобы написать такую статью, тоже нужна известная храбрость. Но я не могу сказать, что этот персонаж входит, так сказать, в поле моего постоянного рассмотрения. Более того, я не могу сказать, что его мнение так уж сильно меня волнует.
Дело в том, что Кашин принадлежит к тому отряду журналистов (довольно многочисленному, кстати), который ставит над собой разнообразные эксперименты. Он перемещает себя в ту или иную среду для того, чтобы об этой среде рассказать. Я не знаю, каковы его собственные моральные принципы. Наверное, он защитник свободы слова. Наверное, он хотел бы жить в свободной стране и так далее. Но главная его идея, его главный метод журналистский — это примерять на себя разнообразные политические среды и делать такие репортажи изнутри.
Вот он был одно время с «Нашими», а потом, естественно, написал об этом честные увлекательные репортажи и с ними разругался. Потом он некоторое время был среди участников «болотной активности», и об этом честно написал, и от этого отошёл. Сейчас, видимо, ему интересны новые лоялисты, и он о них рассказывает. Он как бы всё время делает себе некоторую прививку и рапортует о результатах этой прививки. Со своей стороны, я ничего дурного в такой стратегии не нахожу — кроме того, что она может рано или поздно сказаться на личной психике проверяющего. В какой-то момент можно заиграться и чересчур сильно воплотиться в какую-то новизну.
Иногда Кашин пишет, что все сегодняшние русские государственники служат злу. Иногда он вдруг начинает говорить, что среди этих государственников есть демоны, вроде Суркова, а есть простые, честные и эффективные ребята, вроде Володина. Ну, есть у него вот такая особенность — он действительно считает себя главным исследовательским инструментом, таким своего рода щупом, который погружается в разные среды. Ну и дай бог ему здоровья, и дай бог ему как можно дольше сохранить способность к такому эксперименту.
Но мне это не понятно, то есть мне это не свойственно. Я никогда подобных экспериментов на себе не ставил и никогда не погружался в эту среду до такой степени (может быть, это такой способ шпионажа, такой новый Штирлиц журналистский), чтобы перестать действительно иногда различать себя и маску. Маску, которая у Кашина всегда, по-моему, иногда даже прирастает к лицу, во всяком случае всегда очень тесно к нему прилипает. Я преклоняюсь перед его отвагой и ужасаюсь его метаморфозами. Таких людей довольно много.
И вот это, кстати, одна из причин того, что Кашин умудряется сохранять добрые отношения практически со всеми людьми, которые встречаются ему на жизненном пути: и с лоялистами, и с нынешними поклонниками Стрелкова, и с когдатошними репортёрами «Русской жизни», и с либералами, и с нашистами. Он как-то умудряется ссориться только с теми, кого лично оскорбил (как, например, было с одним известным губернатором), но с остальными он умудряется эти отношения сохранять.
А я не сохраняю. Я о сегодняшних эволюциях, о сегодняшних метаморфозах моих когдатошних товарищей по работе, например в «Русской жизни», думаю даже не с ужасом, а с брезгливостью, и с такой брезгливостью несколько энтомологической. Ну, если Кашину хочется с ними дружить — может быть, ему это нужно, может быть, для него это такой источник информации.
В любом случае я не за тех людей, которые героически мимикрируют, примеряя разные маски. Я за тех людей, которые сохраняют некоторые более или менее твёрдые принципы. Вот именно поэтому меня никак не удаётся обвинить в сотрудничестве с властью или в агитации за несуществующего кандидата и так далее. То есть люди более или менее видят, что я какую-то чистоту, хотя бы и минимальную, стараюсь всё-таки соблюдать. Это два разных подхода к журналистике, и ничего дурного в этом нет.
Вы знаете, была такая рубрика «Журналист меняет профессию». А есть рубрика «Журналист меняет убеждения». В этом смысле показательно, скажем, сравнение Дмитрия Сергеевича Мережковского, который стоял на очень твёрдых позициях, и Василия Васильевича Розанова, который писал то, чего хотела его левая нога: сегодня левая нога хотела одного, а завтра — другого. Одним нравится Мережковский, а другим — Розанов.